Мадемуазель Ямабе предложила мне присесть. Я села у письменного стола напротив нее. Фотография — прямо передо мной. Учительница знает, что одна из этих девушек — моя мать, уехавшая из нашего дома.

— Ну, обдумала? — приветливо спросила она.

Я кивнула. Она ждет продолжения.

— Мадемуазель Ямабе, я не смогу говорить о Троице, потому что я больше не верю в Бога.

Она надолго замолчала. Ее лицо бесстрастно, как будто она старается скрыть охвативший ее ужас. Может, в глубине души она надеется, что это с моей стороны всего лишь глупая шутка?

— Я не шучу, — спешу я заверить ее. — Я действительно утратила веру. — Упершись взглядом в пол, я стараюсь не смотреть в глаза девушкам, запечатленным на старой фотографии.

— Это… — учительница запнулась, — это из-за печальной истории, которая произошла с твоей матерью?

Я молчу.

— Конечно, это не мое дело, но хотелось бы знать причину твоего решения. Быть может, я смогу тебе помочь.

Чем она может мне помочь? Я ведь не больная и не бедная. И не вляпалась в неприятности. Под словом «помочь» она подразумевает помочь мне вернуться в лоно церкви, а я этого вовсе не хочу. Но открыто сказать ей об этом тоже не могу — мои слова прозвучали бы как откровенная грубость.

— Нет, не из-за матери. Конкретных причин нет.

Больше мне сказать нечего. Я встала. Лицо госпожи Учида, смотрящей на меня с фотографии, очень напоминает лицо Тору. Он всегда походил больше на мать, чем на отца. Скорее бы воскресенье. Мы сидели бы в его машине, и я рассказывала бы ему о своих проблемах, включая сегодняшнюю. Скажи я ему, что мадемуазель Ямабе похожа на коалу, Тору долго бы смеялся и у меня поднялось настроение. «Мегуми, — сказал бы он, — ты неподражаема. Мне ни с кем не было так весело». Конечно, он влюблен в другую девушку, но меня это не огорчает. Надо радоваться, что свой секрет он поведал именно мне, и мне одной. Да, я не его девушка, но зато я его лучший друг. А это, может, еще важнее. Сидя с ним в машине, я ощущала бы, как наши слова заполняют пустое темное пространство, а между нами парят в воздухе хорошие мысли друг о друге или, можно сказать, взаимная симпатия. Но сегодня не воскресенье, а только пятница, и я стою в кабинете мадемуазель Ямабе. От шока, который я у нее вызвала, она, наверное, не оправится целый семестр или даже весь учебный год.

Я направилась к двери.

— Подожди секунду, — окликнула она меня.

Я остановилась.

— Мне хочется, чтобы ты еще раз все хорошенько взвесила и переменила свое решение. У каждого бывают минуты сомнений, особенно в твоем возрасте, когда все кажется чересчур запуганным. И в эти трудные минуты молодые люди действительно начинают сомневаться в существовании Бога, их можно понять.

Я кивнула — скорее из вежливости.

— Мне повезло, — продолжала учительница. — Я обрела веру уже в зрелом возрасте, — в двадцать с лишним лет. И на мою долю не выпало серьезных испытаний, которые заставили бы меня сетовать на Бога и сомневаться в его справедливости. Но все же я тебя прекрасно понимаю. Бывают моменты, когда кажется, что в мире царит несправедливость, и ты удивляешься, как же Бог допускает это. А может быть, он и не существует?

— Мадемуазель Ямабе, я имею в виду не отдельные моменты.

— Разумеется. Я знаю, что ты достаточно умна, чтобы не принимать столь ответственное решение, руководствуясь лишь мимолетными ощущениями. И ты когда-нибудь снова обретешь веру. Поэтому не торопись. Бог поможет тебе понять сущность и смысл происходящего. Ты согласна со мной?

«Не согласна», — сказала я про себя. Как поможет мне Бог разобраться в сложностях жизни, если его нет? В первые дни после того, как я перестала ходить в церковь, я жила в постоянном страхе, что Бог меня накажет: убьет моих птенчиков или сделает так, что я свалюсь с лестницы. Но ничего подобного не произошло. Теперь я окончательно уверилась в том, что Бога нет, как нет уже на свете моей другой бабушки — бабушки Курихара. Сразу после ее смерти у меня сохранялось ощущение, будто она еще жива и я даже могу поговорить с ней по телефону. Наверное, потому, что мы редко виделись — лишь раз в году. Когда я замечала в витрине магазина какую-нибудь красивую вещь — кувшинчик или кимоно, я всегда думала: «Бабушке это понравится» — и только потом вспоминала, что она, к сожалению, умерла. Но через какое-то время смирилась с ее смертью, ведь против правды не пойдешь. То же самое относится и к Богу. Иногда мне кажется, что он где-то здесь, рядом, но потом я спохватываюсь, как тогда, после смерти бабушки, и понимаю, что это не так. Но какой смысл объяснять все это мадемуазель Ямабе? Она действует из добрых побуждений, искренне беспокоясь обо мне, точь-в-точь как госпожа Като, которая на следующий день после того, как я объявила ей о своем безбожии, пришла в школу и приклеила к моему шкафчику в раздевалке записку. Она писала, что любит меня по-прежнему и я могу прийти в их дом в любое время независимо от того, вернусь ли я в лоно церкви или нет.

— Вполне возможно, что я передумаю, — сказала я учительнице, стараясь улыбаться как можно приветливей.

Мои слова не показались мне лживыми. Ведь я произнесла слово «возможно», а на свете возможно все что угодно. Возможно, в меня в ясный день ударит молния, или, возможно, я выиграю в лотерею океанский круиз. Так что смысл моего заверения таков: скорее всего — нет, но, возможно, что — да.

— Хорошо, приходи ко мне в любое время, и мы обсудим твои проблемы. Я от всей души хочу тебе помочь.

Глаза-бусинки горят энтузиазмом религиозного фанатика.

Мне хочется убежать, но я спокойно произношу:

— Конечно, мадемуазель Ямабе. Большое вам спасибо.

Выхожу из ее кабинета, осторожно прикрываю за собой дверь и, сделав несколько шагов, перехожу на бег и мчусь на пятый урок.

В классной комнате девушка по имени Рейко разговаривает с Норико и Миёко. Подруги тотчас же обеспокоенно взглянули на меня. Я не говорила им, зачем меня вызывала мадемуазель Ямабе. Естественно, они волнуются. Я улыбнулась им: ничего, мол, серьезного, все в порядке. Рейко продолжает болтать, а я кормлю птичек. Затем выслушиваю рассказ Рейко о каком-то мальчике, которого она каждое утро видит в пригородном поезде.

— Я о нем все время думаю, — говорит она Миёко. — Он учится в одной школе с твоим братом: у них одинаковая форма. От твоего брата требуется небольшая услуга: он всего лишь должен один раз сесть в этот поезд, и тогда я узнаю имя того парня.

— А как мне объяснить это брату? Если я ему скажу: «Прокатись разок со мной на поезде и назови имя того парня, который всегда торчит у дверей. Видишь ли, моя подружка сохнет по нему», — то он, естественно, решит, что я сама хочу с ним познакомиться, а насчет тебя сочинила для отвода глаз.

— Но я же сама не могу попросить твоего брата о такой услуге. Я с ним даже не знакома. В конце концов, он твой брат, а не мой.

— И ты собираешься ехать тем же поездом? — спросила Норико.

— Конечно нет, — взвизгнула Рейко. — В понедельник я незаметно покажу этого парня Миёко. Тогда во вторник она по дороге разузнает все у своего брата. А я поеду другим поездом. Я же не дура. Я умерла бы со стыда, если бы он заметил, что я указываю на него пальцем другому парню.

Миёко в сомнении покачала головой:

— Нет никакой гарантии, что мой брат его знает.

— Но он может выяснить, как его зовут, — не отставала Рейко. — Порасспросит приятелей.

— Прекрасная идея! — резюмировала Миёко. — Ты, значит, хочешь, чтобы мой брат бегал по приятелям и донимал их вопросами: «Знаете, подруга моей сестренки потеряла голову из-за одного парня, так мне хотелось бы для начала узнать его имя»?

Норико расхохоталась, ее долговязая фигура заходила ходуном.

— Ничего смешного не вижу, — обиделась Рейко. — Скажи, Миёко, а что бы ты делала, окажись ты на моем месте? Если бы у меня был брат, знавший понравившегося тебе парня, разве ты не обратилась бы ко мне за помощью?