При последнем известии на веранде поднялся шум. Люди за столиками оживились Мацек наклонился к Кристине.

— Слышишь?

— Что?

— Франка поймали.

— Да?

— Как ты думаешь, его повесят?

— Наверно.

Он внимательно, с нежной тревогой посмотрел на нее.

— О чем ты думала?

— Я?

— Не хочешь говорить?

— Да нет, что ты! — сказала она с печальной улыбкой. — Я думала о том, о чем не имею права думать. Но теперь все, больше не буду. Не гляди на меня с таким укором…

— С укором?

— А как?

— Разве ты не знаешь, как? — тихо спросил он.

— Смотри! — Она показала пальцем на стоявшее перед ней блюдце. — Мороженое совсем растаяло.

— Это тебе в наказание.

— За мысли?

— Ага.

— Справедливое наказание.

— Еще бы!

Их взгляды встретились, и они с минуту смотрели друг на друга. Кристину заливал мягкий свет предзакатного солнца. По временам, когда ветер шевелил листьями каштанов, по ее лицу, волосам и плечам пробегали легкие, зыбкие тени.

— Ты загорела, — глухим голосом сказал Мацек.

— Да?

Она окинула рассеянным взглядом веранду, полную людей, толпу на тротуаре, освещенные солнцем капитаны.

— Ты что? — спросил он.

— Знаешь, мне иногда кажется все это нереальным…

— Люди?

— Нет, весь сегодняшний день. А то наоборот — чересчур реальным…

— Как так?

— Вот видишь, какая я…

— Ну, скажи, — он сидел, поставив локти на стол, — разве нам было плохо?

— Слишком хорошо.

Она украдкой посмотрела на часы. Он заметил это.

— У тебя еще есть время.

— Немного есть. Но мне еще надо зайти домой переодеться.

— Я тебя провожу, ладно?

Она кивнула.

— Только в бар не приходи.

— Почему? Ты не хочешь?

— Да. Я предпочитаю не видеть тебя там. Поужинай где-нибудь в другом месте, хорошо?

— А потом ты придешь? — с беспокойством спросил он.

По ее лицу пробегали солнечные блики и тени, а глаза, как ночью, влажно поблескивали, излучая тепло.

— Обязательно? — прошептал он.

— Ну конечно! Разве ты сомневаешься?

— Больше, чем вчера.

— Вот глупый.

— Видишь ли…

— Что?

— Когда чего-нибудь очень хочется, нельзя быть уверенным…

Она не ответила.

— Разве нет?

— Так не должно быть.

— Но откуда взяться уверенности, спокойствию?

— Нашел у кого спрашивать! Откуда мне знать?

Он подпер голову рукой, опустил глаза, потом вдруг поднял взгляд на Кристину:

— А знаешь, мне кажется, я понял, откуда берется спокойствие…

Вдруг кто-то громко позвал:

— Алло, Кристина!

Они обернулись. Совсем рядом, у самой решетки, стояла кудрявая Лили Ганская в белой кофточке, белой спортивной юбке, с теннисной ракеткой под мышкой. Другой рукой она радостно махала Кристине.

— Кто это? — шепотом спросил он.

Она не успела ответить, как Лили Ганская протиснулась в их угол.

— Ага, попались!

Кристина улыбнулась.

— Как видишь, мы не прячемся. Вы, кажется, не знакомы? Хелмицкий — моя подруга, Лили Ганская.

Лили энергично, по-мальчишески протянула Мацеку руку и с нескрываемым, беззастенчивым любопытством уставилась на него.

— Мне ваше лицо знакомо. Вы вчера были у нас в баре, верно?

— Верно.

— Но вы не здешний?

— Да.

— Он через несколько дней уезжает, — сказала Кристина.

— Как? Уже? Но потом вы приедете?

— Возможно.

— Не наверняка?

— Лили! — укоризненно сказала Кристина.

Лили рассмеялась и, перегнувшись через ограду, поцеловала Кристину в щеку.

— Не сердись, дорогая. Поздравляю, — шепнула она ей на ухо. — Очень красивый мальчик.

И стрельнула глазами в сторону Хелмицкого.

— Не слушайте, пожалуйста, мы о вас говорим.

— В теннис играла? — спросила Кристина.

— Ага! Только я сегодня не в форме, то и дело мазала. Твое счастье, что ты вчера смылась. Угадай, в котором часу разошлись?

— Утром, наверно.

— Ты не представляешь, что вчера творилось!

И она торопливо, сбивчиво начала рассказывать о прошедшей ночи. О том, как Вейхерт стоял на коленях перед Розой Путятыцкой, Ганка Левицкая учила Свенцкого танцевать свинг, какой-то молодой человек дал Сейферту в уборной по физиономии, чтобы тот не приставал, а Путятыцкий приглашал всех присутствующих в будущем году к себе в Хвалибогу; как блондинка устроила доктору Дроздовскому сцену, а он и Станевич… одним словом, за несколько минут успела всем перемыть кости.

Хелмицкий и Кристина слушали, не очень-то понимая, о ком и о чем идет речь.

— А Фред? — спросила Кристина.

— Фред? Постой, сейчас вспомню… Ага, он тоже нализался и поссорился с Путятыцким, а потом снюхался с Вроной, ну, с этим, из органов.

Вдруг она встала на цыпочки и заморгала своими круглыми глазками.

— Смотрите, смотрите, Станевич со своим докторишкой.

— Где? — спросил Хелмицкий, оборачиваясь.

— Вон они сидят в углу. Она в большой соломенной шляпе. Вот так номер! Встрескалась в него. Уж он ее приберет к рукам. Ну, желаю вам приятно провести время, а мне пора домой. До свидания! — Лили энергично пожала Хелмицкому руку. — Надеюсь, мы еще увидимся. Очень приятно было познакомиться. Пока, дорогая. — Она поцеловала Кристину в щеку и шепнула: — Сегодня можешь опять сказаться больной. Не беспокойся, я одна управлюсь.

— Правда? — Кристина удивленно посмотрела на нее. — Ты шутишь.

Лили тряхнула кудрявой головой.

— Нет, серьезно. Пока!

— Погоди. Как же я тебя отблагодарю? Лили забавно закатила глаза.

— Какие только жертвы не приносят ради любви! Пока!

Когда она ушла, Мацек облегченно вздохнул.

— Она не понравилась тебе? — спросила Кристина.

— Как тебе сказать?… Она какая-то шальная.

— Немножко. Но она молодец, одна содержит целую семью.

— Она?

— Больную мать и двух малышей.

— Что ты говоришь…

— И знаешь что?

— Ну?

— Не догадываешься, что она мне сказала напоследок?

Он покачал головой.

— Наклонись-ка.

— Это что, секрет?

— Ближе, — прошептала она. — Мы весь вечер можем быть вместе.

— Как?

— Очень просто. Я могу не ходить на работу. Лилька меня заменит.

— Ну да? Вот здорово!

Она подперла голову руками и смотрела на него.

— И еще знаешь что? Мне очень хорошо»

— Любимая, — прошептал он с нежностью.

— И мне бы хотелось тебя… угадай что…

Она не успела договорить, как он наклонился к ней и крепко поцеловал в губы.

— Горько! — крикнул проходивший мимо мальчишка.

Они засмеялись. Вдруг Мацек стал серьезным.

— Что с тобой? — встревожилась Кристина.

— Послушай, я хочу тебе что-то сказать…

— Что-нибудь грустное?

— Нет. А впрочем, не знаю. Я думал об этом ночью и целый день. Только не смейся надо мной…

— Ну, говори…

— Я хотел бы кое-что изменить. По-другому устроить свою жизнь. Я не могу тебе сказать всего…

— И не надо, — тихо сказала она. — Я сама догадалась.

— Правда?

— Разве это так трудно?

— Видишь ли, до сих пор я не задумывался над этим, все шло как-то само собой. Понимаешь?

— Да.

— А теперь я увидел все в ином свете. Мне хочется жить, просто жить! Учиться. У меня есть аттестат зрелости. Я бы мог поступить в политехнический институт. Ты не слушаешь?

Она сидела в задумчивости, углубившись в себя.

— Что?

— А ты?

— Вот видишь, — она с упреком посмотрела на него, — а ты обещал не говорить ничего грустного.

— Что же тут грустного?

— А то, что все это может оказаться неосуществимым. Ведь ты не принадлежишь себе.

— Знаю. Но я постараюсь. Сделаю все возможное. У меня здесь есть один друг, от него многое зависит.

— С которым ты вчера был в баре?

— Да. Я ему все объясню, и он меня поймет.

Он вспомнил свой вчерашний разговор с Анджеем.

— Если бы я знал вчера то, что знаю сегодня, — сказал он с горечью.