…«Капустник» наконец окончился, и ведущий объявил о выступлении поэта Бориса Волкова.

Он вышел из второго ряда и быстро направился к сцене. Коренастый, светловолосый, в серой шерстяной рубашке. Чуть сутулый… Вадиму он понравился.

После каждого стихотворения Волкову хлопали. И он, не дожидаясь, когда стихнут аплодисменты, начинал новое стихотворение.

В конце ведущий предложил задавать поэту вопросы.

— Если позволите, у меня вопрос, — раздался голос.

В середине зала поднялся мужчина. Вадим знал его.

Это был доцент Физического института Никандров.

Выдержав паузу, Никандров заложил руку за борт пиджака, сказывалась привычка читать лекции.

— Отдавая должное таланту Бориса Волкова, мне б хотелось остановить внимание… Как можно писать стихи о глубоко философских, научных проблемах антимира и в то же время не понимать, откуда берется электричество и с чем его едят? Больше того, даже бравировать этим пренебрежением к науке. — Никандров облизнул пересохшие губы. Зал был слишком большим для этого лектора. — Так, кажется, Волков хвастал в одной своей пространной статейке? У меня все!

Никандров сел. Волков улыбался. И молчал…

— Ответ, Боря! Ответ! — крикнул кто-то. И вновь тишина.

— А вы знаете, что такое электричество? — неожиданно для себя произнес Вадим. Это вырвалось непроизвольно. И не так тихо, как ему хотелось бы.

Теперь все лица повернулись от доцента к нему. С любопытством и нетерпением.

— Я?! — изумился Никандров. — Это становится забавным!

Вадим теперь никого не замечал, кроме Никандрова. Вопрос касался вещей, в которых он разбирался. Какая разница где, в зале или лаборатории? Вадим поднялся со своего кресла:

— Хочу заметить, что в своей нобелевской речи физик Роберт Милликен, человек, определивший заряд электрона, заявил приблизительно следующее: «Ответ экспериментатора на вопрос, что такое электричество, будет прост. Экспериментатор прежде всего констатирует, что о последней сущности электричества он ничего не знает»… Кстати, и сегодня о конечной сущности электричества мы знаем не больше, чем Милликен. Другое дело, если Никандрову что-нибудь известно! Пусть он с нами поделится…

Тишина прорвалась.

— Братцы, среди нас гений! Он пробовал электричество на вкус, — кричал какой-то парень в ковбойке, глядя на доцента.

— Никандров, остановите время! — истошно вторила ему девушка в очках.

Никандров размахивал руками.

— Надеюсь, что Волков не имел в виду квантовую электродинамику! — пытался перекрыть страшный шум доцент.

— Откуда вам это известно?! В том и талант поэта, чтобы вникать в суть вещей. Пусть подсознательно, — ответил Вадим.

— Браво, Димка! — раздался голос Ипполита.

Вадим повернулся, но ничего не мог разглядеть в полутемном зале. Вдоль рядов суетился зам. Поравнявшись с Вадимом, он прошипел: «Вы мне за это ответите!» И проскакал дальше — наводить порядок.

Вадим усмехнулся, посмотрел на часы и сделал шаг к выходу.

В дверях стоял Савицкий.

— Ну, вы довольны? — бросил через плечо Вадим.

Савицкий задумчиво посмотрел на него и ничего не ответил.

Ирина проявляла пластинки. Длинные пальцы изгибались в красном свете. Как щупальца. Изображение спектра уже набрало четкость, пора и закреплять…

Ирина не любила фотолабораторию. Когда весь мир сжимался до размера маленькой комнатки, из темноты лезли холодные мысли. Никакие посторонние предметы не отвлекают… Позади почти тридцать лет. Многие подруги имеют семью или прошли через это. А у нее все как в замедленной кинопроекции. Днем, на людях, на работе, мысли отвлекались, но стоило ей остаться одной, как сейчас, в темноте лаборатории…

Это ощущение ворвалось в ее жизнь три года назад. В Святогорске. На экскурсии. Они приехали в монастырь. Странно, в наше время где-то есть монастырь. Она отстала от группы. И тут в маленькой узкой двери показалась женщина в черном длинном платье с белым воротничком. Монахиня… Ирина с любопытством посмотрела на женщину. Глаза женщины, вначале такие равнодушные, вдруг потеплели, в них появилось участие и молчаливый сговор. Она дружески кивнула Ирине и улыбнулась…

Она давно забыла эти глаза, но чувства, вызванные взглядом монахини, не притуплялись. А со временем еще больше росли. Особенно в минуты, когда она оставалась одна, как сейчас…

— Ирина, ты здесь? — послышался голос Вадима.

Свет рванулся в затемненную комнату. Она едва успела положить пластинку в закрепитель.

— Встретил Устиновича, он сказал, что ты в лаборатории. Почему же ты не пошла на вечер?

Ирина не ответила. Вадим подошел к столу. На развернутом рулоне спектрограммы виднелись карандашные пометки Устиновича.

— К сожалению, наш материал работает не на тебя. Устинович готовит какое-то феноменальное сообщение. Даже от меня скрывает. Все ходит и молчит, как псих, — произнесла Ирина.

Вадим сел на диван. Он смотрел на Ирину снизу вверх. От этого ее лицо казалось вытянутым.

— Что ж, я рад! Итог многолетней работы радиоастрономов блестяще подтверждают астрофизики.

Ирина присела на краешек дивана, высоко вздыбив острые колени.

— Ты что, и вправду бросаешь свою… фракционную деятельность?

— А что мне делать? Что?! Всем намозолил глаза! Теперь, по крайней мере, буду приятным сотрудником. Не буду казаться умнее всех…

— Ну и дурак! — прервала Ирина. — Не имеешь права! Ты должен добиваться. Ты столько вложил труда, времени. В конце концов, это твоя диссертация. Будущее…

— Я могу защитить ее по…

— По той теме, которую пытался опровергнуть два года?

— Какая разница, — усмехнулся Вадим. — Один мудрец сказал: наука — это средство, а не цель.

— Мудрец! Эдька Бродский? Ипполит? Савицкий?

— Брось, Ирина. Это ученые. И Ипполит, и Савицкий.

— Ученые. Возможно. Из тех, кто занимается очередной плановой темой… А ты — другой. Ты не имеешь права! У тебя один план — твоя интуиция.

Вадим с любопытством скосил глаза на Ирину. Его озадачила такая бурная поддержка. Если Вадиму удастся обосновать предположение о значительной глубине ионосферы Венеры, то лежащие на столе спектрограммы приобретут еще одного противника.

Ирина поняла значение его взгляда.

— Ты болван… Устиновичу нужен результат твоих работ. Каким бы он ни был.

— Чепуха! Не идеализируй. Устиновичу необходимы подтверждения своей гипотезы. И ему больше по душе официальные опубликованные результаты отдела, чем мои откровения.

— Устинович — ученый. Ему важна истина.

— Бедная истина. Сколько мы прикладываем сил, чтобы перетянуть ее на свою сторону. — Вадим отвел руки за голову и потянулся. — Знаешь, в Доме сегодня выступал Борис Волков.

— Ты был там? — резко спросила Ирина. Тонкий пергаментный профиль заострился. На него падал свет из соседней комнаты, смешиваясь с лучом фотофонаря. — А я не хотела идти без тебя. — Ее лицо застыло в некрасивой гримасе. Странная красно-белая маска.

Вадим дотронулся рукой до большой перламутровой пуговицы на халате.

— Не надо, Ира, — произнес Вадим. Он не знал, что еще сказать.

Холодные пальцы в белесых разводах высохшего раствора нащупали руку Вадима и прижали к маленькой груди, Вадим чувствовал торопливое постукивание сердца. Казалось, что сердце от ладони отделяет лишь материя халата. И больше ничего… Какая-то неудобная поза. Вполоборота. Вадим попытался высвободить руку. Ресницы Ирины дрогнули и приподнялись.

— Понимаешь, у меня наблюдение в одиннадцать, — проговорил Вадим.

Порыв ветра стукнул форточкой. Прошло еще несколько минут.

— Я попал на вечер случайно. Ипполит затянул. Я даже и не думал идти, — произнес Вадим.

— Молчи. Я прошу тебя, — слабо проговорила Ирина. — Поцелуй меня.

Еще раз стукнула форточка. Пожалуй, это повод. Ничтожный, но повод. Вадим решительно высвободил руку и озабоченно направился к окну. Он долго возился с форточкой. Хотя набросить крючок было секундным делом. Ирина не изменила позы, как статуя, подсвеченная красным лучом.