Первый куплет я пела «по-итальянски». На итальянском языке я знаю слова: больконе, кантаре, воляре, примавера, аморе и гондоле... Но я так варьировала эти слова, а между ними набор междометий в чисто итальянской манере, что весь школьный зал притих: «Нет, эта в Москву попадет. Вон как шпарит на итальянском».

К своему итальянскому исполнению я прибегнула на пробах к фильму-сказке из русско-итапьянской жизни «Роман и Франческа».

1960 год. Киностудия имени Довженко. Я пробовалась на роль итальянской девушки Франчески. На маленькой, необычной гитарке мне играл на пробе очень музыкальный человек — Лев Борисович Олевский. Его сначала пригласили быть в картине консультантом по итальянскому быту, но оказалось, что он десять лет прожил в Мексике, а не в Италии. И он, исполняя небольшую роль итальянского партизана, в фильме играл на своей маленькой гитарке — «укулели». На пробе Лев Борисович сыграл вступление к «О, Мари», и я запела... на чистом итальянском языке!

Худсовет утвердил меня без разговоров. Нашли, что во мне вообще много итальянского, что у меня тип северной итальянки. А произношение!

Аккордеон уже был не в моде. В моду входила гитара. У киевского мастера я заказала гитарку «укулели» и научилась играть на ней.

В фильме очень хорошая музыка и песни украинского композитора А. Билаша на чудесные стихи поэта Дмитра Павлычко. Его стихи на украинском языке невозможно равноценно перевести на русский. В украинском варианте картины песни полнокровнее. На русском припев песни о любви выглядит так:

А на украинском:

Слово «скрывджена» в украинском языке очень сильное слово. «Кривда» — ложь, неправда. Ни «лживый», ни «неправдивый» не могут достигнуть той силы, как "скрывджена»... Фильм «Роман и Франческа» до сих пор имеет много поклонников. В нем есть чистота, наивность, искренность. Я тоже люблю его за музыку и за стихи Павлычко. Десять лет я проучилась в украинской школе и очень полюбила украинский язык.

...И одета роскошно, и выступила с успехом, и мальчики из 58-й школы были, и Толик со мной и с Милочкой танцевал поочередно. Но настроение почему-то было не праздничное. Что меня ждет? Вот кончится вечер, и прощай, моя школа! Мой тыл, моя спина, моя опора. Смогу ли я одна выстоять на своих ногах?

Когда на наш запрос в Институт кинематографии пришел ответ, в нем было пояснение: на экзамене нужно прочесть басню, стихотворение, отрывок из прозы. Этюд на заданную тему. Необходимо знание основ системы К. С. Станиславского. Коллоквиум (чтобы узнать, что это такое, мне понадобилось несколько дней).

В Харьковской библиотеке имени Короленко, той самой, где папа с мамой после войны наводили порядок, я взяла два тома Станиславского.

Книга меня увлекла, и я, как ни странно, поняла все. Даже немного успокоилась и сделала вывод, что если человек, который собирается стать актером, от природы неглуп и артистичен, то эта система сделает его актером. Обязательно. Пусть не выдающимся, но хорошим сделает. Я даже пробовала читать прозу, постоянно думая о "сверхзадаче» и при этом не теряя «зерна». И... забывала текст прозы, который знала назубок.            

Вместе с великими актерами «того» МХАТа, рядом с ними рождалась и великая система. Их система. Система существует и сейчас. Ее изучают во всех театральных вузах. Ее можно при желании взять и изучить. Великая система есть, а великие актеры что-то не рождаются...

...Ехать в Москву я боялась.

Мы с мамой ходили вокруг Харьковского театрального института. Там был набор только на украинское отделение. Мы кружили вокруг Стеклянной струи, подходили ближе к институту, и опять шли к Стеклянной струе. Говорили-говорили, решали. А когда решили, оказалось, что мы опоздали, что приемная комиссия работает до пяти. «Приходите завтра». Мы с облегчением вздохнули. Ну что ж, придем завтра... наверное.

Дома мама сообщила папе, что мы решили все-таки подать документы в Харьковский театральный институт. В Москву ехать страшно. «Люся одна, в Москве ни родственников, ни знакомых. Столица, огромный город. Люся не выдержит..."

И тут выступил папа!

«Только у Москву! Моя дочурочка не выдержить? Другие могуть, а она не? Чем она хужий? Только у Москву!! Без разговорув! Дуй свое, дочурка! Ты ж в меня - кремень. Мы з нею якой концертик у диревни дали? Целых два часа! Та што там говорить... Одним словом — у Москву! Леля! Немедленно отправляй документ! Моя дочурка усех положить на лупаты! Ето як закон! И я ще через нее ув историю попаду! Папусик ще будет гордиться своею дочуркую! От тогда ты посмеесся, Леличка. Ну что ты стала, як болван? Давай чуковней, чуковней! Шевелися, шевелися, крошка моя ненаглядная! У Москву поедишь, дочурочка, моя ластушка, мой сухарек, моя богинька, моя клюкувка, моя дрыбалачка дорогенькая...»

И вот к нашему дому подъехало такси. Меня погрузили — учебники, чемодан, аккордеон.

Подумать только — я еду в Москву!!!

Не хотелось, чтоб были проводы. Вдруг не попаду в институт? Приеду обратно. И так все уже знают, что я еду в Москву, — посмеиваются, пожимают плечами. А тетя Соня честно говорит маме, громко, на весь двор: «Леля! Вы с Марком самашечии! Какая из Люси артистка? Там же одни кости!»

До поезда меня провожала мама. «Лель, едь одна. Я ще не сдержуся, расплачуся и усе вам испорчу».

Мы тихо тронулись... У ворот стоял мой папа в зеленой полосатой пижаме. На руках держал карликового пинчера, у ног сидели старый кот Мурат с облезшим хвостом и «исключительно умный дворняжка» Тобик. Вот и вся моя семья.

Мы ехали по Клочковской, по нашей булыжной мостовой, где я знала каждый камешек, мимо тети Фроси, мимо базара, мимо сберкассы, где было кафе, в котором пел Петер, мимо ремесленного училища №11, мимо кинотеатра имени Дзержинского.

Я уезжала в далекую, неизвестную Москву...

Дорогой мой, любимый папочка! Ты будешь мной гордиться. Я тебя не подведу. Я все сделаю. Во что бы то ни стало.

Папа стал уже совсем маленьким... Но все стоял и стоял. Только мелькал белый платок...