Он открыл глаза и еще раз прочел письмо Гиты Сааринен.

После этого он написал ответ: может быть, она успеет прочесть его до возвращения домой.

VIII

БЕДДА ГУСТАВСОН СЛУШАЕТ СЕБЯ

«Поймите, что я испытываю… сильные чувства к Фагерё, — услышала Бедда Густавсон собственные слова. — Столько лет мы проводили здесь летние месяцы, здесь же я занималась полевыми исследованиями для диссертации по систематической ботанике. Порой мне кажется, что Фагерё — мой второй дом. То, что произошло, — все эти трупы… Мне стало казаться, что с этим надо что-то сделать. Так не могло продолжаться».

«Но вы приезжаете сюда только на лето, разве это ваше дело?» — спросил мужской голос. Она заметила резкий тон высказывания, возможно, он пытался спровоцировать ее.

«Конечно. Это касается всех нас, отдыхающих и местных жителей. За прошедшие годы я познакомилась со множеством людей, живущих здесь, настоящими яркими личностями. — Фрекен Густавсон слушала собственный ответ. — Ни в чем не повинные жители острова стали жертвами этого… нашествия.Это не их, не наша задача — решать судьбу чужаков. Но все терпели, не подавая виду. Кто-то должен был проявить инициативу и устроить обсуждение».

Бедда Густавсон осталась довольна своей репликой, которая прозвучала даже лучше, чем она могла вспомнить после.

«Значит, инициативу проявили вы?» — немедленно отреагировал собеседник, иронический тон теперь слышался еще отчетливее.

«Нет, не я одна. Многие местные жители считали, что надо что-то предпринять, какие-то меры… В объединении, которое мы организовали, „Собрание Фагерё“, большинство составляют местные жители. Это их объединение».

И это прозвучало неплохо, как показалось Бедде Густавсон.

«Встреча, организованная по вашей инициативе…» — снова зазвучал мужской голос.

«По нашей общейинициативе. — Бедда Густавсон чуть поморщилась, услышав свои слова: не стоило его перебивать, журналисты и редакторы не любят, когда их перебивают. — Эта инициатива объединила многих людей, вызвала бурную дискуссию, в которой приняли участие и местные жители, и отдыхающие. Многие подписали письмо протеста, которое было разослано населению».

Бедда Густавсон сидела в садовом кресле во дворе Клоса, держа в руке бокал розового вина, а транзисторный приемник, стоявший среди тарелок, приборов и бокалов, передавал интервью, которое молодой радиожурналист взял у Бедды Густавсон. Ее зять, младший судья Кнут Альфтан, стоял у электрического гриля в клетчатом фартуке, с щипцами для гриля наготове, а на решетке шипели куски филе. Младший судья Альфтан перевернул мясо, прислушиваясь к передаче. Его жена также слушала радио, полулежа в шезлонге, ее светлые вьющиеся волосы сияли на солнце. Ульрика сидела на ступеньках крыльца, рассеянно почесывая комариный укус на лодыжке.

— Ты отлично выступила, — похвалила Карин Альфтан.

— Тс-с! — шикнул муж Карин и пригубил виски.

«Значит, вы требуете, чтобы на Фагерё больше не принимали трупов, которые выносит на берег?» — спросил журналист с оттенком некоторого превосходства, очевидно желая спровоцировать фрекен Густавсон.

«Совершенно верно».

«Но ведь новых трупов не было уже несколько недель…»

«У нас нет гарантии того, что их больше не будет. Новые покойники могут появиться уже завтра. Мы должны быть готовы, нам нужен план действий».

«И вас волнует то, что кладбище скоро переполнится. Вы требуете, чтобы захороненные тела отправили в другое место».

«Мы не можем позволить неизвестным трупам оставаться на нашем кладбище. Так решили на встрече. Я бы даже не задумалась об этом, если б один из участников встречи не поднял вопрос. И тогда я поняла, что это лучшее решение: отправить чужаков туда, откуда они прибыли. Или кремировать».

Бедде Густавсон показалось, что это прозвучало серьезно, спокойно и убедительно.

«Но не все участники встречи разделяли эту точку зрения».

«Нет, конечно, мнения были разными. Каждый имел возможность выразить свой взгляд. Но мы поняли, что требование освободить кладбище поддержало большинство собравшихся».

«Во сколько обойдется перевозка сотни трупов?»

«Этого мы пока не знаем. Желательно, чтобы расходы на перевозку взяло на себя государство. Но если это невозможно, мы готовы начать сбор средств».

«Не кажется ли эта инициатива несколько… ксенофобской?»

Наконец-то высказался, пронеслось в голове Бедды Густавсон.

«Чепуха», — услышала она собственный радиоголос.

«Но вашу инициативу с радостью поддержали правые экстремисты, не так ли?»

«Об этом мне ничего не известно. Разумеется, мы не хотим иметь ничего общего с правыми экстремистами. Мы обычные, простые люди, которым неприятно происходящее…»

«Итак, кандидат биологических наук Бедда Густавсон, — произнес журналист, — проводящая отпуск на Фагерё в юго-западном архипелаге и инициатор… одна из инициаторовнедавнего собрания на Фагерё, привлекшего к себе большое внимание. На встрече прозвучало требование вывезти около сотни трупов неизвестных, погребенных на Фагерё. Однако это требование поддерживают отнюдь не все жители острова, раздаются и протесты. На сегодняшний день жители Фагерё расходятся во мнении о…»

Бедда Густавсон выключила радио.

— Как хорошо ты выступила! — повторила Карин Альфтан.

— Они многое вырезали, — отозвалась Бедда Густавсон. — Я сказала гораздо больше, пыталась объяснить, что имею в виду… Но это вырезали. Этот журналист хотел выставить меня… расисткой, что ли.

— Они всегда так делают. Не бери в голову, — утешил младший судья Альфтан, стоя у гриля.

— Да, но все-таки… — Бедда Густавсон покачала головой.

— Ох, ужасно все это. Лучше бы их и вправду увезли, этих чужаков. Даже в церковь ходить не хочется теперь, — сказала фру Альфтан.

— Кажется, мясо готово, — объявил ее муж, подцепив кусок мяса щипцами. — Можешь позвать детей, милая?

РАЗГОВОР В ИЮЛЬСКИХ СУМЕРКАХ

Гита сказала:

— Мне кажется, было бы как-то лучше, если б эти люди погибли в катастрофе… Как «Эстония» или Чернобыль…

Риггерт ответил:

— Не понимаю. Почему это было бы лучше?

Гита сказала:

— Тогда мы, по крайней мере, не чувствовали бы себя соучастниками преступления.

На этот раз не Гита Сааринен ждала Риггерта фон Хаартмана, а он ее. Она прибыла паромом «Архипелаг», поздним рейсом. Как и в прошлый раз, когда она была на острове, менялась погода: серо-белые валики облаков исполосовали небо, словно борозды на перевернутом вспаханном поле. Радио предвещало перемену ветра на северный и умеренную видимость. Шел третий день отпуска Риггерта фон Хаартмана.

Этот день он провел, меняя пару подгнивших досок в двери веранды старого полицмейстерского дома на новые.

Он играл в плотника: ему нравилось облачаться в рабочий комбинезон с дюймовой линейкой в нагрудном кармане и молотком в петле у пояса. Пилить, стругать, подгонять доски, касаться пальцами гладкой поверхности древесины, вдыхать сладкий запах столярного клея — все это дарило ему чувство тихого удовлетворения.

Сам он называет это «возиться».

Первой старый полицмейстерский дом полюбила его жена — точнее, бывшая жена, когда они пришли сюда десять с лишним лет назад. Тогда дом стоял с заколоченными темными окнами, обшивка стен истрепалась от ветра и дождей, жестяная кровля покрылась коричневыми пятнами ржавчины. Элисабет мечтала купить этот дом и сделать его летней дачей — потом, когда они вернутся жить на материк, разумеется. В те времена он еще верил, что они будут вместе в горе и в радости, пока смерть не разлучит их, и тоже мечтал о старом полицмейстерском доме. Ее влюбленность стала его влюбленностью — как и все, что было связано с ней. Он шутил, что старый полицмейстерский дом переименуют в новый полицмейстерский дом, когда они переедут сюда; он видел перед собой долгие летние месяцы в доме, полном детей — а потом и внуков.