Что касается Юкико, то родители господина Хорибе сказали, что она вышла замуж и уехала за границу. И дали мне ее адрес. Прочитав на листке ее новое имя — Юкико Камишима, — я почувствовал, что мое сердце разрывается от боли.

— Мне жарко, — говорит мама.

Я поднимаюсь со стула и регулирую температуру кондиционера. Я решил установить его, когда отец уже не мог вставать с постели. Потом я снова сажусь.

— У внуков все в порядке? — спрашивает мама.

— Да. Нацуко недавно вернулась из Нью-Йорка. Там проходила конференция, организованная для американских клиентов ее фирмы. Нацуко была переводчиком. Фуюки назначили начальником отдела. А Цубаки по-прежнему учится в университете.

— Хорошо, очень хорошо, — говорит мама, она довольна.

Мгновенье спустя она спрашивает:

— А что изучает Цубаки? Я забыла.

— Археологию.

— Что? Я плохо тебя слышу.

— Ар-хе-о-ло-ги-ю, — медленно повторяю я, наклонившись к ее уху.

— Ах да, теперь вспомнила…

Мама кивает головой, глаза у нее закрыты. Потом она вдруг спрашивает:

— Почему ты назвал ее Цубаки?

Она задает мне этот вопрос каждый раз, когда я рассказываю о своих детях, и каждый раз я повторяю один и тот же ответ: «Потому что она родилась в сезон, когда цветут цубаки». Мама прекрасно помнит, как мы выбирали имя для Нацуко и Фуюки, но всегда забывает про Цубаки. Шизуко назвала двух старших детей, а я младшую, Цубаки.

Мама ждет моего ответа. Говорю очень тихо и думаю: интересно, слышит ли она меня.

— Потому что у меня была подруга, которой нравились цубаки.

— Что?

Она удивленно смотрит на меня. Я улыбаюсь:

— Ты же все слышала.

— Я не знала, что ты встречался еще с кем-то, кроме Шизуко!

— Тогда мне было всего шестнадцать лет. Успокойся, мама.

Маме тоже было шестнадцать лет, когда она познакомилась с моим настоящим отцом, который сделал ее своей любовницей. Но мы с мамой никогда не говорим об этом, соблюдая молчаливый уговор, который длится уже долгие годы. Нельзя будить в ней старые воспоминания.

— Только никому не рассказывай, — нарочно говорю я, словно ребенок, жалобно упрашивающий свою маму.

— Ты совсем как мальчишка, — улыбается она. — Ладно, обещаю, не расскажу.

Мама права: когда я думаю о Юкико, мне всегда шестнадцать лет. Я часто вспоминаю ее лицо. Вспоминаю, как она, чудачка, надевает мое широкое черное пальто. А вот она бежит вприпрыжку по бамбуковому лесу, потом вдруг оборачивается и смеется.

— Ты сильно ее любил? — спрашивает мама.

— Да. Она была моей единственной подругой, в юности я любил только ее. Мы дали друг другу обещание пожениться. Но она вышла замуж за другого.

— Значит, она тебя обманула?

— Нет, — отвечаю я без малейшего колебания. — С ней случилась какая-то серьезная неприятность, из-за которой ей нельзя было со мной встречаться.

— Наверное, запретили родители.

— Нет. Они хорошо ко мне относились, особенно ее отец.

— Странно.

— Но, даже несмотря на это, я надеялся, что мы будем вместе.

Мама поднимает глаза к потолку.

— Вот почему, оказывается, ты женился так поздно… Тебе было тридцать пять лет, когда ты взял в жены Шизуко.

Я молчу. Может быть, мама права. Или я просто долго не мог найти идеальный образ, о котором мечтал. Мама тоже замолчала. Я смотрю в окно: в саду Шизуко, она собирает в корзину горох. Мама дразнит меня:

— Твоя юная подружка была так же красива, как Шизуко?

— Разумеется, она казалась мне красивой. Она была такой же очаровательной, как ты, мама.

— Как я? Не нужно так шутить. Я же твоя мать!

Мама делает вид, что сердится. По правде говоря, вместо «очаровательная» я хотел сказать «чувственная». В молодости мама привлекала внимание мужчин своей женственностью: у нее были длинные волосы, высокая грудь, тонкая талия. Кроме того, на ее лице, не принадлежавшем ни к какой национальности, всегда было задумчивое выражение. Она не походила ни на одну из женщин, которых я знал.

— А как ее звали? — поинтересовалась мама.

— Кого? — растерянно спрашиваю я.

— Твою подружку, конечно!

— Юкико. Ее звали Юкико, — отвечаю я, поколебавшись с минуту.

— Юкико? — повторяет мама.

— Ее фамилия — Хорибе. Помнишь их семью?

Мама смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

— Ты имеешь в виду наших соседей в… — говорит она, так и не закончив начатой фразы.

— Да, в квартале Урагами, в Нагасаки, — подхватываю я. — Отец Юкико погиб при взрыве атомной бомбы. Потом Юкико с матерью вернулись в Токио, так ведь?

Мама не отвечает. Я продолжаю, улыбаясь:

— Ты, наверное, удивлена, мама. Да, я был влюблен в дочку наших соседей.

Мама по-прежнему молчит, уставившись в одну точку. Потом она спрашивает:

— Где сейчас Юкико?

— Не знаю. Ее бабушка с дедушкой говорили, что она вышла замуж и уехала из Японии.

— Бабушка с дедушкой? То есть родители ее матери?

— Нет. Родители отца, господина Хорибе.

— Как ты с ними познакомился?

— Незадолго до моего отъезда в Токио папа дал мне их адрес и сказал, чтобы я зашел их проведать. Разве ты забыла, в университете папа с господином Хорибе были приятелями? Родители господина Хорибе хорошо помнили папу и с радостью приняли меня. Разумеется, я не сказал им, что встречался с Юкико.

Мама не проронила ни слова. Я продолжил:

— От них я узнал, что мать Юкико скончалась от лейкемии: во время атомного взрыва она подверглась сильной радиации.

— Госпожа Хорибе умерла… — произнесла мама слабым голосом.

— Да, — отвечаю я. — Если бы я приехал в Токио тремя месяцами раньше, я бы застал там Юкико.

— После этого ты еще виделся с ее бабушкой и дедушкой? — спрашивает мама.

— Да, но всего лишь два раза.

И я продолжаю рассказывать о родителях ее отца. Они говорили, что Юкико ни разу не приезжала в Японию навестить их и даже не писала писем.

— Мне это и вправду показалось странным… — добавляю я.

Но мама не слушает. Прикрыв глаза, она задремала.

Выхожу из спальни, захватив с собой поднос, чтобы разогреть еду.

Иду к себе в комнату, где я обычно читаю. Все стены в книжных полках. Среди научных книг выделяются три: «Манифест коммунистической партии», «Капитал» и «Гражданская война во Франции». Достаю эту последнюю и открываю наугад. Между страницами — две фотографии Юкико, пожелтевшие от времени. И еще клочок бумаги, на котором написан ее заграничный адрес. Бумага тоже пожелтела, а в местах сгиба и вовсе почти порвалась. Я сажусь за стол и раскладываю фотографии перед собой.

На одной из них Юкико снята стоя, на ней матросский костюм. Волосы заплетены в косички. Мягкая улыбка на губах. Но взгляд говорит о твердом характере. На обороте подпись: «Юкико 13 лет».

На другой фотографии она сидит на скамейке, лицом к объективу. Рядом стоит мальчик, ее ровесник, со слегка опущенной головой. «Юкико три года», — читаю на обратной стороне.

Когда Юкико показала мне эту фотографию, она сказала в шутку: «Мальчик — мой друг». От тех слов у меня сжалось сердце. Первая любовь, первый поцелуй. До сих пор помню прикосновение ее губ. Ощущение, будто внутри все горит. Я хотел остаться с ней до конца жизни. Неужели все дело в том, что мне было только шестнадцать лет? Не знаю. Но воспоминание о Юкико живо до сих пор.

Никогда не мог предположить, что теперь, пятьдесят лет спустя, стану рассказывать маме о своей первой любви. Я беру обе фотографии и иду к ней в комнату. Мама уже проснулась.

— Вот это я никогда никому не показывал, — говорю я.

Повернувшись ко мне, мама спрашивает:

— Что это?

— Старые фотографии. На них — тот, кто тебе хорошо знаком.

— Что еще ты отыскал? Фотографии папы?

— Нет. Посмотри.

Сначала я протягиваю ей ту, где Юкико стоит одна. Мама берет ее. И, взглянув, через несколько секунд говорит:

— Что это за девочка? Шизуко или Нацуко?