К тому же появился слух, будто бы я был в плену… Словом, расследование могло неопределенно затянуться, если бы Роман Степанович Ковалевский не бросился за меня в бой. С ним очень считались… Я сгоряча уехал из Казани и почти два года бедствовал без работы. А семья, знаете… Я паял тазы и ремонтировал электроплитки, ходил по дворам… Потом я поехал сюда, к Ковалевскому. Я был согласен на любую работу. И Роман Степанович взял меня к себе… Так вновь я встретился с Киреевым. Он был завлабом. До этого у Киреева возникали крупные неприятности из-за кибернетики.

— Из-за кибернетики? — удивился Вадим.

— Да. Одно время кибернетика считалась буржуазной наукой. А Киреев выступил в ее защиту.

— Вот видите, — торопливо проговорил Вадим. — Он не так уж и труслив.

— Да. Он не трус. Но, простите, я не верю в его искренность.

— Однако он рисковал…

— Вы все о кибернетике? — с досадой прервал Савицкий. — У Киреева особый талант — видеть! Он предвидел, что кибернетика свое возьмет. Что он недолго будет в опале.

— У вас предостаточно желчи, — Вадим, сам не зная отчего, старался уязвить Савицкого. Защитить Киреева.

— Да. Он не труслив, — переждав, произнес Савицкий. — Поэтому я и расцениваю нашу с ним историю по-особенному… Так вот, когда я встретился с Киреевым, я не выдержал. Нас еле разняли… Но это случилось лишь в первую минуту. Прорвалось… Мытарства меня так подрубили. Я стал избегать плевать против ветра. Я старался забыть, что в локаторе вся усилительная часть моя и многое что другое… Ковалевский порядочный человек. Он дал мне самостоятельность. Я почти не сталкивался с Киреевым. А вот теперь я не знаю… Я, конечно, могу уйти из отдела.

Несколько минут они молчали. Савицкий поглядывал на Вадима. Рассказ его изрядно вымотал, он даже слегка прикрыл глаза.

— Вообще-то, с другой стороны… Война, — проговорил как можно мягче Вадим. — И мог ли Киреев поручиться за то, что аппаратура успешно взорвана?

Савицкий старался себя сдерживать, это чувствовалось.

— Но ведь мы были друзья. Он меня знал как себя. И Ковалевский-то верил. Хотя и знал меня куда хуже, чем Киреев.

С халата Савицкого свисали какие-то нитки. Словно он, прежде чем попасть в лабораторию, мотался по трикотажному цеху.

— В вас влюблена блондинка, — проговорил Вадим.

— Не понимаю… Ах, это? Вы еще шутите. У вас неплохое настроение, — Савицкий снял нитку.

— Она его за муки полюбила… Так где же связь времен?

— А вот и связь. У меня появился болезненный интерес к бунтарям. И я глубоко радовался, да, радовался, если они отступали перед жизненными неудачами.

— Это и вправду болезненно. Ну, а при чем тут я?

— Вы — другой! Вы мягкий и добрый. Но вы склонны к анализу. И это ваше несчастье… Только этим я и объясняю вашу реакцию на глупость Никандрова в Доме ученых и здесь…

— Что здесь?

— После вашей беседы с Киреевым… Вы не участвовали в милой суете у доски, приправленной киреевскими пошлостями. Я решил, что вы готовитесь к драке. Вроде той, что получилась в Доме ученых… А все произошло наоборот. Признаться, я удовлетворен.

— Вы просто злой демон, — усмехнулся Вадим.

Но Савицкий не обратил внимания.

Он продолжал:

— Разумный гонится не за тем, что приятно, а за тем, что избавляет от страданий. Это слова Аристотеля. Так вы и поступили, возможно подсознательно, в разговоре с Киреевым.

— Чепуха, Савицкий. Похоже, что вы меня охмуряете. Как поп, разозлился Вадим.

— Я с вами делюсь. Я всего лишь рассуждаю, если хотите… Вы работаете, и вдруг приходит некто и перечеркивает ваши труды. Начисто. Кто ему дал право? И по какому праву ему дали это право?

— Да, но есть какое-то разумное начало…

— Ничего нет. Есть стечение обстоятельств и удача. Только этим можно объяснить, что умным человеком, бывает, командуют идиоты, а порядочным — законченные негодяи. Где тут ваше разумное начало?

Савицкий замолчал. В запертую на крючок дверь гулко застучали.

Вадим попытался отбросить заевший крючок. Но он не поддавался. Это раздражало Вадима. Савицкий наблюдал за его возней, старательно обтирая яблоко куском газеты.

— Жаль мне вас. Лучше многое принять сразу, чем ждать, пока тебя заставят принять, — негромко произнес Савицкий. — Вы мягкий и умный человек. Это драматическое сочетание, поверьте… Впрочем, вы уже многое приняли. Я внимательно следил за вами в разговоре с Киреевым. Меня не обманешь.

Крючок все не поддавался. Вадим примеривался, чем бы стукнуть.

Савицкий тронул тумблер осциллографа, но так и не включил.

— Скажите, Дима… Вам не кажется, что Киреев догадается о моей гипотезе образования гидроксила?

— Ну и крючок…

— Не догадается. В общем-то в той тетради почти ничего нет. Все осталось в других записях. За исключением двух-трех формул… Жаль, что я их тоже не стер резиночкой. Но я не ожидал столь стремительного налета.

— Вы странный человек, Валентин Николаевич… И вы мне чем-то не нравитесь, извините… В глаза это говорить трудно.

— Я это понимаю, — произнес Савицкий.

В лабораторию ворвался Ипполит.

Заметив, что в комнате, кроме Савицкого и Вадима, никого нет, Ипполит иронически улыбнулся:

— Забавный комплект для уединения… Чем окончилась консультация? Только по порядку… Что вы улыбаетесь, Савицкий?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

…И КАЧАЮЩИЙСЯ ПО ВЕТРУ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Нет ничего досадней плохой воскресной погоды. Этот мелкий плаксивый дождичек…

С порывом ветра по стеклу шлепала кривая тонкая ветка. Ипполит давно б ее отломал, если бы не Вадим.

— Помню, по дворам ходил старик. С волшебным ящиком. «Посмотрите знаменитую троянскую лошадь! — кричал старик. — Девушка Даная ожидает Зевса!. Приезд императора Наполеона на остров Святой Елены! Налетай!» За десять копеек любитель мог заглянуть в ящик…

— Ну и что? — Ипполит принялся заводить механическую бритву.

— Я тоже заглядывал. Наполеона не было видно. Толпа каких-то людей смотрела в сторону моря… С каждым приходом старика я платил десять копеек в надежде увидеть наконец Наполеона. А видел все тех же типов.

— Ну и что? — Ипполит придвинул поудобней зеркало.

— В детстве чего-то ждешь и надеешься, что сбудется. И детство кончается тогда, когда начинаешь понимать, что может и не сбыться.

— Полагаю, твое детство, Вадим, в основном определялось интересом к Наполеону. Я бы созерцал «Девушку Данаю» за те же деньги.

— У нас было разное детство.

— Ну и что? — Ипполит принялся за подбородок.

— Старик стащил белье с веревки… Так закончилось мое детство.

— Ты понял, что не дождешься императора?

— Нет, я понял, Ипп, что люди, которые демонстрируют увлекательные картинки, могут стащить с веревки белье.

— У тебя, Дима, с детства развита тонкая наблюдательность. Ты все о Кирееве?

— Скорей о Савицком…

В дверь сильно постучали и крикнули, что Горшенина вызывают к телефону.

Ипполит вышел с журчащей бритвой в руках. Удобная штука. При долгом разговоре можно продолжать бриться у телефона.

Вадим остался один. Он потянулся было к часам, но вспомнил, что забыл их в отделе. Сейчас одиннадцать, не больше. До вечера надо как-то убить время. Вечером его пригласил Бродский на новоселье. Скинулись всем отделом и купили телевизор «Рубин». В подарок…

Ветка шлепала по стеклу с такой торопливостью, будто хотела срочно вызвать его на улицу. Вот летом она была красивая. Ночью. Изумрудная от электричества.

Вадим открыл форточку, поймал ветку и продел ее в скобу. Рука покрылась мелкими капельками, словно держал ее над паром.

…После откровенной беседы в лаборатории они почти с Савицким не разговаривали. Иногда Вадим чувствовал на себе его взгляд. Оборачивался. Однако тот продолжал копаться в своей установке. И, судя по всему, вряд ли смотрел на него. И почему Савицкий должен думать о нем? Жалеет о разговоре при закрытых дверях? Вадим старался не вспоминать этот разговор. Возможно, Савицкий многое преувеличивает. Он не может быть объективным, так много пережив. Даже позицию Киреева в этой истории с кибернетикой он считает уловкой. Конечно, и Савицкого можно понять.