— Алексей Владимирович, мне не подходит ваша версия любви — я не хочу быть женщиной, позволяющей себя любить. Я хочу любить сама, чтоб всей душой, без остатка.
— Так полюби.
— В том-то и беда, что вас я не люблю. Вижу — мучаетесь, но что могу с собой поделать? Свяжу с вами судьбу, а потом встречу человека, которого сильно-сильно полюблю, и это будет трагедией для всех.
— А если не встретишь?
— Социально необходимо выйти замуж, родить ребёнка, но ведь хочется что-то и для души. Вы понимаете меня?
— Я понимаю тебя, солнышко, и обещаю: уйду из твоей жизни, как только она наладится.
— У меня всё в порядке.
— А у Доминики?
Вероника запнулась, остановилась, впилась в меня тревожным взглядом.
— Вы знаете мою сестру? Что с ней? Где она?
— Хочу выяснить в ближайшие дни.
— Я поеду с вами.
— У тебя экзамены на носу.
— Когда вы едите?
Ещё не решил, но тут же и решился:
— Завтра.
Вероника уткнулась личиком в моё плечо:
— Вы очень хороший, Алексей Владимирович, поверьте…. Простите меня.
Не рискнул её обнять, только погладил по мягким-мягким волосам.
Назавтра поезд нёс меня в российскую Тмутаракань.
— Билли, есть здесь злой умысел? Ведь не поленился аспид в юбке везти за сотни вёрст больную девочку.
— Останется загадкой, если сама не расскажет.
— Господи, лишь бы Доминика была жива — из лап дракона вырву.
— Так что же медлил, Аника-воин?
— Сам знаешь и не трави душу.
Три дня добирался до захудалого села Марково. Шёл по улице и с сарказмом думал, неверно тебя назвали — лучше б Мраково. Бурьян от заборов до дороги, дома убогие, покосившиеся.
— В каком, — спрашиваю встретившуюся селянку, — живёт Полина Фёдоровна Быструшкина?
— Кака Полина Фёдоровна? — женщина смотрит на меня из-под козырька ладони. — Быструшкина? Параська что ль? Дак в том, угловом. Да не живёт она совсем — как сынов посадили, выпила и замёрзла у сугробе.
— У неё дочка была приёмная или воспитанница.
— Домнушка? Дак она её учительнице отдала, Татьяне Ивановне. Ещё осьмигодовалой отдала. А нельзя было в дому держать — ребята подрастать стали, сохальничать могли. Ох, и ёрные неслухи. В тюрьму-то их поделом посадили, да мало дали — уже пришли.
— А где учительница Татьяна Ивановна живёт?
Женщина оборотилась в другую сторону, махнула рукой:
— У том конце. Светленький домик, опрятный — мимо не пройдёшь, залюбуешься. Да не живёт она совсем — надысь померла. Детей понаехало. Они у ей все грамотные, в городе живут. Похоронили и наследство делют.
— Доминика там?
— А где ей быть?
Синеставенький домик под шиферной крышей выгодно отличался от соседних лачуг. Но точнее сказали три иномарки у ворот.
Шагнул за калитку.
Лохматая барбосина бросилась под ноги, виляя хвостом. Да ты не страшный совсем, страж ворот. Присел на корточки, лаская пёсика.
— Вы кто? — с крыльца шагнул упитанный мужчинка с лоснящимися щеками. — Покупатель?
— Почему покупатель?
— Дом продаётся.
— Я ищу Доминику Седову?
— Какую Доминику?
— Девушка. Жила у Татьяны Ивановны приёмной дочерью.
— Какой ещё приёмной дочерью? У вас есть документы на удочерение? Эй, люди! — толстячок-боровичок крикнул в раскрытое окно. — Подивитесь, тут ещё наследники объявились.
Из дома во двор вышли два мужика и две женщины с ними. Ещё одна высунулась в окно.
Я оставил барбоса.
— Мне не надо вашего наследства, я ищу Доминику.
— Люди, кто видел Доминику? Кто знает Доминику? Откуда здесь быть Доминике?
— Да хватит тебе, — одёрнула толстячка одна из женщин. — Домой она ушла. К себе домой. А что тут делать? Мамы не стало, некому привечать.
Я шагнул за калитку. Толстячок:
— А вы бы присмотрелись к домику — может, купите. Доминике здесь хорошо жилось. Вот и жили б.
— Спасибо, подумаю.
Прошёл село Мраково, или, как его, Марково из конца в конец. Кажется, на этот угловой указывала селянка. За щербатым забором бурьяном заросший двор. На подгнившем крыльце курит детина в пиджаке на голом торсе.
— Это дом Быструшкиных?
— А ты что за хрен с бугра?
— Я ищу Доминику.
— Женишок? Фунфырь приволок? Нет? Беги — без проставы базара не будет.
— С кем ты, Жора? — из раскрытых дверей избы послышался голос.
— Да козёл какой-то приковылял, нахаляву Домну чпокнуть хочет.
— Я ему чпокну. Сейчас выйду и чпокну.
Терпению моему настал предел. Вошёл во двор.
— Девушка здесь?
— Э, ты чё буреешь?
Жора попытался встать, но не успел. Я ткнул ему локтем в солнечное сплетение, и он брякнулся на спину, ловя воздух широко раскрытым ртом. Как рыба на берегу. Или может жаба? На земноводное он похож больше.
Второй брат — по виду старший — лежал в сапогах на заправленной кровати и почёсывал голый живот.
— Тебе чего?
— Где Доминика?
— А хрен её знает. Шляется.
— Здесь была?
— Была б, заставил картошки сварить — жрать хоцца. Ты ей кто? Жених что ль?
— Сволочь он, — подал голос с крыльца отдышавшийся Жорик. — Меня побил.
— Это ты зря сделал, — насупился старший брат, поднимаясь с кровати. Из-за голенища кирзового сапога достал длиннющий нож-свинокол. Я выдержал его свирепый взгляд и полюбопытствовал:
— Хочешь без зубов остаться или яиц?
Он поверил, изменился в лице:
— Я — картошки почистить. Сходи за фунфырём — рубанём по-родственному. А Домна придёт, куда ей деваться.
На улице Билли посоветовал:
— Сходи на кладбище.
И то верно. Знать бы, где оно. Но язык, как говорится…. И мне подсказали.
Марково село небольшое, но видать старинное — могилок больше чем домов раз в десять. И новых, и забытых.
Бродил, бродил, наткнулся.
Сидит на корточках перед крестом — старушка не старушка, девушка не девушка — в ситцевом сарафане и чёрной косынке.
Она, не она? Что сердце-то подсказывает? Молчит, болезное.
— Доминика.
Оглянулась.
Она! Сердце прыгнуло из груди. Билли, лови — упорхнет!
— Вы кто? — девушка поднялась, с тревогой огляделась.
— Меня зовут Алексей Гладышев. Я частный детектив. Ваша сестра Вероника Седова поручила разыскать и привезти по возможности.
— Вероника жива? Где она?
— В городе Т-ске. Вас что-то держит здесь?
— Нет. Мне надо вещи забрать.
— Идёмте.
Доминика пошла, чуть приотстав.
Нет, не верит, опасается. Зачем про детектива ляпнул? Сейчас потребует удостоверение и — приплыли.
— Тётя Полина сказала, что сестра умерла в больнице.
— Полина или Прасковья?
— По паспорту Прасковья, но хотела, чтоб её Полиной звали.
— Амбициозная у вас тётка, только соврала она или не знала. Веронику выходили врачи. Сейчас она в детском доме, заканчивает одиннадцатый класс, мечтает об университете. У вас как с образованием?
— Начальную закончила в нашем селе, а потом училась в средней школе в райцентре. Жила в интернате, а на выходные приезжала к Татьяне Ивановне. В одиннадцатый класс не пришлось пойти — слегла мама Таня. Всю осень и зиму проболела. Лежала, а я за ней ухаживала. Весной на ноги поднялась. Думали, отпустило. А утром встаю — она на крылечке мёртвая.
— Вещи твои в её доме? Собери, я попробую с машиной договориться.
Мужичонка с брюшком сидел во дворе на колоде, забавляясь с барбосом. Поднялся нам навстречу.
— Надумали покупать?
— Нет, уезжаем. Добросите на жеде станцию? Плачу двойным тарифом.
— Штука.
— Сговорились.
— Кто она тебе? — кивнул вслед поднявшейся в дом Доминике.
— Возлюбленная.
— Не молода?
— Дело исправимо.
— Действительно, годы летят…. Пойду хозяйке доложусь.
Вернулся в камуфляжной жилетке и с чемоданом Доминики. Поклажа оказалась в багажнике, а мы с Никушей на заднем сидении серебристого "Субару". Девушка переоделась и стала походить на девушку.