Обложки, обложки…

Те — словно маркизы, другие, как прачки,

Толпятся в окошке

И просят безмолвно подачки…

Кто лучше, кто хуже?

Граненые стекла горят, как алмазы…

Надменные фразы,

Пот сердца и брызги из лужи.

Мечта нам утеха —

Все больше мы просим взаймы у искусства.

Но музами цеха

Насытить ли нищее чувство?

Одна за другою

Мелькнут, как манерные девки и пэри,

И серой ордою

Другие врываются в двери.

А те, кто писали?

Таперы при модных парнасских салонах,

Скрыв тряпками дали,

Стоят — на ходулях в коронах…

Стоят, словно боги,

Исполнены мании гордых претензий

И в тайной тревоге

Ждут дружеских теплых рецензий.

Иные забыли

И сон, и покой и, надевши вериги,

Суконные были

Сшивают в суконные книги.

Иные с азартом

Сбывают чужое с беспечностью эха,

И вьется над стартом

Раскрашенный флюгер успеха…

Вдоль гладкой дорожки.

Качаясь, шумят трехнедельные лавры,

Чуть теплятся плошки,

И лупит Реклама в литавры.

Так был ясен смысл скандалов

Молодых микрокефалов

                   Из парнасских писарей:

Наполнять икотой строчки

Или красить охрой щечки

                   Может каждый брадобрей.

На безрачье — червь находка.

Рыжий цех всегда шел ходко,

                   А подавно в черный год.

Для толпы всегда умора

Поглазеть, как Митрадора

                   Тициана шваброй бьет.

Странно то лишь в этой банде,

Что они, как по команде,

                   Презирали все «толпу».

У господ они слыхали,

Что Шекспиры презирали —

                   Надо, значит, и клопу…

Не смешно ли, сворой стадной

Так назойливо, так жадно

                   За штаны толпу хватать —

Чтоб схватить, как подаянье,

От толпы пятак вниманья,

                   На толпу же и плевать!

Туманы Северной Пальмиры

Недвижно стынут над Невой.

Ах, дайте тему для сатиры

Цензурной, новой и живой!

Буренин? Нет, что мертвых трогать,

Пусть в «Новом времени» гниет;

Положишь, бедного, на ноготь

И щелкнешь — вонь кругом пойдет.

Писатель Меньшиков? Обновка!..

Он, как трамвай, навяз в зубах;

Пусть выдыхается — неловко

Писать сатиры о гробах.

Иль взять Столыпина за жабры?

Опять не ново и претит —

Ведь он безвредней старой швабры…

Пусть пишет — Бог его простит.

Но кто? Быть может, Пуришкевич?

Я — чистоплотный господин!

Пускай уж лучше Дорошевич

Его поместит в «Сахалин».

Нет крупных гадин! — Измельчали…

Ломаю в горести перо.

Разумно ль трогать их? Едва ли —

И неприлично, и старо.

Вы улыбнулись? Вы готовы

Назвать, быть может, тех и тех…

Но будем немы, как коровы,

Чтоб не вводить друг друга в грех.

Щиплю в раздумье струны лиры

И никну скорбно головой…

Ах, дайте тему для сатиры

Цензурной, новой и живой!..

Мужичок, оставьте водку,

Пейте чай и шоколад.

Дума сделала находку:

Водка — гибель, водка — яд.

Мужичок, оставьте водку.

Водка портит божий лик,

И уродует походку,

И коверкает язык.

Мужичок, оставьте водку,

Хлеба Боженька подаст

После дождичка в субботку…

Или «ближний» вам продаст.

Мужичок, оставьте водку,

Может быть (хотя навряд),

Дума сделает находку,

Что и голод тоже яд.

А пройдут еще два года —

Дума вспомнит: так и быть,

Для спасения народа

Надо тьму искоренить…

Засияет мир унылый —

 Будет хлеб и свет для всех!

Мужичок, не смейся, милый,

Скептицизм — великий грех.

Сам префект винокурений

В Думе высказал: «Друзья,

Без культурных насаждений

С пьянством справиться нельзя…»

Значит… Что ж, однако, значит?

Что-то сбились мы слегка,—

Кто культуру в погреб прячет?

Не народ же… А пока —

Мужичок, глушите водку,

Как и все ее глушат,

В Думе просто драло глотку

Стадо правых жеребят.

Ах, я сделал сам находку:

Вы культурней их во всем —

Пусть вы пьете только водку,

А они коньяк и ром.