Интересно Аннушке в этом саду и немного жутко. Начало смеркаться, и ей время от времени казалось, что в тёмных зарослях смородины и крыжовника кто-то прячется, наблюдая за ней. Какой-нибудь татарин с саблей наголо…

А мне здесь совсем не страшно, всё мне здесь знакомо, каждое деревцо я помню… Вот клёны — выстроились вдоль дороги, сад сторожат. Между ними с писком носятся летучие мыши, и Аннушка робко вздрагивает, когда какая-нибудь из них подлетает совсем близко — вот-вот вцепится в лицо. И глаз с них не сводит: она никогда раньше не видела столько летучих мышей сразу.

Неподалёку от клёнов растёт моя любимая груша. Увидев нас, ласково закачала ветками, зашелестела листьями.

— Здравствуй, — сказал я ей и погладил толстую шершавую кору.

Аннушка даже подпрыгнула от неожиданности.

— С кем это ты поздоровался? — испуганно озираясь, спросила она шёпотом. Наверное, в этой тишине моё «здравствуй» прозвучало для неё будто гром.

— Со своими старыми знакомыми, — ответил я. — С грушей, с яблонями, абрикосами… Мы ведь, Аннушка, высаживали здесь самые первые деревья… А с этой грушей, с которой я только что поздоровался, у меня приключилась самая весёлая история.

— Ты мне расскажешь об этом, правда? — осмелевшим голосом попросила Аннушка. — Я никогда не слышала весёлых историй с грушами.

— Когда-нибудь потом, — согласился я. — А сейчас давай просто погуляем…

Мы уже возвращались домой, когда Аннушка, схватив меня за рукав, прошептала:

— Ой, что это?

По дорожке, навстречу нам, катил ось три серых колобка. Один, побольше, — впереди, а два, совсем крошечных, — чуть сзади.

— Ежики! — ахнула Аннушка.

Ежиха, почуяв нас, свернулась в комок. И своим детишкам велела сделать то же самое.

Один сынок послушался, а второй — не совсем: будто бы и свернулся, а из-под колючего комочка всё равно поблёскивают любопытные глазёнки.

— Можно, я их поглажу? — спросила Аннушка. А сама не то что гладить — целовать их готова.

— Только осторожней, а то уколешься, — разрешил я.

Погладила Аннушка.

— И совсем не колючие!.. Даже наоборот.

Не поверил я, сам дотронулся. И правда, иголочки у ёжиков хоть и тугие, но вовсе не колючие. Совсем ещё малыши.

Самому маленькому надоело, видно, нас опасаться — распрямился он и носиком пошмыгивает — изучает наши руки. Осторожная мама-ежиха чмыхает что-то ему на своём ежином языке, да не слушается сынок. Ему куда интереснее познакомиться с нами.

— Какой хорошенький! — сказала Аннушка, — Можно, мы его возьмём с собой?

— Нет, нельзя, он же совсем ещё маленький, — запретил я. — Вот если бы тебя насовсем забрать от мамы, как бы ты себя чувствовала?

— Очень плохо, — сразу загрустила Аннушка. — Совсем-совсем плохо.

Пошли мы своей дорогой дальше.

— Смотри, смотри! — горячо прошептала Аннушка. Она шла задом наперёд. — Смотри, что он делает!

Я оглянулся и тоже застыл.

Мама-ежиха и один из её детей осторожно высунули носы и начали принюхиваться, не миновала ли опасность. А наш знакомый малыш, самый маленький и потешный, за нами припустил. Наверное, очень уж мы понравились. ему.

Совсем жалобно посмотрела на меня Аннушка.

— Никак нельзя, — говорю ей. — Я бы сам его с удовольствием взял, да маленький он ещё, погибнет без маминого молочка.

Отнесли мы непослушного несмышлёныша к маме-ежихе.

Положили рядом с ней, а сами быстро разбежались в разные стороны. Чтобы не знал он, за кем бежать.

Спрятались за кустами и осторожно, чтобы он нас не заметил, выглядываем, оттуда.

Пробежался ежонок туда-сюда, покрутил носом во все стороны: куда, мол, исчезли эти непонятные существа? Потом огорчённо вздохнул и посеменил, время от времени оглядываясь, за своей мамашей и братцем.

Кувшин молока

В деревне нужно просыпаться очень рано. Тем более, если твое окно выходит на шумную улицу.

Хорошо Аннушке — её окно выходило всего лишь на дорожку, ведущую к калитке. Да к тому же под окном были такие густые заросли сирени, что, как ни старайся, никакого шума не услышишь. И солнце в глаза не бьёт.

— Это же очень плохо, что в комнату ребёнка не заглядывает солнце, — сказал я маме, когда она распределяла, где нам жить. — Особенно летом.

— А зачем ребёнку сидеть летом в комнате? — возразила она. — Для этого есть двор, лес, речка. А в комнате летом должны быть прохлада и полумрак.

«Конечно, — рассуждал я, делая зарядку. — Особенно, если градусов тридцать жары… А зайдёшь в Аннушкину комнату — словно в прохладную воду нырнул… Нет права все же моя мама».

Я вышел во двор и даже глаза прикрыл от яркого блеска. Солнце, казалось, было повсюду: в окнах, в стеклянных банках и бутылях, развешанных на колышках; оно уютно сидело в каждой капле росы, свисало с прохладных листьев…

Я подошёл к небольшой вишенке и встряхнул её.

У-ух! Словно меня укололи тысяча маленьких иголок; А вездесущее солнце сразу же уселось на моих ресницах… Нет уж, довольно всяким там лежебокам ворочаться в душных перинах, за ушко да на солнышко их! Пускай сами посмотрят, какой сегодня изумительный день!

Но не успел я переступить порог веранды, как услышал испуганный голос:

— Володя!!!

Одним прыжком я перемахнул через коридорчик, ведущий с веранды, рывком распахнул дверь:

— Что случилось?

Аннушка, почти одетая, втиснулась в дальний угол кровати и показывала пальцем на окно:

— Там… хулиганы, с кирпичами!

Но никаких хулиганов я не увидел. Разве что слишком уж подозрительно колыхалась занавеска. Я хотел выскочить во двор, чтобы хорошенько проучить хулиганов, но Аннушка попросила:

— Мне страшно одной, обожди, я оденусь…

И вправду под окном кто-то был. Вот, возле самой стены, виднеются свежие следы, рядом — небольшая лужица. Пригнувшись, я проскользнул между сиреневыми кустами на посыпанную белым песком дорожку и чуть не сбил с ног незнакомого мальчишку:

— Это ты здесь с кирпичами бегаешь? — угрожающе спросил я.

— Он, он! — ответила Аннушка, вынырнув следом за мной.

— Я? С кирпичами? — изумился мальчишка.

Он мне сразу чем-то понравился. На его месте я бы давно уже был в другом конце деревни. А он — вот, рядом стоит. И убегать не намерен.

— Бабушка Настя договорилась с моей мамой, что я буду носить молоко, пока вы будете здесь. — И он протянул мне простой глиняный кувшин с молоком. — Я хотел его поставить на самое близкое окно… Я показал кувшин Аннушке.

— А я подумала, что это кирпич, — начала оправдываться Аннушка. — Они же совсем похожи по цвету!

Ей было очень неловко.

Я машинально сравнил отпечатки следов с босоножками мальчишки. Размеры сходятся, это ясно всякому. Да, но при чём здесь лужица? Я представил себе, что должен был почувствовать этот мальчишка, когда услышал Аннушкин крик. Да ещё в то время, когда он, ничего не подозревая, ставил полный кувшин молока на подоконник.

— Здорово же тебя Аннушка напугала, ох и здорово!

— У меня даже рука вздрогнула, когда она закричала, — признался мальчик, кивнув на Аннушку. — А молоко взяло да и выплеснулось…

— Крепкие же у тебя нервы, — позавидовал я ему. — На твоём месте я бы и кувшин уронил. С перепугу.

— Ну-у… — недоверчиво протянул польщённый мальчишка. — Вы вон какой большой.

— А разве большие не пугаются? — спросил я и повернулся к Аннушке: — Скажи, пожалуйста, кто из нас должен извиняться за всё, что здесь случилось? Я или ты?

Аннушка подошла к мальчишке и, приподняв кончиками пальцев уголки сарафана — точь-в-точь как стыдливая дама, которая обращается к благородному рыцарю, — лукаво произнесла:

— Простите меня, пожалуйста…

Я даже отодвинулся подальше от мальчишки — как бы не обжечься о его внезапно вспыхнувшие щеки.

Мальчишку звали Колей.

Нужно думать по-взрослому

В том, что Коля будет космонавтом, можно не сомневаться. Это он точно решил… Ну, на худой случай — моряком.