Они поехали домой, и Коллин забралась в ванну. Родители отсутствовали, «бегали по делам», как всегда, и Тео поспешил подняться в их спальню — включить сканер. Он сел на кровать с той стороны, где всегда спал отец, и смотрел, как бегут огоньки, отсчитывающие каналы. От одеял и подушек пахло, как от реки летом, — влажным, густым, приятным запахом и чем-то еще, более острым, вроде бензина. Так всегда пахло от отца, и для Тео этот запах привычно ассоциировался с пасмурными летними днями, когда они вдвоем, бок о бок, плавали на лодке по реке, не торопясь, будто каждый такой день мог длиться вечно.

Целых десять минут он слушал полицейское радио. Было три передачи о похищении. Сплошная рутина. У копов не было ни одной улики.

Спустившись вниз, Тео прошел через кухню в крытый переход. Он страшно не любил ждать. Посмотрел через сетчатую дверь на высокую траву. Он уже столько недель собирался ее подстричь, помочь отцу. Но, черт возьми! Уже за полдень. По плану они должны были получить выкуп сегодня же, на Речной марине: пристань будет полна людей, собирающихся отметить праздничный конец недели, посмотреть, как запускают петарды — ведь День поминовения на носу! Если Браун не оправится от шока, так чтобы Тео мог записать текст на пленку к двум часам, им придется воспользоваться запасным планом. Тео ударил кулаком по ржавой сетке. Может, он все-таки подстрижет лужайку.

На кухне он открыл холодильник и смерил взглядом противень с остатками пирога, молоко, которое никто в доме не пьет, увидел кетчуп, кочанчик салата, банки с «Эншуэ»,[19] выстроившиеся в рядок на дверце, «Слим-фаст»[20] на нижней полке, стеклянную банку с огурцами в укропном маринаде… Он отпустил дверцу, и она захлопнулась. Господи, как же он не любит ждать. Если на дороге образовывалась пробка, Тео всегда первым заглушал двигатель и выходил из машины. Он прислонялся к переднему крылу, скрещивал на груди руки и стоял так, пока еще какой-нибудь водитель не выходил из еще какой-нибудь машины. Тогда Тео шел к нему — выразить сочувствие. Он всегда мог завести разговор о чем-нибудь с любым незнакомцем, найти с ним общую почву.

В гостиной, рядом с полочкой, на которой стояли фотографии Тиффани и Брука в Вэйле, были еще две полки с маминой коллекцией хюммельских[21] статуэток — несколько десятков фигурок. На сотни долларов. Фарфоровая хористочка. Мальчик, бросающий палку терьеру… Все они стояли точно так, как были поставлены двадцать пять лет назад. Тео покачал головой, подумав о том, сколько раз за эти годы мать поднимала каждую фигурку, чтобы вытереть с нее пыль, а потом ставила на место. Пустая трата времени.

Вертя в пальцах фарфоровую фигурку босоногого мальчишки, забросившего удочку с моста, Тео услышал, как шумит в трубах вода, выливающаяся из ванны, — Коллин закончила купание. Он поставил статуэтку обратно на ее привычное место и лег на кушетку, снова перебирая в уме возможные варианты, если придется менять план. Браун, конечно, подбросил ложку дегтя в бочку меда, сумев угодить под пулю, но их план легко поддается адаптации. Эти накладки — просто незначительные помехи. Разумность плана гораздо крупнее нескольких мелких неудач. Если Брауну так уж хочется затянуть это дело на денек, Тео из кожи вон лезть не станет. Он заложил в план некоторый допуск на возможность изменений. Учел возможные варианты. В этом был главный смысл его подготовки. Выделение всех «за».

Вода из ванны все еще вытекала в слив, а Коллин уже спустилась в гостиную в халате, с обернутой полотенцем головой.

— Придется вечером в воскресенье, — сказал Тео тихо, сплетя пальцы под головой. — Ничего не поделаешь.

— Страшно подумать, — ответила она. Лицо ее раскраснелось от горячей ванны, щеки и лоб маслено блестели от лосьона.

Если бы Браун не подставился под пулю, его отпустили бы сегодня вечером. Но завтра на пристани для яхт намечен концерт классической музыки, и тут вовсе не нужен специалист по петардам, чтобы доказать, что это вовсе не такое уж веселое развлечение для публики. Если не сегодняшние петарды, то только показательный полет «Голубых ангелов» — эскадрильи военно-морской авиации США, вечером в воскресенье, в десять.

Коллин ходила взад-вперед вдоль кушетки мелкими шажками, пытаясь плотнее завернуться в халат и потуже затянуть пояс.

— Просто я так беспокоюсь… Его состояние…

В крытом переходе послышались тяжелые шаги, открылась дверь в кухню. Коллин замерла на месте. Пройдя до середины гостиной, почти до буфета, заставленного множеством семейных фотографий, Тиффани вдруг почувствовала присутствие родителей и взглянула через плечо в их сторону.

— А-а! — произнесла она, по-прежнему направляясь в свою комнату.

— Что это ты так рано дома? — Коллин присела на самый краешек кресла матери Тео, тесно сжав колени, ее руки крепко стиснули халат у горла.

Тиффани остановилась:

— А знаете что? Эрика нашла работу в торговом центре, так что мы собираемся скинугься — у нее есть сбережения, у меня тоже — и в конце лета съездить в Саскачеван. — Она подергала волосы, свисавшие ей на глаза, нащупала посекшийся кончик. — Во всяком случае, вы-то оказались дома еще раньше меня.

— Ты на всех уроках была? — спросил Тео.

— Я работаю с трех до полшестого! — Она разорвала волос пополам.

— Прекрати это! — резко сказала Коллин. Потом смягчилась и добавила: — Моя хорошая.

Сквозь завесу сухих волос, спускавшихся на лицо, Тиффани взирала на халат матери, на полотенце, обернутое вокруг ее головы. Принялась перебирать пальцами крупные бусы, висевшие на шее, — бусины пощелкивали друг о друга.

— Конечно, может, все дело во мне, только вам-то самим не кажется странным, что вы, ребята, ванны тут принимаете посреди дня? Я хочу сказать, не работаете, как большинство других взрослых?

— Ну хватит, юная леди! — сказал Тео.

— Привет! Я не собираюсь ссориться. Просто я знаю — мы никогда об этом не говорим и всякое такое, но я понимаю, что у нас наблюдается некоторый финансовый кризис, и как раз сегодня мы с Эрикой обсуждали, что вам надо бы выращивать коноплю.

— Солнышко! — воскликнула Коллин. — Неужели?!

— Неужели что?

— Ты… куришь… марихуану?!

Тиффани рассмеялась:

— Да нет, мам. Иногда только под смолку балдеем. Такую… приятно-желтую.

— Это, между прочим, запрещено законом, — заметил Тео.

— Ну, это почти совершенно непродуманный закон. И это же сок, а не трава. Надо тыщу скруток выкурить, пока загудишь. А скипидар, между прочим, вовсе не запрещен законом, а попробуй-ка, затянись пару раз…

— Ты поела? — перебила ее Коллин. — Может, тебе приготовить что-нибудь?

— Я на работе поем. — После школы и по выходным Тиффани работала за стойкой в харчевне «Такос»[22] у Джои. Несмотря на утверждения дочери, что она питается у Джои, Тео не верил ей. Тазовая кость девочки, казалось, вот-вот проткнет ткань эластичных черных брюк, обтягивающих бедра и широких только внизу, где они свободно болтались над ее черными туфлями на низком широком каблуке. Восемьдесят девять баксов в фирменном магазине Кеннета Коула в Эстес-Парке. Но зачем нужны деньги, если не тратить их на собственных детей? Особенно если речь идет о высококачественной обуви? Тиффани вдавила каблук в ковер, будто собиралась проделать а нем дырку. — Конопля — самая старая посевная культура в мире, — заявила она. — Это наша единственная надежда. То есть нашей планеты.

— В наши планы как-то не входило становиться фермерами, — сказала Коллин. Полотенце у нее на голове начало понемногу разматываться. — Тебе что-нибудь задано на дом?

— Все транснационалы хотят вкладываться в коноплю. Она останется запрещена законом, пока эти корпорации не будут готовы ее выращивать и не вытеснят фермеров с рынка. В этом все дело. Всё всегда против фермеров.

Коллин поправила полотенце, по-новому подоткнув его кончик на шее под затылком.

— Ты не хочешь съесть чего-нибудь, хоть немножко? Ты такая бледненькая.

— Ой-ой, — сказала Тиффани.