«Не лишена дипломатичности», — определил Словцов, оказавшись и здесь с ней на одном уровне, за рабочим столом (столищем!) она, несомненно, оказалась бы на высоте. Дождавшись, когда секретарша покинет кабинет, Вера Сергеевна упрекнула посетителя:

— Я поняла, что вы по объявлению, но вы даже не представились.

— Словцов Павел Сергеевич, сорок, вэ-о филологическое, без вэпэ, рост сто восемьдесят три, единственное увлечение — творчество, без определённого рода занятий и места жительства, — словно читая текст объявления о знакомстве, отрапортовал Павел.

— Ирония — это всего лишь распространенная форма самозащиты, — подловила его Вера Сергеевна. — Но в вашем исполнении она мне нравится. Что вы умеете ещё, кроме разговорного жанра?

— Ничего, — признался поэт, — а что, вы меня уже покупаете? Я думал, тут будет очередь кандидатов, а если бы знал, как выглядит покупательница, потратил бы все сбережения на приобретение фрака…

— Спасибо, — она обезоруживающе дружелюбно улыбнулась, — но хочу, чтоб вы знали, вы единственный кандидат.

— Неужели? — Словцов сделал глоток кофе и мысленно похвалил Клавдию Васильевну — аромат настоящего напитка и бодрящая крепость.

— Всё очень просто, пришлось попросить главного редактора, чтобы в тираже была всего одна газета с моим объявлением, остальные — Посмотрите… — Вера Сергеевна кивнула на пачку аналогичных газет на столике между ними.

Словцов послушно открыл нужную страницу сначала одной, потом ещё нескольких газет, на месте искомого им объявления размещалось совсем другое. Какая-то организация с абсолютно непроизносимой аббревиатурой в названии продавала кабель. Он вопросительно посмотрел на собеседницу.

— Думаю, у вас даже учитывая краткость нашего разговора, не сложилось впечатления, что я полная дура, способная выдать в тираж на огромный регион такое объявление. Расчёт был прост: одна газета найдёт одного человека, или не найдёт…

— Но это же чистой воды фатализм! — изумился Павел.

— Чистой или мутной, не важно, сейчас важно другое — что привело вас сюда? Если простое любопытство, хотя что-то подсказывает мне — это не так, то вам оплатят моральный ущерб, транспортные и прочие расходы, и мы не будем отнимать друг у друга драгоценное время. Опять же, если оно имеет для вас значение…

Словцов был обескуражен. Далее предстояло говорить правду или не говорить ничего, встать, театрально откланяться и уйти. Выбрав первое, Павел пошёл ва-банк.

— Я не соврал вам, когда сказал, что на сегодняшний день я никто. Кем был? Раньше думал, что я поэт, яркая индивидуальность, по меньшей мере — незаурядная личность… Даже пользовался успехом у юных дам, — ухмыльнулся сам себе Словцов, — издал несколько поэтических сборников, отмеченных критикой со всех положительно-отрицательных сторон, на хлеб зарабатывал преподаванием в университете, где пудрил мозги студентам высокопарными словесами… Потом? Потом наступил момент, какая-то черта, перейдя которую хочется умереть, потому как чувство безысходности и собственной никчёмности заполняет душу подобно ядовитому газу. Если бы я имел чуть больше веры, я предпочел бы всему монастырь. В моём же случае, я просто выпрыгнул из всего, что меня окружало, в чёрную дыру — в абсолютно неисследованное пространство… Бросил всё и уехал в буквальном смысле куда глаза глядят.

— Когда от вас ушла жена? — вдруг перебила его Вера Сергеевна.

— Три года назад. Странно, мы пережили вместе самые беспросветные девяностые, но что-то в ней надломилось. Ей обрыдла моя посмертная слава, ну…и прочие отрицательные стороны поэтического таланта. Последняя её фраза, обращённая ко мне, ввела меня в запойный ступор.

— Что она сказала?

— Она сказала: ты можешь любить только своего мерина-пегаса, зоофилист.

— Грубо…

— Таков был накал…

— И вы ещё три года жили по инерции?

— Я на исповеди? — спохватился вдруг Павел.

— Нет, вы устраиваетесь на высокооплачиваемую работу.

— Могу я теперь в обмен на начало своей откровенности, услышать нечто подобное от вас. Хотя бы — что значит ваше объявление? Вам нужен раб? Или это шутка преуспевающей, но одинокой бизнес-леди?

— Правда в ваших вопросах только одно — одинокой.

— А преуспевающей?

— Не без этого. Но это заслуга покойного мужа. Я просто получила после его смерти всё…

— Соболезную.

— О, это было теперь уже, кажется, в другой жизни, в конце девяностых. Знаете, Павел Сергеевич, я даже придумала, прости Господи, каламбур по поводу его смерти. Он просто оправдал свою фамилию. Ему благодаря ещё советской должности отца удалось неплохо стартануть в условиях безумного рынка, в то время, когда бюджетники маялись без зарплат, а шахтеры колотили касками по чему попало, мы жили, как в раю. Но ему этого было мало. Он хотел ещё и не предполагал ни с кем делиться. Ни с чиновниками, ни с бандитами… Ни, к сожалению, с бедными согражданами. Ну и, как водится, не нравится в раю, следуйте дальше… Смерть его была ужасной, он заживо сгорел в машине вместе с водителем и охранниками. Помните это время, стрельба на улицах, точно идут бои в городских кварталах. Эпоха вторичного первоначального накопления…

— Помню. Дрянное время.

— Самым концом ельцинского правления оно коснулось и нас. Думалось, всё уже поделили. Ан нет. Этот процесс не кончается. А время делали мы с вами.

— Вы. Я на себя такой ответственности не возьму. Оды демократии и свободе не сочинял, правда, и на улицу — выковыривать булыжники из мостовой — оружие пролетариата — не шёл.

— Да и я, если так посмотреть, была в стороне, меня муж назначил заместителем по домашнему хозяйству. Но измерять меру ответственности не наша прерогатива, откуда нам знать, насколько виноваты те, кто стоял в стороне? Я только чудом не оказалась с ним в одной машине в тот день.

— Извините, — потупился Словцов, уж он-то себя героем никак не чувствовал.

— Не берите в голову. Если б он уступил тогда по вполне сносной цене одно предприятие холдинга, возможно, был бы жив.

— А вы уступили, и потому спокойно продолжаете его дело?

— Все так думают, — уклончиво ответила Вера Сергеевна, — а я и не опровергаю… — в глазах её прищурилась недобрая стынь. — Хотя мне пришлось покинуть столицу, но об этом я ещё ни разу не пожалела. Можно неплохо жить здесь, ведя бизнес в Москве, Питере, где угодно, хотя, многие предпочитают наоборот. Мне здесь нравится. Здесь, помимо всего прочего, спокойно и тихо, нет бесконечного гламура, подсматривания папарацци и, в конце концов, здесь не стреляют и не взрывают. Случись здесь подобное, вся тайга встанет на уши. И потом: теперь меня в Москве принимают за нефтяную королеву, и это позволяет мне решать многие вопросы куда как быстрее, чем я была бы в ряду примелькавшихся лиц столичных воротил. Ну, полагаю, предыстории достаточно. Вы в какой гостинице остановились?

— В «Кристалле». Не люблю больших отелей, а эта гостиничка, вроде как, на отшибе. Но позвольте ещё один вопрос, и чем откровеннее будет ответ на него, тем нам проще будет строить свое общение. Для чего вы меня покупаете? Чтобы я заменил вам мужа?

Здесь Вера Сергеевна позволила себе рассмеяться.

— Ну что вы! Начнем с того, что я покупаю не вас, что за варварство?! Я покупаю ваше время. Для чего будет составлен специальный контракт, детально определяющий ваши обязанности и денежное содержание. Заменить моего мужа пытались и хотели бы многие. Но при этом они не прочь были бы заменить и, собственно, меня. Да и мужики мне всё время попадались то сплошная гора амбиций, то беспробудный тупица этакой колхозной закваски, то латентный тиран, а то и вообще — мужчина только по половому признаку. А хотелось бы иметь друга. И хотелось бы, чтобы этот друг заслонил меня от остальных… претендентов. Мое одиночество мне дороже. В сущности — мое одиночество — это и есть я. Я его заслужила, пусть весь мир с этим и не согласен! И мне нужен человек, который поможет сохранить мне этот статус кво. Деликатно, но железобетонно…