Андрис Пуриньш родился в Риге в 1950 году, там же учился в школе, затем поступил на отделение истории историко-философского факультета Латвийского государственного университета.

После окончания университета Андрис работает в Музее истории медицины имени П. Страдыня.

Первые свои рассказы Андрис написал еще в школе — сначала он увлекался фантастикой, затем обратился к молодежной теме. С 1970 года его рассказы публикуются в периодике. «Не спрашивайте меня ни о чем» — первая книга А. Пуриньша, вышедшая Латвии (1977 г.), и первая его книга на русском языке.

Андрис Пуриньш

НЕ СПРАШИВАЙТЕ МЕНЯ НИ О ЧЕМ

I

Сознание возвращалось медленно.

Со мной так бывало. Я сделался лишенной формы субстанцией, которая расширялась и сжималась, стремилась распространиться вокруг, порваться на части и, когда это вот-вот должно было произойти, опять стягивалась втугую, и все повторялось сызнова, ритмично, как сокращения сердца, только во много, много раз медленней. Потом я почувствовал, что тихо всплываю, словно бы выныриваю из теплой и мглистой тьмы океанской глуби, и было мне невдомек: отчего все так? Затем в этом океане забытья послышалась музыка, играл целый оркестр, он играл марш. Я почувствовал, что сейчас что-то произойдет, но не знал — хорошее или страшное, и тут совершенно неожиданно меня вынесло из тьмы на поверхность и ослепило ярким светом.

Я проснулся.

Оно верно, что сон — брат смерти, как нам говорили в школе и как говорили древние греки. Нет ничего проще и легче, чем уснуть и однажды не проснуться.

Я рывком сел и откинул одеяло.

Кончились мои каникулы, и сегодня предстоит снова идти в школу. Говоря по правде, я немного соскучился по ребятам. Телефон еще не провели нам, мама никого ко мне не пускала, а так недолго и спятить. «Каждый умирает в одиночку» — называется книга, которую я, к сожалению, не читал, но человек, написавший ее, должно быть, совсем не глуп. Автор знает, каково быть в одиночестве. Я испытывал это состояние только две недели и то едва концы не отдал. Ах да, следует еще сказать — я простудился и подхватил нечто вроде воспаления легких. Но я не люблю это вспоминать. О чем говорить, если все позади.

Потопал в ванную умываться и чистить зубы. Полюбовался на себя в зеркале. Отощал, под глазами круги. Дни напролет человек валяется в постели, лопал все, чего душа ни пожелает, и вот в результате — из зеркала на меня смотрит голодный индус.

В темпе поел и одеваюсь. Складки у брюк как ножи, белоснежная сорочка и красный галстук, тот самый, что слегка отливает золотом, если смотреть под определенным углом. Первый раз надеваю плетеные туфли. Элегантно. Сингапурские. Якобы ручной работы. Какой-то сингапурец плел их целую ночь ради того, чтобы я их надел. Надеюсь, хозяин отслюнявил ему рублишко или что там у них за валюта, потому что туфли что надо. Вообще захотелось одеться поприличней. Обычно в таком виде я в школу не хожу. Только в гости.

Опуская в карман пиджака ключи, нащупал там две бумажки. Я их даже вынимать не стал. Предки ежедневно выдают мне два рубля рублями и никогда чтобы мелочью. Я давно хотел спросить, как это им удается, но то забуду, то некогда. А иной раз просто неохота.

Сегодня на душе почему-то беспокойно. Никакого повода, однако самочувствие муторное.

Хотелось поскорей в школу.

До школы пришлось бежать бегом, потому что с этими троллейбусами вечно какая-то ерунда. Все равно звонок я услышал, открывая парадную дверь. К счастью, физик болтал в вестибюле с неким толстым субъектом. Сегодня первый урок у нас физика.

На третьем этаже, где наш класс, все уже были загнаны по своим помещениям. Ничего удивительного, не зря по коридору плыла навстречу старая литераторша Балоде с красной повязкой на рукаве. Она физически не переносила беспорядка. А голос у Балоде не дай бог! Кое-кто полагает, что пара ее зычных окриков может разбудить всех мертвецов на кладбище среднего размера. Но до этого дело не дойдет, поскольку Балоде читает газеты и знает, что мир и без того перенаселен. И она так страстно любит порядок!

Теперь мне предстояло рассказать о себе; Балоде, помимо любви к порядку, еще страшно любопытна по части всего, что имеет отношение к болезням. Это не я один заметил.

— Берг, имей в виду, что с легкими шутки плохи, — сказала она озабоченно.

— Да, я знаю, с ними шутить не стоит.

— Теперь ты должен очень беречься и не допустить до осложнения.

— Да, да, знаю, спасибо, мне надо идти, сейчас начнется урок, у нас физика, — отрываюсь я от нее. От ее нудной заботливости я почувствовал всамделишную слабость.

И уже у двери класса я внезапно сообразил, чем вызвано мое сегодняшнее беспокойное состояние. Оказалось, мне чертовски хочется увидеть их, тех, кто за этой дверью. Нет, правда! Когда они рядом, то иной раз охота удрать на необитаемый остров, но стоит какое-то время побыть без них, и ты чувствуешь: должного порядка в душе нет.

Я сделал глубокий вдох, рванул дверь и ввалился в класс. Все, конечно, загалдели, вы же знаете, какой поднимается галдеж, если кто-то долго не ходил в школу. Топай теперь перед всем классом, а каждый лупит глаза на тебя как на привидение или на восьмое чудо света. И все же надо признаться, это немножко приятно. По крайней мере, знаешь, что по тебе, пусть микроскопически, но соскучились.

— Иво!

Екаб, или Яко, как мы его зовем, для вящего эффекта вскочил на парту и сверху обрушился мне на шею. Я едва устоял. А Яко хохотал, сверкая белыми зубами. Я кое-как высвободился и немножко поизображал недовольство: мол, взрослый человек, десятый класс, а ведет себя как пятиклашка. По правде же, я был очень рад, что Яко встретил меня именно так, и не иначе. Но нельзя же от радости сразу растаять, как кусок сахара в горячем чае.

Обычно я сижу на последней парте с Алфредом, или Фреди (он предпочитает, чтобы его именовали так), но сейчас он отсутствует. Очевидно, потому что сегодня две контрольные — по физике и по инглишу.

Хоть я отнюдь не «светлая голова», однако кое-что соображаю, поскольку заглядываю в учебники довольно регулярно. Фреди же в них довольно регулярно не заглядывает. Вот только с точными премудростями я малость не в ладах. Ими, говорят, надо заниматься систематически и методично. Такое не для меня.

Едва успел Яко переселиться на мою парту, как вошел физик. Все мы не менее чем в миллионный раз встали и вновь рухнули на парты. Единственное утешение, что этот миллион раз не подряд. Он поделен на десять лет и пришелся на десять пар штанов — каждый год пара. Но для моего сидячего места шел лишь третий год — клетки нашего тела, как известно, обновляются каждые семь лет, так что сейчас моей плоти всего три года, и я живу как бы свою третью жизнь.

Мои логические умствования прервал Яко — надо решить для него задачку. Из материала повторения.

— Думаешь, после болезни я еще что-нибудь помню? Потому и контрольную не заставляют писать.

— Пошевели мозгами. Авось вспомнишь.

— Да тебе самому ее решить — раз плюнуть!

Вот Яко, он светлая голова. Надо признать. И он мог бы избавить меня от этой повинности. Но он полагает, так дело пойдет скорее, и я раскрыл учебник.

Какой-то радиолюбитель сделал катушку на десять витков, длина катушки четыре сантиметра, диаметр — два. Катушка была без сердечника, и по обмотке проходил ток в шестнадцать миллиампер. Смастерить катушку он мог, но в теории не рубит, и рассчитывать магнитный поток вместо него должен я.

Я посчитал, и ничего страшного, даже наоборот! Есть шансы стать толковым радиолюбителем. И, сделав такую катушку, теперь я буду знать, что магнитный поток у нее примерно 1,6*10 ^-9  вб. Это надо же! Я и не предполагал за собой столь недюжинного ума.

Выяснил, что у Эдгара с Яко одна и та же группа задач.