И напротив в кожгалантерее девочки наводят последний глянец. Кажется, у них что-то появилось интересное. В руках Юльки Дербеневой поблескивают какие-то пакеты.
- Юлька! — крикнула Татьяна. — Что подкинули?
- Перчатки.
- Фирма?
- Нет. Наши. Веры Слуцкой.
«Надо бы взять, — думает Татьяна. — Перчатки фабрики имени Веры Слуцкой — дефицит почище фирмы. И дешевле вдвое».
- Юлька, отложи пару, — просит Татьяна. — Шестых.
Держать не буду. Плати сразу в кассу, — отвечает Юлька.
«Вот крыса, небось сапоги просила отложить, так я полдня держала в подсобке, рисковала — вдруг нагрянут из орготдела, любят пошуровать под прилавком, хлебом не корми... А эта пару наших перчаток не может отложить, подруга называется».
И кассиров, как назло, нет на месте. Но Татьяна уже видела: из дверей грузового лифта в торговый зал вывалилась стайка кассиров с номерными чемоданчиками в руках. Сейчас разбегутся по своим скворечникам. Они это делают бойко, все как на подбор бабки с мотором, иначе в кассе не удержаться. Говорят, кое-кто из них в день прихватывает столько, что иной и в зарплату не приносит. Кира Александровна, которая в кассе номер пять обувной секции сидит, наверняка тетка не промах. С виду скромная, в ситцевом халатике, чуть-чуть косметики, а к ушам небось целое состояние подвешено... Рядом с Кирой Александровной, в кассе номер шесть, разбирает чемоданчик Тамара, женщина средних лет. Не такая, правда, бойкая, но красится здорово, видно, не замужем. Вчера полдня у кассы дочь ее вертелась, девчонка лет десяти. И одета была во все отечественное. Видимо, не очень хороши дела у этой Тамары...
Татьяна видит, как Тамара извлекает из чемоданчика разменную монету, ленту, фарфоровую чашку, булку, сырок. Все это аккуратно раскладывает по местам... А Кира Александровна уже готова. Завесила газетами стеклянные боковины кассы от посторонних взоров и зыркает через окошко. Сколько с ней ругаются сотрудники орготдела из-за этих газет! Сорвут со всех стекол, уйдут — Кира тут же вновь навешает.
Татьяна достала из сумки деньги и поспешила к пятой кассе. Только она успела спрятать купленные перчатки,как раздался резкий, оглушительный звонок.
Едва отвалили стальной брус, что крепил половину двери, как в свободный проем хлынула толпа. Каждый старался попасть в Универмаг раньше другого, поэтому в проеме застряли сразу несколько человек. Ключник Степан Лукич скакнул в сторону, подтягивая сухую ногу.
- Что за народ! — орал он. — Зашибут ведь из-за шмоток, от народ! Дали б всю дверь открыть-то.
Но вот уже кое-кто из прорвавшихся в Универмаг отходит в сторону, останавливается, точно притормаживая бег крови в жилах. На лицах появляется осмысленность, а вместе с тем и стыд за невольный свой порыв. Точно очищая себя от общего греха, они поправляют галстуки, сбившиеся прически. И уже никуда не спешат. А лишь с презрением наблюдают за теми, среди которых только что были сами, вслух выражая негодование.
Светлана Бельская превосходно освоила технику внедрения в магазин с толпой. Ее худое тело, точно обмылок, выскальзывало при малейшей опасности быть стиснутым. В подобных ситуациях Светлана прикладывала минимум физических усилий — вокруг столько здоровенных мужиков, пусть они трудятся, главное, не сопротивляться. Толпа вынесет. Потом уж она свое возьмет, потом уж она постарается. Только бы очутиться за порогом. Энергично работая мослами, она несет свое легкое тело к еще безлюдному желанному прилавку под изумленными взглядами продавцов, стоящих на своих рабочих местах.
- У человека два сердца, — вздыхает Дорфман. — Посмотрите, как она бежит. Это же чемпион мира, клянусь могилой брата.
Светлана первой достигла того места, откуда обычно запускали на примерку обуви. В течение считанных секунд очередь родилась, выросла на первые тридцать-со- рок метров, изогнулась змеей с маленькой черной головкой впереди, принадлежащей опытной городской спекулянтке Светлане Бельской.
Мелкие, утонувшие в краске глаза Синьоры скользили по знакомым скучным стеллажам и горкам, сползали на пол секции, впивались в темнеющие закутки. Никаких признаков дефицита. Возможно, еще не подвезли. Но наметанный взгляд Светланы уже отметил тележку с мятыми голубыми коробками, из которых вываливалась тупорылая продукция Второй обувной фабрики, — значит, утренний товар со склада уже получен. Если только дополнительный подвоз. А время шло...
Светлана привалилась бедром к стойке, продела сумку под локоть и сцепила замком пальцы. В такой позе она могла стоять часами. Мысли ею владели ровные, много раз повторенные...
Никак не удается найти верных поставщиков. Все какие-то болтуны попадаются. А ведь она честно сдает оброк, адресов не меняет, в бега не ударяется. И клиентура у Светланы постоянная: научно-исследовательский институт, строительно-монтажное управление, Театр музкомедии, цирк, салон причесок... Да, неважные дела. Были когда-то три-четыре директора магазинов, но их прихватили, сидят всерьез, думали откупиться — не удалось. Или тот зав. секцией трикотажа, в пригороде, такой, казалось, надежный человек. Развелся с женой, уехал куда-то. Плохо ему было со Светланой? Что хотел делал. Нет, пошел на принцип. Черт разберет этих мужиков... Еще старичок-снеговичок, Платоша, обожатель выискался. Хоть не пристает, и то хорошо. Руку гладит да слюни пускает. Но, видно, богатенький дед. Кольцо недавно подарил. Долго ли будет руку гладить? В один прекрасный день потребует еще чего-нибудь. Светлана понимала: хитрит дед, не торопится. Приучает к себе. И подарками связывает. Говорит, главный подарок впереди. Вот за главный-то он и потребует своего. Был бы Платоша моложе, лучшего Светлане и не надо. Сидел бы дома, не блудил, как другие, нервы бы ей не трепал. И голова у него светлая. Раньше большим начальником служил. На фабрике обувной. Потом крупный прогар случился. Правда, об этом Платоша говорить не любил, видно, жестко ему пришлось когда-то. Но старик крепкий. Не то что она, Светлана, — тридцать восемь лет, а здоровья никакого. На одних нервах держится. Еще бы, сплошные невезения. Если мужчина пригожий, так на зарплату живет. А когда богат, самостоятельный, так из него песок сыплется. Один раз только Светлане подфартило — с тем, трикотажником. И работу он ей давал хорошую. Ожила тогда Светлана, кооперативную квартиру построила, барахла поднакопила. Так нет, сбежал, стервец, в другой город... Еще Светлана вспомнила о том, что приятель юности Серега Блинов просил Светлану познакомить его с Платошей. Видел он их в Доме кино. Серега просил привести Плато- шу вечером в бар «Кузнечик». Светлана согласилась. Зачем Сереге старый Платоша, Светлана так и не поняла...
Из подсобки секции женской обуви вышла Татьяна Козлова. Улучив момент, Светлана подмигнула продавщице: мол, я своя, не подведу. Но худое лицо Татьяны осталось непроницаемым. К тому же к ней подошла другая и что-то принялась шептать на ухо. Лицо Татьяны становилось все напряженней и острее.
- А мне жаль Каланчу, — громко объявила она. — Ведь уволят. Разве директор простит? Весь праздник ему испортил...
Светлана присела на примерочную банкетку и взяла для отвода глаз какие-то летние туфли. Подозвала Татьяну и спросила негромко, как бы невзначай:
- Что, будет фирма?
- Не знаю, — нехотя ответила Татьяна, глядя в сторону.
- Сколько времени убила, — раздосадованно вздохнула Светлана. — Ведь не за так. Долю скину.
Татьяна повернула к ней вялое лицо и выругалась.
Светлане часто приходилось получать пинки. Она на это не обращала внимания, как не обращают внимания на производственный шум. Но неумелая, жидковатая брань Татьяны ударила в самое сердце. На мгновение о памяти всплыл образ мальчишки-десятиклассника, с которым Светлана познакомилась на юге. Года два назад. Связь эта показалась ей забавной, и Светлана уступила... Был жаркий день. Муха билась о пыльное стекло закрытого окна. Мальчишке, несмотря на прежнюю самоуверенность, в самый момент откровения стало стыдно. Он заплакал, зарылся лицом в подушку. И Светлана принялась его утешать. А потом разозлилась. Действительно нелепо: она, раздетая, утешает истеричного мальчишку. Ей тогда это показалось жутко унизительным... Точно как сейчас. И Светлане впервые за много лет стало жаль себя какой-то особой, бабьей жалостью, как в кино, когда, смахивая слезу, глядишь на чужую беду...