«Хорошо, когда дети уже большие, — думает она. — А послезавтра закрою контору на три недели и уйду в отпуск».

Но эти мысли не помогают. Чувство, давящее грудь, не уходит.

ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН

Много говорили об этом митинге — и до, и после. Мнения высказывались прямо противоположные, реплики становились все хлестче, порой жестче, чем следовало; слова надолго оставляли следы и царапины.

К сожалению, журналистов на встречу не пустили, камеры и диктофоны остались за закрытыми дверями.

— Журналисты только к недоразумениям. Люди высказываются свободнее и охотнее, если за ними никто не записывает, — объясняла Бедда Густавсон.

Протокола не вели. Единственным письменным документом, оставшимся после встречи, оказалась краткая резолюция, которую разослали в местные газеты и на областное радио.

Нам же придется довольствоваться информацией из вторых рук, интервью с теми, кто присутствовал на встрече, домыслами и слухами.

— Опять вы здесь, — вздыхает Янне Почтальон. — Что вам надо?

— Можешь рассказать, что происходило на встрече в прошлый четверг?

— Меня там не было, — отрезает Янне и отворачивается. Он открывает холодильник, достает пару копченых камбал, завернутых в полиэтиленовый пакет, банку сметаны и лимон. На плите варится молодой картофель.

— Это неправда. Несколько человек могут подтвердить, что видели тебя на встрече.

Янне пожимает плечами:

— Ну, раз вы говорите, что я там был…

— Что там происходило?

— Ничего особенного. Разговоры.

— Почти три с половиной часа? Говорят, обстановка была напряженная.

Янне ничего не отвечает, достает из шкафа пластиковую миску, из ящика стола — ложку, открывает банку, кладет в миску пару ложек сметаны, перемешивает.

— Последнее время ты словно прячешься от нас.

Янне добавляет соли, перца из меленки, обильно посыпает мелко нарезанным укропом. Попробовав смесь на вкус, он устремляет задумчивый взгляд на полочку с пряностями над холодильником.

— Может быть, карри? Вдруг получится вкусно… — бормочет он.

— Янне, почему ты не хочешь нам помочь?

— Послушайте, — отвечает он, занеся нож над лимоном, — разве я не помогал вам? Я вскрывал письма и читал их, как вы просили! Я рисковал работой, на меня могут заявить в полицию, посадить в тюрьму! И все из-за вас!

— Янне, ведь это неправда…

— А что взамен? Да ничего! Я вам не дурачок, который прибежит по первому свистку. Изобразили меня гномом каким-то, который моря боится. Даже сказали, что я сажусь за руль без водительских прав…

— Этого мы не говорили. Хотя это, к сожалению, правда.

— Так что хватит! Янне Почтальон закрывает лавочку! Я свое дело сделал. К тому же скоро эта проклятая история закончится — и слава Богу.

Крепко сжав в руке нож и тяжело дыша, Янне поворачивается к нам спиной.

— Зря я поехала на ту встречу, ничего хорошего не вышло. Слава Богу, Стиг пошел со мной… Еще и Юдит потребовала слова…

Микаэла из Улара ползает на коленках, пропалывая клубничную грядку: молодая округлая женщина в трусах от купальника и синей футболке с изображением вулкана Тейде и надписью «Тенерифе» на груди; у нее крупные бедра, резинка трусов врезается в пухлые ляжки.

— У нас на Фагерё и раньше случались ссоры и споры, но чтоб так далеко зашло… не думала я, не гадала, — говорит Микаэла. — Не могли мы сделать иначе, когда этих чужаков принесло на берег… хотя лучше б их вообще не было.

— Самое важное — чтобы все решения принимались в законном демократическом порядке, — говорит Ко-Дэ Матсон, сидя на кухне Вэстерграннаса перед столом, заваленным бумагами и черными бухгалтерскими папками. — Правильные демократические решения должны быть хорошо подготовлены и иметь поддержку со стороны жителей. Мы, политики, должны слушать глас народа и действовать соответственно. Это основа демократии, от которой нельзя отступать ни на миллиметр.

Ко-Дэ Матсон вздыхает, чешет затылок. Он небрит, одет в клетчатую рубашку и тренировочные брюки. Взгляд скользит по бумагам, разложенным на столе, теряется среди бухгалтерских отчетов, счетов, накладных, напоминаний о задолженности, выписок из банка и прочих документов, назначение которых нам не известно.

— Не знаю, как со всем этим разобраться… — вздыхает Ко-Дэ. — Не надо было скрывать от Саги, как идут дела… Может быть, она осталась бы со мной…

— Мы должны найти в себе силы говорить и о том, что нам неприятно, — объясняет фрекен Бедда Густавсон. — Надо было сразу называть вещи своими именами. Надо было обсуждать происходящее с самого начала! Многим на Фагерё пришлось нелегко в связи с недавними событиями… Разумеется, я понимаю, что эти несчастные мертвые люди — жертвы, которые не могут не вызывать сострадания. Разумеется, наш долг — проявлять человечность и помогать несчастным, насколько возможно. Но возникает вопрос: каковы наши возможности на самом деле? Где предел разумного?

По сведениям из надежных и проверенных источников, фрекен Бедда Густавсон произносила эти слова, стоя на сцене зала, в котором обычно проводили праздники молодежного клуба. Петтерсон предложил назначить ее председателем обсуждения. Зал был полон, однако данные о количестве присутствовавших разнятся: от пятидесяти до двухсот человек. Впрочем, первое число вызывает больше доверия, так как зал ни при каких обстоятельствах не вместит двести человек. Во встрече участвовали жители Фагерё и отдыхающие — преимущественно те, что имели жилье на острове или арендовали таковое.

Произнеся короткую вступительную речь, Бедда Густавсон передала слово собравшимся.

Повисла неуверенная тишина. Все переглядывались, ерзали на скрипящих стульях, кто-то кашлял — точнее, откашливался. Непросто встать первым и поднять руку, обратив на себя все взгляды. Кто-то все же решился: попросил слова, встал, сделал глубокий вдох, собрался с мыслями, словно переведя стрелки, чтобы слова, как железнодорожные вагоны, покатились в нужном направлении.

Теперь уже невозможно установить, кто первым нарушил молчание. Но кто-то это сделал. Обсуждение началось.

Встреча, как уже было сказано, продолжалась три с половиной часа. Чем дальше продвигалось обсуждение, тем большему количеству участников хотелось высказаться.

Некоторые реплики еще долго отзывались эхом в памяти собравшихся.

— Неужели мы позволим мертвым решать судьбы живых? — якобы сказал Петтерсон в начале встречи.

— Но разве не все мы люди? Разве не все люди обладают равным достоинством? Любой мертвец достоин погребения. Что мы должны были сделать с ними? Оставить лежать на берегу? — возразил рыбак Ингвальд Соммарстрём с Лемлута.

— Но почему их надо хоронить на нашемострове? Почему нельзя отправить домой? Каждый человек хочет покоиться в родной земле, а не среди чужих! — сказала одна из отпускниц, женщина с Большой земли по фамилии, как сказали нам позже, Маннинен или вроде того.

— По-разному можно смотреть на этот вопрос, — ответил лавочник Биргер. — Все толкуют о том, что произошло на Фагерё, — а как это повлияет на местную промышленность? Наверняка разговоры были нехорошие. Не иначе как о Фагёре теперь будут говорить как об острове мертвых. Может быть, люди не захотят есть нашу рыбу, зная, что воды наши полны трупов. Может быть, туристы перестанут сюда ездить, прослышав о братских могилах на кладбище Чёркбрант… Не знаю, не знаю.

— А что, торговля пошла хуже, Биргер? — спросил кто-то из публики.

— И что делал муниципалитет? А правление? Власти могли бы и получше работать, это уж точно. А то ведь пришлось добровольцам заниматься этими… покойниками. Нелегко им пришлось, должно быть… — произнес кто-то неизвестный.

— Добровольцы из Красного Креста и прихожане оказали неоценимую помощь. Они достойны особого признания. Но разве их кто-нибудь поблагодарил? — спросил другой неизвестный.