Я присел рядом с ней на корточки и осторожно коснулся ее вздрагивающего плеча.

— Все. Я вызываю скорую, — сказал я.

Света подняла на меня заплаканные красные глаза, полные немой мольбы и непереносимой боли.

«Убей меня. Я больше не могу» — прочитал я в них. Ее губы слабо шевельнулись, чтобы сказать совсем другое.

— Пожалуйста, нет…

Я не знал, что ей ответить. У меня подкашивались ноги. До того, как Света ослабла, у нее был буйный приступ, когда она крушила все подряд и орала проклятия, мне долго приходилось ее сдерживать, после чего я тоже чувствовал себя вымотанным.

Я присел рядом с ней, облокотившись спиной о батарею, которая обжигала кожу через ткань.

Света сжалась в комок.

— У тебя есть сигареты? — донесся до меня ее хриплый, слабый голос.

Я порылся по карманам рубашки и брюк, отыскал смятую пачку с засунутой туда зажигалкой и протянул девушке. Она попыталась закурить дрожащими руками. Выходило у нее скверно, зажигалка ее не слушалась, сигарета все выскальзывала из одеревеневших пальцев. После недолгой борьбы по комнате медленно потянулся серый шлейф дыма. Света сидела с закрытыми глазами, запрокинув голову. Все ее тело тряслось мелкой дрожью.

— Только не вызывай скорую… — прошептала она очень тихо.

— Хорошо, не вызову, — пообещал я упавшим голосом и тоже закурил.

Темнота поглощала очертания. Вечерело. Хотелось закрыть глаза и провалиться в эту вязкую темно-синюю бездну. Она обещала обманчивое спокойствие. Я в эту минуту и на такое готов согласиться, настолько из меня выжала все соки эта история. Я и умереть бы согласился… И отдаться в руки врачей вместо Светы. Что угодно! Лишь бы только выбраться из этого персонального ада, в котором мы сгорали заживо уже достаточно давно. Проблема ада в том, что ты никогда не обратишься в пепел, вечность будешь полыхать в невыносимых муках.

— Ты презираешь меня, да? — зачем-то спросила Света.

— Нет, не презираю, — возразил я. У меня не было сил даже для презрения. Впрочем, о нем и речи быть не могло. Я глубоко сочувствовал и сопереживал ей. Больше: я чувствовал себя виноватым во всем, что с ней случилось. Если бы не я, она никогда бы не связалась с этим проклятым Пашей и его компанией, никогда бы не начала принимать наркотиков.

Мы оба это прекрасно понимали.

Я совершил чудовищную ошибку. Я ушел. Я уехал. Я бросил ее, хотя был ее единственным другом. Но на этом настояла мама: она хотела, чтобы я когда-то уже начал самостоятельную жизнь и почему-то начать ее я должен был подальше от отчего дома, от всего, что я любил и чем жил до этого момента. И от Светы в первую очередь.

Я погубил ее.

— Я тебя не презираю, я тебя люблю, — после некоторой паузы проговорил я так тяжело, словно у меня на груди лежала бетонная плита, мешавшая мне дышать.

Света выпустила в воздух струйку дыма и неуверенно подняла взлохмаченную голову.

— Но я же такая жалкая… — сказала она, — я так зависима от тебя. От тебя и от наркотиков… Два наркотика у меня — ты и героин. Я же жить не могу без этого самостоятельно… я вообще жить не могу… я же ничтожна. Чего я достойна, кроме презрения?

Было в ее глазах что-то странное и противоречивое в тот момент, когда она очень внимательно на меня смотрела, все это говоря. Вроде бы взгляд был мутным, потерянным, словно она вообще не понимает, где она сейчас и кто перед ней, но в тоже время цвет и глубина их были такими чистыми, такими прозрачными, словно вода весеннего ручья, выбившегося из-под тяжести талого снега. Меня вдруг обдало освежающей прохладой. Если закрыть глаза, можно услышать, какая кристальная и звонкая в весеннем лесу тишина. Если глубоко вдохнуть, уставшие от спертого воздуха квартиры, легкие наполнит аромат прелой листвы и вновь рождающейся жизни.

Я погладил Свету пальцами по ладони и попытался улыбнуться ей ободряюще.

Она поднесла к губам уже потухшую сигарету, но не заметила этого. Она ушла куда-то глубоко в себя, сейчас ее здесь не было.

— А ведь сделала меня такой любовь к тебе… — вздохнула она, — любовь к тебе меня погубила, толкнула к самому краю… — она закрыла глаза и показалась мне в эту минуту похожей на печального каменного ангела, украшавшего надгробный памятник. Этот ангел украшал батарею. Я внимательно изучал черты этого ангела — точеные, изящные и миниатюрные. Она была болезненно худой, отчего щеки ввалились, а глаза казались слишком большими, но это не лишало ее этой удивительной прелести. Я ведь все равно любил ее, не смотря не на что. Любил с сомкнутыми веками, плотно сжатыми губами, без сил упавшими руками, спутавшимися длинными прядями волос.

— Любовь еще никого не доводила до добра, — заметил я.

Света кивнула, не открывая глаз. Ее плечи легонько вздрагивали, хотя слезы уже успели высохнуть.

— Но мы справимся, — пообещал я, заставив себя сказать что-то хорошее, во что я и сам то уже не верил, — мы оставим это страшное время позади. Все будет, как прежде… Или нет… лучше… намного лучше…

Я закурил.

Света тем временем медленно поднялась, опираясь на батарею и подоконник. Я слышал, как по полу прошлепали ее шаги, разрушившие неприятную, вязкую тишину.

Я ждал ее возвращения, уверенный, что она не может просто так уйти. Дым чертил круги в темноте. Его монотонный танец гипнотизировал меня, вводил в транс. Я терял связь с реальностью. Мне казалось, что я где-то не здесь. Мне казалось, что я кто-то другой. И в правду… кто я? Кто я — тот, кто сидит на полу разгромленной озверевшей от ломки наркоманкой квартиры — с догоревшей до середины сигаретой в руке? Может быть, сбылась моя заветная мечта и я стал кем-то другим? Но почему я также не счастлив как и прежде?

Вернулась Света. У нее что-то было в руках, я не мог в темноте понять что это, пока она не протянула мне этот предмет. Им оказалась расческа. Я недоуменно посмотрел на нее, в ответ получив только легкую полуулыбку.

— Пожалуйста, — попросила Света тихо, — как в детстве…

Она присела передо мной. Железные зубья мягко коснулись спутанных прядей. Я наклонился к ней, чтобы вдохнуть родной и близкий аромат ее волос.

Время остановилось или может быть изменило свое направление и теперь двигалось вспять. Ей снова восемь, а мне восемнадцать, она маленькая девчонка, которая убивается из-за плохих оценок в школе. Единственное, что может заставить ее успокоиться — прикосновения моих рук к ее волосам, всегда спутанным и непослушным.

— Мы уедем куда-нибудь вдвоем и начнем новую жизнь.

— Я бы хотела все забыть… — призналась Света, склонив голову на бок, так, что я не мог видеть выражения ее лица за плотной занавесью золотистых прядей, — начать жизнь с чистого лица, без ужасных воспоминаний…

Я промолчал, потому что сам думал об этом не раз.

Да, я хотел забыть, чтобы воспоминания не мешали жить дальше, но я понимал, что нельзя прятаться от прошлого. Забыть — не значит исправить его или стереть. Оно все равно неумолимо вернется. Настигнет, куда бы ты не бежал. Не может быть новой жизни на руинах старой!

Но мы должны попробовать.

Глава шестая

В грязных лужах прыгали взлохмаченные воробьи, а по краям дороги лежали сгустки серого, растаявшего снега, доживавшего свои последние дни. Весна ворвалась в город и принесла с собой обострение психических заболеваний и животных инстинктов. Люди одурелые носились по улицам в поисках новой любви или новых приключений на свою голову. Школьники превратились в маленький зверинец, бившийся внутри массивной школьной ограды и кричавший на все возможные голоса, уже мало напоминавшие человеческие.

Обычно я обходил это место стороной, но сегодня мама попросила меня забрать из школы Лиду, и вот я вынужден был преодолеть свои страх и отвращение, и двинуться в самый эпицентр этого нечеловеческого воя.

Лида стояла позади школьного крыльца, вжавшись в стенку, по ее виду легко можно было догадаться, что она мечтает поскорее исчезнуть отсюда. Ее тонкие маленькие пальчики нервно сжимали ручку огромного кожаного ранца старого образца, в котором она носила книги, словно кто-то пытался отнять его у нее. Почему бы и нет? Я не понаслышке знал, что такое дети в этом возрасте и на что они способны. Впрочем… Ровесники Лиды были еще вполне безобидны — силенок у них было еще не достаточно для больших проказ, а соображать, чтобы выдумать что-то изощренное, они еще не научились. Все, на что они были способны — это с визгом носиться по двору, лупить друг друга всем, что под руку попадется и с разбегу врезаться во взрослых, пришедших, чтобы проводить их домой.