— И где же ты преподаешь? — спросил О'Брайен.

— В Гарварде.

— По сравнению с тобой я сущий варвар, — О'Брайен присвистнул. — Мне удалось окончить колледж только потому, что играл в футбол, а в ректорате был мой дядя. Сюда я приехал поохотиться. Звучит чертовски просто, не правда ли?

— Да, — согласилась Грэйс. — Охотиться можно было и в Америке.

— А почему вы не остались в Англии разводить коров, миссис Монктон? — отпарировал О'Брайен.

Она улыбнулась. Почему он не назвал ее просто Грэйс?

— Что касается меня, — начал Смит, — то мне следовало бы иметь больше здравого смысла и не волноваться. Чего стоят все эти трудности перед тем, что пришлось пройти моим предкам, которые изнывали от жажды и голода в тесных трюмах рабовладельческих кораблей!

Они расхохотались впервые за последнее время. Стюрдевант, ушедший далеко вперед, обернулся и подождал, пока они не поравнялись с ним.

Грэйс Монктон возвращалась домой. Она родилась и выросла на ферме, так же как ее мать и бабушка. Родные Грэйс уже давно жили в восточной части Капской провинции. Они были потомками поселенцев двадцатых годов прошлого века, которых английское правительство после наполеоновских войн собрало и отправило в Южную Африку.

Грэйс была богата. Ее родители, которым принадлежало несколько овцеводческих ферм, занимались разведением лошадей, породистых овец и буйволов. Первый их предок завладел этой землей и сумел отстоять ее. Сотня акров для Британии была бы фантастическим богатством, но здесь она казалась ничтожным клочком земли, тем более что почва была сухая, не поддающаяся плугу. Большинство поселенцев отказались возделывать ее, перебрались в пограничные города и нашли другие средства к существованию. Но были и такие, которые остались. Они захватили громадные пространства земли и стали отводить их под пастбища для крупного рогатого скота и овец. Вначале у них были лишь небольшие усадьбы, но с годами эти владения превратились в колоссальные имения с несколькими тысячами акров земли.

Грэйс выросла под открытым небом, буквально сидя в седле. Она не стала светской дамой, несмотря на полученное образование, усилия учителей и знание этикета, унаследованное от местного общества. Ей были присущи настойчивость и дух искания, что очень огорчало отца Грэйс, человека занятого. Иногда он задумывался над тем, правильно ли поступил, не отпустив ее из дома и предоставив возможность расти на ферме среди рабочих. Мать умерла, когда Грэйс было всего два года, и отец подумывал о том, чтобы послать девочку в монастырскую школу или пансион, но так и не решился на разлуку с любимой дочерью, и та выросла около него. За ней ухаживала африканка, полюбившая девочку и почти заменившая ей мать.

Осторожно, шаг за шагом, под палящим солнцем, часто останавливаясь, чтобы отдохнуть, путники взбирались на пик. Нельзя сказать, чтобы этот подъем был для них трудным и опасным, но казался он довольно длинным. Ведь только одному О'Брайену приходилось ранее совершать восхождения на горные пики.

Достигнув вершины, они остановились на плоской открытой ветрам гряде, которая заканчивалась остроконечным шпилем. Внизу лежал каньон, рядом — еще один, за ним — третий, а слева от них — четвертый; вдалеке виднелся знакомый прудик. С противоположной стороны хребта возвышался скалистый отрог, образуя узкое ущелье. Стюрдевант полагал, что два самых отдаленных хребта отстояли друг от друга миль на десять.

Вокруг больше ничего не было. Они стояли на вершине огромного черного каменного острова среди моря песка.

— А я думал, горы здесь кончатся, — грустно проговорил Смит, выразив мысль своих спутников.

— Хорошо, хоть у нас воды вдоволь, — вставила Грэйс. — Единственное, на что можно рассчитывать, — это на воду.

О'Брайен взял у Стюрдеванта свой бинокль и посмотрел на раскинувшиеся под ними каньоны.

— Похоже на исполинскую руку, — проговорил он. — Пять хребтов, обрамляющих четыре каньона. Будем надеяться, что скоро прилетит какой-нибудь самолет.

О'Брайен передал бинокль Смиту и, присев на камни, снял ботинки. Все сели рядом, а он стал разминать затекшие пальцы босых ног. Они снова смотрели вокруг и удивлялись, что казавшийся издали таким острым пик в действительности представлял собой накалившуюся на солнце площадку из черного камня размером около акра.

— Что же будем делать? — спросила Грэйс. Сейчас она не испытывала такого страха, который охватил ее при аварии самолета. Как-никак они остались живы, нашли воду и пищу. И на мужчин вполне можно было положиться. Стюрдевант родился и вырос в здешних местах, он находчив и мужествен. Да и другие не хуже — Смит, О'Брайен, старик…

— Найти бы, из чего развести большой костер. Может, кто-нибудь и заметит дым или пламя, — размышлял вслух Смит.

Об этом думали все. Но вокруг не нашлось ничего, что могло бы гореть.

— Только не падать духом, выдержать! — сказал О'Брайен. Отряхнув песок, он снова стал тщательно натягивать носки, а затем постучал старым ботинком по камню. — Мы можем здесь остаться. Вода у нас есть. Кто-нибудь наверняка заметит разбитый самолет. Это только вопрос времени.

— Ты ошибаешься, — возразил Стюрдевант. — Ты ведь не знаешь Калахари. Она бесконечна. А самолет успеет окончательно сгнить, прежде чем кто-либо его заметит. Никому и в голову не придет искать нас. Я сам пилот и хорошо это знаю. Если мы останемся здесь и будем ждать, нам никогда отсюда не выбраться. Да и есть скоро будет нечего: не останется ни ящериц, ни дынь.

— А бабуины? Их мясо съедобно? — спросил О'Брайен.

— Я никогда не слышал, чтобы его употребляли в пищу, — поморщился Стюрдевант. Сама мысль об этом вызвала у него отвращение.

— Когда-то надо испытать и это, — заметил О'Брайен.

— Но и бабуинов тоже здесь не так уж много, — сказал Смит.

— Пойду попробую найти помощь, — решил Стюрдевант. — Возьму две канистры с водой, прилажу их поудобнее и пойду.

— Нет, — возразила Грэйс. — Не уходите. Лучше оставаться всем вместе.

— Я думаю, она права, — согласился Смит.

— Самоубийство! — воскликнул О'Брайен. — Ты сам говорил, что Калахари бесконечна. Она, наверное, больше многих стран Европы.

— Ничего, — ответил ему Стюрдевант. — В двух канистрах воды на одного человека хватит надолго. Буду идти по ночам, укрываясь днем от солнца. Чувствую я себя хорошо. Пустыню немного знаю. Пойду.

— Компас разбит, — прервала его Грэйс. — А в том, что случилось, никто не виноват. Я повторяю, мы должны оставаться вместе. Вы же сами говорили это еще в самолете.

— Пойду по прямой, — продолжал пилот. — В конце концов куда-нибудь выйду: к железной дороге или ранчо…

Он знал, что это не так. Можно было пройти сотни миль и ничего не встретить, кроме кустарника и песков. Но и другого выхода не было. Они погибнут, если не смогут установить связь с внешним миром.

— Я возражаю, — заявил О'Брайен. — Пока нам удалось остаться в живых. Будем надеяться, что с нами и дальше ничего плохого не случится. Может, сюда придут бушмены, о которых говорил старый Гриммельман.

— Не думаю, — покачал головой Стюрдевант. — Здесь нет никаких следов человека. А если бы в этих местах даже и обитали какие-нибудь люди, они все равно не подошли бы к нам близко. И, кроме того, их присутствие могло бы оказаться для нас гибельным. Мне приходилось слышать рассказы о том, как они уводили с собой в пустыню охотников, а потом бросали их на произвол судьбы.

— Я мог бы пойти с вами, — предложил Джеферсон Смит.

— Нет, — отрезал пилот.

О'Брайен поднялся на ноги.

— Что ж, пойдем назад? — спросил он, протягивая руку Грэйс Монктон и помогая ей встать. Его рука показалась ей настолько крепкой, что, стоя рядом с ним, Грэйс на какое-то мгновение остро ощутила в нем здоровую мужскую силу.

Тяжело вздохнув, поднялись Стюрдевант и Смит, и все начали спускаться вниз. Они мало разговаривали между собой, да и то лишь о том, что видели с вершины пика. У места, где они стояли, сходились два острых хребта из черного камня, образуя как бы наконечник стрелы, поднимающийся из песка. А между высокими хребтами покоилась долина, библейский эдем в пустыне, узкая около пика и расширяющаяся там, где утесы исчезали и снова начинались пески.