— А какая жизнь у вас? — спросил он, придвигаясь чуть ближе. Солнце уже заходило, ветер стал холодным.

При этих словах она вздрогнула. Голова ее была опущена. Волосы развевались по ветру. Они отливали чистым золотом и вызывали все то же неотвязное желание прикоснуться к ним. Эм Джи покрепче уцепился руками за перила, зная, что стоит ему поддаться искушению, и он пропал. Пропал окончательно и бесповоротно. Тогда он запустит пальцы в густые мягкие пряди, вопьется в ее нежные губы и стиснет в объятиях хрупкое и такое желанное тело…

Он хотел ее. Настоящая боль пронзала его при воспоминании о том, как он обнимал ее. Тело его томилось, испытывая упоительный восторг от мимолетного прикосновения к ней два дня назад. Голова Тобина кружилась, он чувствовал себя совершенно разбитым от внезапно вернувшегося, казалось, давно забытого желания.

— Кэтлин…

Девушка не подняла глаза, но улыбнулась.

— Совсем не похожая на вашу, — призналась она и, повернувшись лицом к океану, положила руки на перила. В ее глазах отражалось заходящее солнце.

— Расскажите мне.

Она тряхнула головой, волосы рассыпались у нее по плечам, что только, усилило желание Эм Джи.

— Пожалуй, не стоит.

Он придвинулся еще ближе.

— Почему? Обо мне вы знаете все. Мама, дом, игуана. У вас есть какое-нибудь домашнее животное?

Она усмехнулась уголком рта.

— Рептилий не держим.

— А кого тогда? Птиц? Рыб?

— Кота. Здоровенного кота по кличке Раста. Он достался мне от одного из сослуживцев.

— И где же он живет?

— Дома.

Эм Джи выдавил из себя кривую усмешку, стараясь не показать досады. В вырезе купального халата виднелась молочно-белая шея, дразнившая своей недосягаемостью. У него поднималось давление, а она была вызывающе спокойна. Долгое терпение Тобина подходило к концу.

— А где ваш дом? Естественно, не в Чайна-тауне.

Еще одна улыбка, на этот раз мягче, печальнее.

— Я живу у бабушки. На Ноб-Хилле.

Она не впервые удивляла Эм Джи. Но сейчас он был изумлен чрезвычайно.

— На Ноб-Хилле? — эхом повторил он. — В одном из этих огромных старых мавзолеев?

— И притом в одном из самых огромных.

— Так вы богаты?

— Бабушка богата. Просто до неприличия. Ведь моя мать — урожденная Лаундер. Аристократка, леди года и все такое прочее. Папа называл ее «мой нежный цветок». Он был сыном водителя грузовика и пошел в армию, чтобы научиться летать. Они познакомились у общих друзей и через три недели поженились.

Эм Джи отчетливо видел, что творилось в душе у девушки, пока она все это рассказывала. Защитная реакция, ставшая за долгие годы привычкой. Кэтлин замерла, вытянувшись в струнку, высоко подняла подбородок, руки положила на перила, как будто стояла на кафедре проповедника. Только глаза выдавали ее — огромные озера, полные горечи и неуверенности в себе. Женщина-ребенок, пережившая такие потери, о которых Эм Джи мог только догадываться. Тобин узнал, что такое ад, будучи уже взрослым. Зрелым мужчиной, способным отвечать за свои поступки, имея за плечами выстраданные представления о том, что такое вина и совесть.

Но где было набраться такого опыта семилетней девочке, оставшейся на попечении мало ей знакомой богатой леди, которой отныне предстояло вести Кэтлин по жизни? Впрочем, едва ли ей пригодился бы этот опыт…

— Значит, вы до сих пор живете с бабушкой в Ноб-Хилле, работаете в красивом здании в деловом центре и встречаетесь с прокурором?

— Я встречалась с прокурором, — мягко поправила она. — Это было…

— Что было?

Она сбилась и пожала плечами.

— Ну все такое… День туда, день сюда, ленчи в Чайна-тауне по вторникам и пятницам, раз в месяц поездки на побережье, чтобы походить босиком по воде…

— Что еще?

Впервые Кэтлин отважилась поднять глаза.

— Что вы имеете в виду?

Эм Джи лихорадочно искал способ преодолеть возведенные ею барьеры.

— Что еще вы делали?

Опять пожатие плеч.

— Ничего особенного. Иногда театр, кино. Обеды с друзьями. Я много читаю.

— Не сомневаюсь.

— Как вас прикажете понимать?

Ему очень хотелось заставить ее улыбнуться.

— Что ж, если у вас не хватает смелости выбрать себе другую жизнь, чтение — лучшее, что может ее заменить.

Ее худенькие плечи гордо распрямились.

— Ну если вы считаете, что я много потеряла в жизни, потому что не одеваюсь, как дешевая юристка с конским хвостом на затылке, и не выгуливаю ящерицу, то тогда вы, конечно, правы.

Эм Джи не оставалось ничего другого, как улыбнуться и бросить ей вызов. Резкий ветер стих, и вечер неожиданно стал теплым и мягким. Располагающим к разговору по душам.

— И вы умираете от желания вернуться ко всему этому? — насмешливо спросил он.

Кэтлин открыла рот, готовясь возразить… Согласиться… Сделать выговор… Он следил за тем, как эти намерения поочередно сменяли друг друга. Видел он и прядь волос, щекочущих ее шею, которую так хотелось накрутить на палец.

— Нет, — наконец призналась она. Плечи ее слегка опустились, глаза расширились, словно она сама себе удивлялась. — Не умираю.

Он вдруг понял, что стоит совсем рядом. Как это произошло? Эм Джи смотрел на девушку сверху вниз, и его пальцы сводило судорогой от неимоверных усилий, которыми он заставлял их оставаться на месте.

— Так в чем же дело? — все еще улыбаясь, проникновенно спросил он.

Казалось, она вот-вот заплачет. Девушка глубоко вздохнула и напряглась всем телом.

— Ничего не выйдет, — сказала она, глядя на закат.

— Что? — тихо переспросил Эм Джи. — Что не выйдет?

Кэтлин повернулась к нему. Солнце расстелило на поверхности океана блестящее, переливающееся покрывало и вызолотило ее волосы, что заставило Эм Джи испытать боль — почти такую же сильную, как боль от наполнявшего ее глаза страдания.

— Именно это погубило мою мать. Она верила отцу, когда тот говорил ей, что можно жить одним днем. Что жизнь — это приключение, которым надо насладиться до конца. Умирая в тридцать лет, она поняла, что отец был не прав. Такая жизнь убила ее. Когда отец погиб, то взял с собой и ее. Она продержалась лишь два месяца, угасая с каждым днем, смотря в стену и плача, плача, плача… Ожидая, когда же наконец она снова окажется с ним.

— И оставит вас.

— Да! — Слезы сделали ее глаза невыносимо голубыми. У Тобина упало сердце.

— Черт побери, ваш отец был законченным эгоистом! Он жил только для того, чтобы летать, а на все остальное плевал. Он не имел ничего против смерти под обломками горящего самолета и знать не хотел, что кого-то это может не устраивать.

Эм Джи больше не мог этого вынести. Он осторожно положил руку на плечо девушки, наклонился к ней, предлагая остатки нежности, которая сохранилась в нем вопреки всей его несладкой жизни. Он был готов на все, лишь бы утешить ее.

— А может быть, он хотел только одного: чтобы ваша мать любила жизнь так же, как он…

Ослепшая от слез Кэтлин помотала головой.

— У нее не было на это сил. Она не была создана для такой жизни. И он должен был это понимать.

— А вы, Кэтлин? — не удержался он, пытаясь заставить ее поднять небесно-голубые глаза и не дать ей отвести их в сторону. — Разве вы не достаточно сильная?

Она не отвела взгляда, но и не сдалась, продолжая защищать крепость, возведенную много лет назад. Не видя и не слыша то, что могло нарушить созданный ее мир. Эм Джи сомневался, что это поможет. Ее глаза все еще были полны горя, страха, неуверенности. Она переводила взгляд с его лица на мерно вздымающиеся волны океана и обратно. Прямо под террасой пеликаны ныряли за мелкой рыбешкой. Вздыхали сосны, а где-то на горизонте неслась по волнам скорлупка надутого ветром паруса. Эм Джи ждал.

— Не знаю, — наконец произнесла она. Голова ее снова опустилась, плечи поникли. — Еще не знаю.

Он взял ее за подбородок, заставив поднять голову, и вытер слезы с ее щек.

— Советник, признаете ли вы меня опытным экспертом и свидетелем, заслуживающим доверия? — спросил он.