Близился закат. Мы все ещё сидели на крыше неизвестного здания, голодные и изнуренные,  и не решались сдвинуться с места. Крики на базарной площади продолжали травить слух.   Наиболее горячим предметом дебатов толпы было не чудище, а жертва.   И именно благодаря этой теме дискуссии, меня озарила чудесная идея. Я  спросил у собеседника:  нет ли  у его отца знакомых алхимиков или  магов на примете? Таковой имелся. Если безумный араб был  непосредственным звеном во всей цепи ирреальных событий, то, разумеется, он имел причастность к делам, коим полагалось пребывать в недосягаемости  для рук и глаз обыденного люда. Должно быть, в его доме хранились хоть какие-то зацепки, иначе век воли не ведать мне на чужбине.  Я моментально встал на ноги, попросил Хакима проследовать со мной к лачуге Альхазреда. Караульный режим, отменили, ибо военные силы были сосредоточенны вокруг базарной площади и её окрестностей. Все выискали тварь,  даже безумные добровольцы ради  наживы принялись помогать  караульным,  трепеща от страха в темных подворотнях.  Полагаю, дух кошмара ещё много лет будет витать на базарной площади,  он надолго обоснуется    на пергаменте летописцев, на устах  сказочников и поэтов, им будут пугать им детей на ночь и заклинать неверных. Быть может в дальнейшем, базар перенесут в другую часть города, а эта будет пустовать до тех пор, пока последний горожанин не забудет о страшных событиях.

      Мы не торопясь спустились со здания и узкими улочками  направились в квартал бедняков. Чувство неминуемой опасности, готовой обрушиться  сзади, разъедало мысли.  Темные переулки таили в  себе невидимый страх,  каждая тень порождала новые кошмарные видения, неволей складывались  ощущения, что вот-вот из затемненной области выскачет  слизистое щупальце и размозжит наши тела об стену. Мы углублялись в низину города, - средоточие  грязи,  хаоса и бесконечной в своей бессмысленности борьбы. Несмотря на опасения, на пути нашем не встала ни единая челядь, и даже взлом двери лачуги Альхазреда не привлек ничье внимание.

    Как и следовало ожидать, интерьер комнаты не блистал изяществом, и даже не блистал нищенством, он  - не блистал ничем! Комнатка была почти пустой: лишь куча хвороста в углу, по-видимому, служившая кроватью, да прогнивший стол, четверть которого занимал загадочный фолиант.  Первым вошел я, осматривая каждый уголок в поисках определенных зацепок. Гигантская книга, - вот, пожалуй, единственное, что  было достойно внимания. Огромный фолиант, чья  обложка выкроена из плоти неземного создания, манил  к себе неведомым таинством. Я робко сделал шаг к столу, взял книгу в руки, но не успел перевернуть  первую страницу, как на стол пал   сверток пергамента. Я, не задумываясь, раскрыл его:

«Это предел, да поверь мне! Ты нашел то, ради чего проделал этот путь. Ты думаешь это сон?  Это реальнее любой яви. Не знаю чем ты, слепой глупец с севера, смог угодить Йог-Соттоту, но, похоже, его волей было назначено тебе   дойти до сей черты.  Ликуй, глупец!  Поначалу ты  показался богам  трусом и те, поняв свой промах, пожелали попросту  окунуть тебя, неудачную попытку, в пучину безумного кошмара, но твоя шкура оказалась более стройкой, чем они предполагали.  Я не зря оставил тебя помирать тогда в пустыне, ведь после нападения заккумов, ты должен был проснуться в своем мире, охваченный  неистовой лихорадкой, но твоя упорная душонка распорядилась по-другому. Ты неискушенный! И благодаря этому ты стоишь тут, у последней ступени мира, которого ты не достоин. Возрадуйся! Путь в твой мир лежит там, под  стогом хвороста, тебе стоит только открыть люк.

  А книга, которую ты так же недостоин, держать в руках, это замаскированный гений, она поведает тебе много тайн, о которых не осмеливаются говорить даже  самые безумные художники. Она сшита из плоти бесов, а письмена в ней тиснены мороком, что расползается у пределов мира сего. Она имеет несколько копий, в твоих руках одна из них.  С этого момента разум помалу начинает вытекать из тебя. Возьми её с собой в свой мир, такова Его воля! Переведи её на свой язык, такова Его воля.  Не беспокойся,  той крупицы сознания, оставшейся в тебе, вполне хватит на осуществление этой задачи. Если ты ослушаешься, то Он придет за тобой. Ты же не хочешь познать мою участь. Пусть даже Он и слеп, но Он все видит. Поторопись, разум продолжает утекать».

   Я ринулся в угол комнаты и разбросал хворост по сторонам. Безумец не солгал. Действительно под стогом прятался железный люк. Одному мне он оказался не по силам и на помощь пришел Хаким.  Крышка люка с неимоверно отвратительным скрежетом открылась, и в лицо хлынул порыв затхлого ветра. Мы стояли у порога  неизведанной тайны, переступить который полагалось мне одному. Я так привык к совместной работе, что более не представлял мероприятий в одиночку. Но время моё было на исходе. И так, я распрощался со своим верным другом, надзирателем и напарником, пожал ему руку и низко поклонился в знак безмерной благодарности за помощь в моем пути. Зловещее завывание ветра доносилось из тьмы.  Я, с книгой в руках, нырнул в люк…

5

Многогранник  всех моих воспоминаний,  преимущественно окрашенный в чернейшие тона  кошмаров и забвения, крутился долго и хаотично. Перед взором пролетали пески, звезды, женщины в чадрах и мерзкий мир заккумов; сцена рождения чудовищного младенца и сцена смерти безумного араба.  Я мог управлять своими воспоминаниями, и прокручивал в уме по несколько раз  последние две сцены. Мною виденные существа, несомненно, состояли в близком родстве. Одинаково бесформенная голова, свыше дюжины зловеще сияющих глаз,  пасть похожая на огромную язву, сокращающиеся морщины...  отличие было лишь в   гигантских слизистых щупальцах и  острых резцах кои не наблюдались у богомерзкого младенца. Стало ясно одно: это было одно существо, но на разных стадиях жизни. Мерзейшее опорожнение  космического мрака! И даже создатель не удосужился прописать ему все животные нюхи и процессы. Существом двигало исключительно убийство и нагнетание страха. Возможно, ему была отведена судьба всего лишь для одного действа, и  творец уничтожил свое чадо ещё тогда, в переулке.  А возможно, бездумная тварь ещё жива и застряла на прозрачной грани  между мирами, подобно мухе на стекле.

    Я стоял на дощатом причале пруда, располагавшегося южней моей усадьбы. Шелестели березоньки, журчал ручей, свистели соловьи, природа  благоухала весной. Это все мое, родное. Но нынче я не питал к сим  красотам никакого восхищения. Утечка разума давала о себе знать с первой секунды моего возращения. Я направился по тропинке через рощу к усадьбе,  в бывалые дни я частенько проводил здесь время в обществе  дамы своего сердца. Её глаза, её улыбка… этого больше нет, и не будет.  Весенний ветер гнался за мной, пронизывая до самых костей.  В дом я вбежал как ошпаренный. Подошла горничная.  Не выслушав даже вопроса, я оттолкнул её в сторону, поднялся по лестнице на второй этаж и велел вызвать ко мне стенографиста Федора.

   Проклятая горничная, не удосужилась даже  проветрить мою комнату,  быть может, на благо себе же. Дверь комнаты я оставил приоткрытой,  подошел к столу и неряшливо швырнул на него зловещий фолиант.  На момент я обернулся, и тут же пожалел о содеянном, ведь  там стояло большое зеркало. Оно вечно льстило мне, даже когда мой вид, оставлял желать лучшего, в былые дни я восхищался своим отражением в нем. Но сейчас, лесть сменилось циничностью. Предо мной привстал не Александр Гаевский, гордой осанки красавец, дворянин благородных кровей, воин и жених, а отвратительного вида урод. Сутулый, под глазами в два ряда были выщерблены отеки, будто я не спал много дней,  скулы грубо проступали на кошмарно исхудавшем лице, глаза застыли в выражении неистового ужаса, словно на меня двигалась орда бесов, а волосы на половину поседели.  Нетронутой осталась лишь моя одежда, которую  я уже не осмеливался  снимать, опасаясь новых потрясений. Урод из зеркала пожирал меня взглядом, копируя каждый жест, он будто насмехался надо мной. Я не выдержал и мощным ударом руки разбил семейную реликвию. Катись все к черту!