Когда-нибудь это Женька поймет.
Но пока она все прячется от меня за отца.
— Женя, — сказала я, — тебе все-таки не мешает посоветоваться и со мной, и с отцом.
— О чем? О любви? — спросила Женя.
— Пусть — о любви.
Женька засмеялась.
— Знаешь, мама, а ты делаешься гораздо старее, чем выглядишь! — вдруг заявила она. И подумав, что такой комплимент вряд ли кому-нибудь говорили, возразила: — Ты подумай только, что ты говоришь: советоваться о любви? Да что она приходит или уходит по совету?
— Те-те-те! — покачал головой Борис, впрочем, еще улыбаясь.
— А мы с Виктором решили не ждать ни лета, ни экзаменов. И лето, экзамены все равно придут, если мы женимся и на следующей неделе, — сказала Женя.
Борис бросил карандаш и повернул Женьку к себе лицом.
— Женя, ты, конечно, можешь не считаться с нами, — не торопясь проговорил он. — Ты можешь наплевать на нас…
— Ну, зачем же так? — поморщившись, взмолилась Женька.
— Если мы не стесняемся поступать так, не будем стесняться и говорить так. — И он даже улыбнулся. — Я тебя не связываю никакими обязательствами перед нами. Но почему ты не можешь подождать полгода подумать, посмотреть? Дело не в экзаменах, не в том, что тебе восемнадцать. В конце концов, выходи, когда считаешь нужным! Дело в этом Левитине. У него — сто лиц. И я до сих пор не знаю, видел ли я хоть раз его настоящее. Человек, который может делать все, что угодно, даже то, во что ни черта не верит!
Женька покраснела, покраснела, как будто ее нежданно поймали на мысли, которую она прятала от всех, даже — от себя. Но она быстро пришла в себя.
— А я разглядела его лицо, — сказала она уже спокойно, глядя в глаза отцу. — У него — твое лицо! Вот почему ты не разглядел.
Мы с Борисом переглянулись. В этих словах была вся Женька — наша и теперь уже не только наша. В них был такой дар любви к отцу, который не мог не тронуть. Женька все-таки, видно, больше всех на свете любила отца. И эта любовь теперь уводила ее от нас.
Борис прошелся по комнате, собираясь с мыслями.
Он опять посмотрел на меня. «Мы все трое были по-настоящему близкими. И если от былой близости можно сохранить хоть доверие, — глупо не сохранить».
Но остановился, повернулся к Женьке. И в ту же минуту забыл, что говорил мне глазами.
— Женя! — сказал он. — Если уж тебе очень хочется наплевать на нас, — плюй! Но я никогда, до самого последнего дня не соглашусь, чтобы ты вышла замуж за этот маскировочный халат, вместо человека! У Женьки были полные глаза слез.
— Женя, — вмешалась я, — не такая уж большая доблесть перессориться с родными.
Она перевела взгляд на меня.
— Но ты ее совершила, эту доблесть, и не каешься, — сказала она. — Я тоже хочу жить, и не каяться!
НУЖНЫ ЛЮДИ
Мы сидели в райкоме, в небольшой, полной людьми, комнате. Окно было неплотно прикрыто. С площади слышался громкоговоритель:
Севастопольцы! Коммунизм — это и капитальное решение жилищного вопроса для всех. Будем ли мы в семьдесят пятом году иметь по пятнадцать квадратных метров на человека или не будем — это мы решаем сегодня.
Севастопольцы не могут не заметить, что сейчас десятки зданий уже под крышей и в них ведутся отделочные работы. Объем работ по сравнению с прошлогодним расширился вдвое.
Трест «Севастопольстрой» испытывает острый недостаток в рабочей силе: не хватает около трехсот рабочих. Разумеется, мы не сидим, сложа руки, а принимаем меры к пополнению коллектива. Однако нас правильно упрекают, что мы далеко не полностью используем местные возможности.
Студенты политехнического института, строительного техникума! Ведь мы для вас будем строить учебную базу и общежитие. Так почему бы вам не помочь строителям? Ждем вас, товарищи студенты!
Мы много строим. Но очереди нуждающихся в жилье все еще велики.
Почему бы тем товарищам, которые должны получить квартиры, не придти нам на помощь? Можно потрудиться на том доме, где ты получишь квартиру!
Есть еще один резерв, — семьи наших рабочих и инженерно-технических работников. Многие из членов семей в силу определенных причин не работают, хотя в прошлом держали в руках кельму, шпатель, правило. Товарищи сестры, жены, матери наших строителей, посоветуйтесь в кругу семьи, найдите время помочь строителям.
Это уже в шестой раз за тот день передавали обращение партийного бюро «Севастопольстроя» к севастопольцам.
— Мы привозим людей из других областей по оргнабору, — говорил нам секретарь райкома Николай Веслов, парень с русыми волосами, бледным, не очень здоровым лицом и черными, оттененными бледностью лица, умными глазами. — Условия на стройках не курортные. Девушки приедут, поработают, оформят постоянную прописку и уходят в буфетчицы, в официантки, в продавщицы. В результате только увеличивается количество нуждающихся в жилье. Давайте искать людей среди наших знакомых, соседей, родных. Предлагаю записать: каждый комсомолец должен привести одного человека на участок!
Я сидела и писала Виктору записку: «Полгода нужны не мне. Я люблю тебя. Дома у нас сейчас очень тяжело. Я не могу ссориться с ними».
Мама могла ссориться с бабушкой ради отца. Я знаю бабушку. Все бабушкины думы были только о черном дне. О том, что если такой день придет, то чтобы он хотя бы для нее самой был не слишком черным.
Мне же легче было сказать, что поссорюсь, чем поссориться.
А дома в самом деле было очень тяжело.
До самой встречи с Виктором я случая не помню, чтобы отец хоть слово сказал о ком-нибудь из моих друзей. Он приходил с работы, заглядывал в комнату и спрашивал маму:
— Что, у Женьки опять ее «подружки»?
И Кости, Стасики, Валерики, Волики могли приходить к нам, когда и насколько заблагорассудится. Они не стеснялись его, он — их. По-моему, они даже чуть-чуть взаимно любили друг друга: отец — их, ребята — его.
Но какая же бывала мука, когда раза два к нам попытался зайти Виктор…
В конце концов мы стали встречаться где-нибудь в городе, договорившись заранее.
Виктор сидел у стены в первом ряду. Я видела его лицо в профиль. Перед Весловым он говорил о том, что надо создавать на стройках такие условия, чтобы от нас новички так же не уходили, как не уходят с заводов. Что надо бороться не только за каждый дом, но и за каждого человека. Когда он говорил, в его лице все как-то твердело: и взгляд, и сдвинутые к переносице брови, и даже движение губ.
Виктор, читая записку, прикусил губу. На лице его вспыхнул жарок и потом постепенно сошел. Он посмотрел на меня: «Но я думал, что все, что касается нас, будем решать мы. А не другие. Пусть даже родные…»
— Ставлю на голосование, — сказал Веслов, оглядывая всех из-за своего стола с большим чернильным прибором. — Решаем: «Каждый комсомолец должен
привести на свой участок одного человека». Кто «за»?
Я переложила карандаш и вместе со всеми подняла руку.
Когда я вошла к Ленке из трех дверей, выходящих в коридор, шли слова:
— Товарищи сестры, жены, матери наших строителей. Посоветуйтесь в кругу семьи, найдите время помочь строителям!
В квартире жили три семьи.
Я открыла дверь наших. Тетя Вера вытирала пыль с буфета и безделушек на нем. Вытирала, сидя. Кто-то в книге «Полезных советов» написал, что лучше всего женщине домашнюю работу выполнять сидя. Не представляю себе совета более бесполезного.
— Слушайте, как вам не стыдно! — сказала я, войдя и чуть прикрутив приемник, который у них орал так, как будто они все в комнате были глухими. — Живете в одной комнате вчетвером. Ну, неужели вам не хочется отдельной двухкомнатной квартиры? Лена, ты идешь работать! Тебе завтра пришлют из райкома комсомола путевку.