Вадим вышел.

«Черт возьми, я извинился за хамство Иппа, и только за это… Жаль, что Киреев это понял иначе. А вообще глупо получилось. Ипп поставил меня в дурацкое положение. Никто не просил его вмешиваться», — тяжело думал Вадим.

Аспирант Гогуа привез бочонок «Изабеллы». Он ходил по гостинице и стучал в каждую дверь. «В шестой номер поднимайтесь, Гогуа приехал. Приглашает», — говорил он сам о себе.

Гогуа кончил аспирантуру и был в гостинице старожилом.

Ему не везло — многие уехали на воскресенье в город. Собрав несколько человек, он добрался до номера Вадима.

— Ва, бичо! — вскричал Гогуа, словно увидел родного отца. — Заходи ко мне. Гостем будешь. Хачапури привез, язык проглотишь.

Вадиму идти не хотелось. Во-первых, он гладил рубашку; во-вторых, Гогуа — это значит прощай вечер, не отпустит. А уже седьмой час.

— Не могу, Боря.

— Что, свиданье, да?! Хочешь, я пойду, генацвале? А ты сиди, пей, ешь. Сюда ее приведу! — орал Гогуа, словно он был в горах.

— Не свидание. Просто не могу.

— Не можешь? Можешь! — Гогуа выхватил почти выглаженную рубашку и побежал в свой номер.

Пришлось идти. Черт бы взял Гогуа с его экзотическими штуками. Вадим в майке поднялся в шестой номер.

Терпкая, с запахом моря «Изабелла» лилась в граненые стаканы и пол-литровые банки. Хачапури — пирожки с сыром — были свалены на газету. В кастрюле крупная фасоль кирпичного цвета, смешанная с какой-то зеленью…

— Лоби! Бабушка готовила, — сообщал Гогуа. Смертельно обидите бабушку.

Лоби было прокисшее.

— Так полагается, — уверял Гогуа, запихивая в рот несколько ложек лоби…

После третьего тоста «за Сухуми» Вадим поднялся и незаметно стянул с кровати свою рубашку.

Гогуа поймал Вадима на лестнице.

— Понимаешь, у Бродского новоселье, — произнес Вадим.

— Что ты говоришь?! Мировой парень Эдик!

Гогуа втянул Вадима в номер. Отлил из бочонка вино в трехлитровый баллон. Поставил баллон на стол, а бочонок протянул Вадиму:

— Возьми. Подарок. Сам бы пошел. Не могу, свиданье со стюардессой, возле «Форума»…

Вадим пошел к павильону астрографа. Бочонок тыкался в левую ногу. Впрочем, Вадим был доволен. Как-то неудобно входить с пустыми руками. Он, правда, скинулся с другими сотрудниками отдела на телевизор. Но главное — войти в комнату и держать что-то в руках. Пусть бочонок Гогуа, кто там что разберет. В суматохе…

Хрустел гравий. Над головой голые ветви деревьев хлестали во влажное небо и высекали искорки звезд. Три стакана «Изабеллы» давали о себе знать. Но это скоро пройдет. Главное — твердо ступать. Чего доброго, гравий расползется и упадешь с бочонком.

У павильона Вадим позвонил. Открыла Ирина. На ногах у нее были теплые бурки, а на красное платье накинут ватник.

— Наконец-то. Я решила, что ты не придешь… Что это?

— Понимаешь, этот Гогуа вернулся из отпуска…

— Бочонок вина! — рассмеялась Ирина. — Господи, тебе б Бориса захватить с собой… Проходи, проходи. А вино оставь здесь. Я сейчас. — Приятный запах духов на мгновенье поглотил жаркий привкус «Изабеллы».

Вадим поднялся на смотровую площадку. Не стоять же в коридоре.

В раскрытой шторе купола виднелись звезды. В центре, на бетонной тумбе, смонтирован астрограф — пятиметровая труба с противовесом посередине. В павильоне было довольно темно, единственное освещение — маленькое бра у письменного стола. Вадим убрал с табурета фанерный кожух объектива и сел. Надо подождать, пока Ирина переоденется.

— Подайте кассету. На столе, в углу, — голос раздавался с длинной лестницы, приставленной к окуляру астрографа.

Вадим узнал. Повелительный тон. Грубоватый и вместе с тем безукоризненно вежливый. Конечно, Устинович. Так он разговаривает с теми, к кому относится благосклонно. С прочими он просто вежлив…

Вадим взял кассету, обогнул телескоп и поднялся на несколько ступенек по скрипучей лестнице, навстречу вытянутой руке Устиновича.

— Благодарю вас… А где Кон? Это она вас ждала?

Вадим ответил и вернулся на место. Теперь он наблюдал за Устиновичем. Высокая фигура на лестнице выглядела гигантской. И еще этот странный рыбацкий капюшон.

Устинович вставлял кассету.

— Послушайте, Родионов… А ваши данные сходны с данными «Маринера». Вы читали?

— Ни им, ни себе я не очень доверяю, Виктор Семенович. Так же как и сами американцы… У «Маринера» отказал один бортовой усилитель. Модель может быть наврана… А наши «Венеры» не ставили задачу определения однородности ионосферы. — Вадим пытался взять верный тон. И кажется, взял. — Притом я пока ничего не утверждаю.

— Разве вы не закончили свою модель?

— Пока нет.

— Жаль. Мне очень интересно. У вас любопытный подход. Я ознакомился с материалом. Еще в начале года. — Устинович спустился с лестницы. — Правда, я придерживаюсь иной точки зрения. Той, что выдвигает Киреев.

— Не только Киреев, но и Паркер, и Картис.

— И все же мне хотелось ознакомиться с вашей моделью ионосферы Венеры.

— Я больше не занимаюсь своей гипотезой.

Устинович подошел к столу. Резкие черты лица обострились под слабым светом лампочки.

— Почему?! Вас сломили авторитеты?

— Отчасти, — вдруг признался Вадим. — Но в основном потому, что моя работа не в плане. Я не могу пользоваться радиотелескопом. По крайней мере, в этом году. Но ничего, я подожду. Я терпеливый.

На смотровой площадке появилась Ирина. В лакированных туфлях и коротком модном пальто… Прямые светлые волосы красиво облегали голову. А угловатость фигуры скрадывал полумрак павильона.

Вадим вспомнил, какой незнакомой показалась Вероника тогда, в универмаге, днем. Бывают лица, которым идут ночные тени. Вот и Ирине тоже…

— Я готова. Еще надо заскочить в универмаг. Хочу кое-что купить.

Вадим усмехнулся. Совпадение. Он только что подумал об этом универмаге…

— Какие вопросы, Виктор Семенович? — Ирина подошла к лестнице. — Я ухожу.

Устинович что-то негромко пробормотал.

— Не слышу, — произнесла Ирина.

— Планировать науку — запрягать орла, — Устинович положил отвертку в карман и сел на ступеньку.

— Не понимаю, — сказала Ирина.

— Чего там понимать?! Сделать открытие — это обнаружить ранее неизвестную связь между известными явлениями. А как можно планировать неизвестное?! Идеи возникают в результате длительной работы. Или в результате озарения, вдохновения таланта. Творчество нуждается в душевном покое. Известны факты, когда озарение приходит даже во сне. И нравится нам это или нет, а творчество не поддается планированию. Нельзя вдохновляться по заказу… В этом мы часто убеждаемся. План выхолащивает науку, ибо в план стараются внести то, что можно выполнить в срок, без неприятностей. Сколько тратят усилий, чтобы избежать в плане рискованных тем…

— Значит, вы анархист. — Ирина посмотрела на часы.

— Наука — довольно неоднозначное слово. Разные задачи… Можно планировать прикладные науки. То есть применять уже добытые знания для достижения практических целей. Но не фундаментальные изыскания! Увольте! Шестнадцать лет Ньютон не опубликовывал своей работы. Домысливал! Вот почему так редки крупные открытия. Именно планирование повинно в том, что коэффициент отдачи науки так низок…

— Еще четверть часа рассуждений — и я могу надеть свой рабочий ватник, — перебила Ирина. — Идемте, я покажу, где что оставила.

Устинович слез. Но до Ирины не дошел. Остановился возле Вадима и откинул капюшон:

— Ну, что вы скажете?! У вас есть собственное мнение, но вы с ним не согласны, да?

Вадим рассмеялся:

— Ориентация лишь на эпохальные открытия — скользкий путь. Ширма для бездельников и тупиц.

— Ах, так, — жестко произнес Устинович. — Иными словами, вы оправдываете ситуацию?! Не поверю!.. Вы просто боитесь лезть в драку. Питаетесь иллюзиями, отлично зная им цену…

Вадим пожал плечами. Разговор принимал странный оборот. Он не мог понять, чего, собственно, добивается Устинович. И какое ему дело?!