– Не притронулась ни к ланчу, ни к обеду, – сказала няня Чарлин. – Даже не пришла и не пожелала детям спокойной ночи.

– Может быть, у нее рак матки, – взволнованно сказала миссис Бодкин. – Может быть, ей вырезали матку.

– А, может быть, она снова беременна, – сказал Диззи. – И еще девять месяцев не сможет сопровождать важную персону.

– Если это так, я увольняюсь, – сказала Чарлин. – Я не буду присматривать за тремя детьми. Как по-вашему, меня возьмут работать куда-нибудь в рекламный отдел?

Руперт вернулся из Гамбурга около девяти часов вечера.! Он понял, что что-то неладно, когда Элен не спустилась вниз, чтобы сказать ему «привет». (Давно уже прошли те дни, когда она бегом сбегала по лестнице и бросалась к нему в объятия). Он бросил свой чемодан в кухне.

– Это все в стирку, – сказал он Чардин, которая устроилась за кухонным столом – самое лучшее место, если хочешь услышать все свежие новости. Она читала «Дейли Мейл» и ела йогурт.

– Смотри, что я купил для Таб, – сказал Руперт, гордо извлекая на свет шикарную немецкую куклу в национальном костюме. – Если верить инструкциям на коробке, она умеет делать все – разве что не умеет стонать в момент оргазма.

– Восхитительно, – сказала Чарлин. – А что вы привезли Марку?

– Конфеты, – небрежно сказал Руперт. – Только я, кажется, забыл их в грузовике. Я лучше отдам их детям утром.

«Сукин сын», – подунала Чарлин.

– Где Элен?

– У себя в комнате.

– Как она?

– Не в лучшем настроении.

– А в чем дело, ты не знаешь?

– Она всю неделю нервничала. Вчера отправилась к доктору Бенсону и вернулась в кошмарном состоянии.

– О господи, – сказал Руперт, наливая себе солидную порцию виски. – Пойду-ка я и посмотрю, как она там.

Тут его взгляд упал на лежаший на кухонном шкафу рецепт, написанный почерком Элен. Рецепт был озаглавлен «Как делать креветки и киви под майонезом». Вынув авторучку, Руперт дописал внизу «Пожалуйста, не делай этого никак».

Чарлин хихикнула, и Руперт принялся ей рассказывать, как выступил его новый жеребец Рокстар. «Он действительно на мировом уровне. Если я не получу на нем золотую медаль, то мне пора на пенсию».

Когда он поднялся наверх, пропустив час и несколько порций виски, он обнаружил, что дверь спальни заперта.

– Впусти меня.

– Уходи! – крикнула Элен.

– Я выломаю дверь, или прострелю замок. Что ты предпочитаешь?

После долгой паузы она открыла дверь.

– Господи боже, у тебя такой вид, словно ты попала под поезд! – Он никогда не видел ее такой больной.

– Я была вчера у Джеймса Бенсона.

– Я слышал. Так что, мы ожидаем тройню?

– Не смей мне шуточки шутить! – прошипела она. – У меня гонорея.

– Пра-авда? – протянул Руперт. Его темноголубые глаза вдруг приобрели непроницаемое выражение. – В следующий раз будешь осторожнее выбирать, кого затаскивать в постель.

– Прекрати! – вскричала Элен. – Ты отлично знаешь, что я не спала ни с кем, кроме тебя.

– Вовсе я этого не знаю, – холодно сказал Руперт. – Я вижу тебя достаточно мало, а твой категорический отказ сопровождать меня в заграничных поездках скорее говорит об обратном.

– Ублюдок! – взвизгнула Элен. – Ты подхватил это от одной из своих мерзких шлюх!

– Ой, ладно. У тебя нет никаких доказательств. Да, я заразился гонореей. Меня лечили в Гамбурге. Эти немецкие клиники похожи на Сейнсбери в субботу утром. Но я заразился от тебя.

– Со мной этот номер не пройдет. С тех пор, как я вышла за тебя замуж, я ни разу не глянула на другого мужчину.

– А как же Дино Ферранти? – спокойно спросил Руперт. – Он был в Англии полтора месяца. Если верить слухам, он обычно прводит ночи не в своей постели.

– Я и близко не подходила ни к Дино, ни к кому другому! – крикнула Элен. – Это ты меня заразил, и ты это знаешь. Я ухожу от тебя и забираю детей.

– Марка можешь забрать! – заорал Руперт. – Но если ы пальцем прикоснешься к Таб, я затаскаю тебя по всем судам страны!

Это было последней каплей. Обезумевшая Элен бросилась на него и хотела вцепиться ему в лицо, но Руперт отскочил, и только кончики ее длинных бесцветных ногтей оцарапали ему щеку. В следующий момент отворилась дверь.

Это был Марк: рыжие волосы всклокочены, в глазах ужас, пижама сползла с плеча.

– Не крици, папоцка! Позалуста, не крици!

Вслед за ним появилась Табита, неуверенно ковыляя на маленьких ножках. На ней был только верх пижамы, штанишки она сбросила.

– Папа, папочка! – восторженно запищала она, бросаясь к нему. – Папа дома! – Тут она увидела кровь у него на щеке. – Папе больно.

– Бедному папе на самом деле больно, – сказал Руперт, доставая бумажные салфетки из коробки на туалетном столике Элен, чтобы вытереть кровь. Затем, взяв Таб на руки, он вышел из комнаты со словами, обращенными к Табите: – Я начинаю думать, что ты и Бэджер – единственные, кто меня любит.

Элен сверхчеловеческим усилием взяла себя в руки.

– Папа порезался, когда брился, – объяснила она Марку. Все всех любят, продолжала она в том же духе. Она превзошла себя. все, что угодно – только бы предотвратить приступ астмы. Но из носа у него уже бежала тонкая струйка – верный признак приближающегося приступа. Дыхание стало затрудненным. О господи, это она виновата – заперлась в спальне и не пришла пожелать спокойной ночи. Марк, должно быть, слышал, как она плачет.

– Расслабься, Марк, пожалуйста.

Элен положила его к себе на колени лицом вниз, похлопывая его по ребрам, чтобы изгнать слизь из бронхо, как научил ее физиотерапевт. Марк наглотался так много мокроты, что в результате его вырвало – прямо на Элен и на ковер. К тому времени, как она уложила его в кровать, успокоила, прочитала ему сказку и убрала в спальне, было уже далеко за полночь.

В кабинете Руперта горел свет. Она обнаружила, что Руперт прилег одетым на кушетку со спящей Таб на руках, и тоже заснул. По всей кровати и по полу были разбросаны фотографи Рокстара. Руперт и Таб были так похожи в своей светловолосой красоте и беспечной забывчивости. Когда Элен попыталась отнести Таб в ее кроватку, девочка во сне вцепилась в Руперта, и Элен оставила их так.

Вернувшись в спальню, она устало проглотила две таблетки и попыталась рассудительно поразмыслить над своим браком. Она была в ловушке, в ловушке, в ловушке. Больше всего ей хотелось оставить Руперта, но куда ей деться? К родителям она вернуться не может, это несмоненно. Напряжение двух месяцев, проведенных во Флориде прошлым летом, ясно это показали. Кроме того, в Штатах она не сможет платить огромные суммы, которые требуются на лечение Марка. И вообще, если она уйдет и заберет с собой детей, они потеряют так много – Пенскомб, природу, плавательный бассейн, лагерь в лесу, теннисный корт, лошадей, катание на лыжах, слуг, не говоря уже о библиотеке и картинах, которые они смогут оценить позже. Сменить все это на жизнь в квартире с одной спальней. Джейни, по крайней мере, может обеспечить себя сама; она сделала самостоятельную карьру. У нее, у Элен, нет ничего. Ее роман, если говорить честно, представлял собой набор бессвязных обрывков. Элен выплескивала все, что накопилось у нее в душе, на страницах своего дневника. Она частенько оставляла его на виду в надежде, что Руперт прочтет его и поймет, как она несчастна. Но он не читал ничео, кроме книг Дика Френсиса и «Хорс энд Хаунд». Может быть, он так же несчастлив, как и она, и срывает на Марке свое отчаяние и душевную пустоту.

А ведь ей всего лишь двадцать семь. Неужели этот эмоциональный тупик – все, что есть в жизни? Конечно, были времена, когда она была сравнительно довольна жизнью – всегда только в отсутствие Руперта, но он, в конце концов, отсутствовал одиннадцать месяцев в году. Такие периоды перемежались периодами отчаяния, такого, как сейчас. Это случалось, когда он публично унижал ее, гоняясь за другими женщинами, и теперь, заразив ее триппером.

И ей всего двадцать семь. Элен всей душой жаждала любви, но, пробыв замужем за Рупертом шесть с половиной лет, она чувствовала, что действительно стала такой, какой ее видел Руперт, и в чем он ее обвинял. Она стала нудной, чопорной, постоянно болеющей и фригидной. Руперт так подорвал ее уверенность в себе, что Элен не чувствовала себя способной удержать другого мужчину. Она знала, что нравится мужчинам – Мелису, Дино, Джеймсу Бенсону – но была уверена, что все они потеряли бы к ней интерес тотчас же, если бы затащили ее в постель.