Немца звали Карл. Он был денщиком у командира этой части. Наше знакомство состоялось в тот день, когда он не наказал маму. Первый раз я видела тогда «другого» немца. Немец ведь — и хороший...
Я осмелела. Решила: мама и тетя Валя моют полы, немец слушает концерт и следит за их работой. А я пройдусь по двору — может, что-нибудь найду такое, что пригодится в доме...
Папа все нес в дом. И железки, и дощечки, и гвоздики — «усе у доми хай будить про всякий случай». У него было огромное количество пилок, молотков, напильников, рашпилей. Скорее можно сосчитать, чего не было.
Папа меня учил: «Як идешь по улице, смотри униз на землю. Можа, якая провылка или гвоздок попадеть — усе неси у дом, моя птичка. У хазяйстви усе згодится, усе нада иметь про всякий случай...»
В доме папа постоянно что-то пилил, строгал, тесал. И непременно в комнате или в том месте, где его заставала идея что-то смастерить. И желание сделать квартиру уютной у мамы постепенно пропадало. Придет папа с новой идеей — и все сначала...
А я так и ходила по улицам, глядя вниз. Мои карманы вечно были набиты ржавыми гвоздями, винтиками, проволокой. Не было ни одной свалки, мимо которой я равнодушно могла бы пройти. Все развалины вокруг были мною тщательно исследованы.
В этом дворе не нашлось ничего такого, что могло бы пригодиться в хозяйстве.
Немецкая музыка уже кончилась. По радио говорил мужской голос — наверное, немецкие известия. Сижу под окном на ящике и жду своих. Потом «затрыкал» приемник — музыка, речь, хор, марш: немец что-то искал.
— Тсс... Ком, ком, рус панинка, Москау. Тсс, Москау...
«Говорит Москва. От Советского информбюро...» — И на весь двор полилась из окон русская речь!!!
Я поднялась и заглянула в окно. Женщины стояли в углу, сбившись в кучу. «Левитан, Левитан! Фрося, держись, не плачь, а то он поймет...» — доносилось из-за угла. Левитан говорил что-то очень важное. Лица у женщин были просветлевшиие, торжественные, в глазах стояли слезы.
«На фронтах... оставили город... несут потери...»
Немец улыбался. Он был искренне рад, что преподнес «сюрприз» русским «панинкам». Он улыбался даже тогда, когда красивый голос произнес: «Победа будет за нами. Смерть фашистским захватчикам!»
После «Левитана» начался концерт Краснознаменного ансамбля. Немецкие офицеры шли по школьному коридору. А когда услышали нашу песню, засмеялись:, «О, рус Катюша... Катюша!» И пошли, чеканя шаг... А хор пел:
«НАДО ВЫДЕЛИТЬСЯ»
Я стояла на балконе и часами наблюдала за жизнью немецкой части. Утром они делали зарядку, бегали по кругу.
Через год я поступила в школу. На уроках физической подготовки я бегала по этому же кругу десять лет...
Потом всю часть выстраивали, читали приказы, распоряжения. Половина немцев уезжала до обеда. Возвращались грязные, в грязной спецодежде, опять выгружали с машин металлические детали.
Ели три раза в день, из котелков, прямо во дворе. Там же стоял большой котел на колесах. У меня из головы не выходил тот добрый немец. Он ведь тоже ест три раза в день...
Вечером немцы пели, обнявшись и раскачиваясь из стороны в сторону. Они очень бурно и громко смеялись. Смешно им было все. Иначе откуда столько смеха? Тогда я услышала звук губной гармошки. И не могла понять и разглядеть, что же издает такой неполноценный звук.
Вдруг один немец понес свой котелок в противоположную от входа сторону. Куда? Чуть не свалилась с балкона, так свесилась с него... И увидела, как он выливает из своего котелка суп в кастрюльку подбежавшей к нему девочки.
Я скатилась с четвертого этажа, побежала в том направлении, где только что видела девочку. Тут стояла толпа детей с кастрюлями.
Проход на территорию части был закрыт железными трубами. Но кто-то в одном месте их раздвинул. Через эту лазейку можно было проникнуть во двор, поближе к котлу на колесах. Можно поискать того доброго немца.
Вечером я уже была в толпе детей. Для первого раза взяла самую маленькую кастрюльку.
Папа мне говорил с детства: «Ничего не бойсь, дочурка. Не стесняйсь. Дуй свое! Актриса должна «выделиться». Хай усе молчать, ждуть, а ты «выделись» ув обязательном порядке... Ето, дочурочка, такая профессия, детка моя...»
Долго стоять молча, выпрашивать жалким взглядом? Нет. Надо заработать! Надо «выделиться». А как хочется есть!! А какой запах! Я и сейчас его слышу. Густой фасолевый суп!
От ожидания чего-то неизвестного все тело тряслось. Я не знала, что я буду делать... Но что-то будет. Это точно.
Начали получать ужин... Начали его есть... Смолкли разговоры. Только аппетитное чавканье...
Голос мой дрожал. Я давно не пела во все горло. А мне так нужно было петь! Петь! Петь!
С разных концов двора раздались нестройные аплодисменты. И этого было предостаточно... Ах так? Так нате вам еще! Только спокойно!
Несколько немцев подошли к железным трубам, чтобы посмотреть на русскую девочку, которая хоть и неправильно, но пела на их родном языке...
Домой я принесла полную, до краев, кастрюльку вкусного, жирного фасолевого супа! Ничего! Завтра возьму кастрюлю побольше!
Мы втроем съели этот суп. Я знала, что теперь я маму голодной не оставлю. Я тоже вышла на работу.
ДЕВУШКА МОЕЙ МЕЧТЫ
Летом 1942 года был такой период, когда я была основным кормильцем. Я гордилась, что слова «Люся принесет обед» воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Лето, зелень, солнце, фрукты, базар. И уже совсем другое настроение. Были бомбежки, но реже. К ним привыкли. О смерти не говорили. О зиме вспоминать не хотелось.
В театре оперетты мы не были. Но были в кино. Фильмы шли на немецком языке, без субтитров. Немцы в гражданский кинотеатр не ходили. Они не появлялись в тех местах, где собиралась масса людей. Немцы боялись партизан.
Мы купили самые дешевые билеты. Это я очень хорошо запомнила. Тетя Валя сказала, что «уже если пОшли, то будем сидеть как люди». А мама сказала, что люди сидят и на первом ряду и что если бы она знала, что билеты такие дорогие,— ни за что бы не пошла! Ну, а я подумала, что мама всегда так. Бедный папа. Как ему с ней было тяжело...
Мы сидели в первом ряду, справа от середины экрана. На нас все смотрели. Точнее, все смотрели не на нас, а на тетю Валю. Сзади волосы у нее были подвернуты в большой валик. А впереди, открыв красивый лоб, возвышался огромный кок. Такую прическу тогда носили все женщины, даже моя мама. Но как всем им далеко было до тети Вали! На ней было крепдешиновое платье — голубое с розовыми цветочками, высокими плечами. На груди огромный бант — розовый, без цветочков, прикрепленный с двух сторон к платью. На ногах знаменитые «ковровые туфельки». Я расстроилась за тетю Валю. Такая дама. И в первом ряду. А лично мне было очень приятно сидеть в первом ряду: экран рукой подать, никто не мешает. А звучит как! Первый ряд, а не какой-нибудь там последний, задворки.
Но тетя Валя умела мгновенно перестраиваться. Пока я за нее переживала, она уже весело острила и шутила с мамой. Тетя Валя уже чувствовала себя королевой. Довольная сидела в первом ряду, как будто так и надо. «Доця! Улыбнись! Аллес нормалес!» Теперь уже она меня утешает. Я за ней внимательно следила и все мотала себе на ус.