Миёко — в смятении. Она человек добрый, и ей трудно отказывать человеку в просьбе. Она раздумывает, наморщив лоб и сжав рот, похожий на пуговицу. Я уверена, что, придя домой, она обратится к брату, и тот долго будет над ней подтрунивать.

— Вот Миёко не увлеклась бы никогда парнем, которого лишь случайно увидела пару раз в поезде, — выступила я в роли резонера. — Ты, Рейко, какой-то уникум.

Рейко бросила на меня недобрый взгляд.

— Подумай сама, — настаиваю я, — как может понравиться парень, с которым ты не обмолвилась ни словом? Ты же не знаешь, что он за человек. Знаешь только, как он выглядит.

— Я вижу его каждое утро и могу составить представление о нем. Он достаточно умен и не по годам серьезен. Я поняла это.

— Поняла из чего? Из его особой манеры прислоняться к дверям электрички? Но это же просто смешно!

Краем глаза я вижу, что Норико, гримасничая, подает мне знак: «Не заводи ее, а то спор зайдет слишком далеко».

Но предупреждение поступает слишком поздно. Рейко кидается в атаку:

— Что ты в этом понимаешь, Мегуми? У тебя никогда не было бойфренда.

— Ну и что? Это вовсе не значит, что я не могу отличить разумное поведение от неразумного. Увлечься кем-то, кого ты совершенно не знаешь, — полная глупость. Из всех моих знакомых я не переношу примерно половину. А что же говорить о человеке, совершенно не знакомом? Как он может понравиться с первого взгляда, тем более как можно в него влюбиться?

— Ты не знаешь, что такое влюбиться, потому что ты еще ребенок, — припечатала Рейко.

— Мы с тобой ровесницы. Не строй из себя светскую львицу.

— Дело не в возрасте. Ты ребенок, потому что еще ни разу не бегала на свидания. Да ты вообще никогда не любила мальчишек, и они тобой не интересовались. Вот поэтому ты еще дитя.

— Ты ничего обо мне не знаешь. Мой лучший друг — парень. Мы знаем друг друга с раннего детства, росли вместе.

Я оборвала свою тираду, осознав, что имею в виду Тору. Полгода назад я сказала бы те же самые слова, подразумевая Кийоши, и они прозвучали бы как констатация очевидного факта, типа «Сегодня пятница». Я не вложила бы в них тех смутных чувств, что одолевают меня сегодня. Кажется, я произнесла эти слова с тем же выражением лица, которое было у Тору, когда он рассказывал мне о Йосими — своей тайной любви. Да, многое изменилось за эти месяцы. Мне стало жаль Рейко: считает меня ребенком, а сама — глупышка, сохнущая по незнакомому парню.

— Если у Мегуми нет бойфренда, это вовсе не значит, что она не может его завести, — вклинилась в разговор Саюри, еще одна моя одноклассница. — Мой старший брат увидел прошлогоднее фото, где мы сняты всем классом, и сразу ее отметил. «Вот самая красивая девочка в вашем классе. Была бы постарше, я бы за ней приударил».

— Так и сказал? — спросила еще одна девочка, сидевшая неподалеку, и принялась хохотать.

Рейко пересела подальше. Лучше бы Саюри не говорила ничего о своем брате. Хоть она и защищала меня, но мне почему-то неприятно, что какой-то незнакомый оболтус тычет пальцем в мою физиономию на фотографии.

Прозвенел звонок, и в класс вошла госпожа Фукусима, преподаватель изящной словесности.

— У меня для вас есть интересное сообщение, — сказала она. — Мы прочитали все сочинения, представленные нашей школой на общегородской конкурс. Отобрали десять лучших. Одна из финалисток сидит здесь. Остальные — девочки из одиннадцатого и двенадцатого классов.

По тому, как она на меня посмотрела, я все поняла. И все же, когда учительница сказала: «Прими мои поздравления, Мегуми», — сердце у меня забилось быстрее.

Миёко, наклонившись через проход, взъерошила мне волосы. Норико, сидевшая сзади, похлопала меня по спине. Все зааплодировали, даже Рейко. Госпожа Фукусима рассказала о следующем этапе конкурса. Из десяти сочинений нужно отобрать одно. Для этого пригласят, как говорится, независимого эксперта — человека со стороны. Радость моя была короткой: мне этот этап не выиграть. Я писала о себе, о нашей семье, об отъезде матери. Эксперт сочтет, что здесь слишком много личного — точно так же, как восприняло жюри мое сочинение о войне и мире. Тогда только профессор Мидзутани отдал голос за меня.

Ладно, не буду зацикливаться на этом конкурсе. Вот зря я напала на Рейко. Зачем учила ее жизни? Если она вздумала влюбиться в незнакомого парня, то это, в конце концов, ее личное дело. Почему же меня так разозлила вся эта история? Мать советовала мне: если имеешь дело с глупцом, не выходи из себя, не учи его уму-разуму и ни в коем случае не обижай. Глупый человек, в отличие от злого, безвреден. Мать была права. Не стоило мне вмешиваться.

Доктор Мидзутани уже поджидала меня на автостоянке в своем красном пикапе. Помахав на прощанье Миёко и Норико, я погрузила птичек и уселась в машину.

— Ну что же, воробьи выглядят прекрасно, — сказала доктор, осмотрев птенцов. — Через несколько дней, если будет хорошая погода, мы переведем их на открытый воздух. Пусть учатся летать и самостоятельно есть.

— Посадим в одну клетку с вороной?

— Нет, в другую. Ворона может показаться им злым великаном. К тому же неизвестно, как она себя поведет. В принципе птицы разных пород соседствуют вполне мирно, уживаются друг с другом. Но лучше подстраховаться. А ворону мы через неделю-другую выпустим. Лапа у нее почти зажила.

С вороной мы подолгу возились. Дождавшись, когда она вцепится когтями в наши пальцы, мы сгибали и разгибали ее поврежденную лапу, которая была немного тоньше другой, здоровой. Хвостовые перья птицы постепенно отрастают, хотя и неравномерно, отчего хвост выглядит неопрятно.

— С вороной все в порядке, — уверенно сказала доктор Мидзутани.

— А вот с дубоносом — нет.

— Не принимайте близко к сердцу, Мегуми. Благодаря вам он все еще жив. Это уже достижение, даже если он так и останется жить в своем гнезде. Впрочем, он, возможно, и выкарабкается. Он, пожалуй, немного моложе воробьев, а птенцы разных пород развиваются по-разному. Одни растут быстрее, другие — медленнее.

— Как и люди? — спросила я, вспомнив сегодняшние дебаты с Рейко, которая считает меня ребенком, а себя мнит покорительницей мужских сердец.

— Думаю, что да, — согласилась доктор. — Но птицы — все же не люди. У них многое зависит от породы и от времени года. У воробьев за лето обычно бывает несколько выводков. Наши пациенты, скорее всего, из самого первого. У них впереди полно времени, чтобы научиться летать и самостоятельно добывать корм. А вот у следующих выводков времени остается меньше, поэтому и растут они быстрее.

— Чувствуют, что скоро осень и нужно поторапливаться?

— Возможно. Но, кроме того, у яиц поздней кладки больший энергетический запас. Ведь к концу лета много хорошего и разнообразного корма, — доктор засмеялась. — Мне хотелось бы думать, что все зависит от матерей, то есть от самок. Хотя оперение у папаш, самцов, обычно ярче, чем у самок, но матери все же важнее.

Когда мы выехали на шоссе, я рассказала доктору о перепалке с Рейко.

— Даже не знаю, почему меня так взбесила ее болтовня. Ведь это не мое дело. Но я не сдержалась: нельзя же быть такой дурочкой.

— Это тяжелый крест всех умных женщин, Мегуми. Они вынуждены терпеть женщин глупых. — Лицо доктора стало жестким. — Раньше в подобных случаях я обычно вела себя так же, как вы. Впрочем, что я говорю? И сейчас веду себя так же. Не выношу женщин, по-идиотски хихикающих, глупых и ни в чем не компетентных. Когда я сталкиваюсь с такой особой, мне хочется поставить ее на пьедестал, собрать огромную аудиторию и заявить: «Полюбуйтесь, перед вами очень глупая женщина, но учтите, пожалуйста, одно важное обстоятельство. Мы, женщины, не все такие. Среди нас есть и умные — например, я. Я бы перед вами не стала кривляться и хихикать. Запомните это хорошенько».

Тут я вспомнила, как мы гуляли по центру города с Кейко и она глупо хихикала, кокетливо поправляя прическу, и заговорщицки шептала мне на ухо всякую чушь. Да, доктор Мидзутани права: я тоже не хочу, чтобы все считали меня дурой вроде Кейко.