Однажды он случайно услышал, как Бонни говорила Дженин: "Убежать из дому! На самом деле это ведь значит: убежать к людям. Понимаешь?"
— Я бе-гу к лю-дям! — произнес он в такт своим шагам.
Он понимал, что надо бы ему домой, в постель, а он вот бежит по пустым улицам. Через час, через десять минут, в любую секунду он почувствует, что больше не может двигаться, и скажет себе: "Что я здесь делаю? Я, верно, спятил!" И поползет потихоньку домой.
В ТИШИНУ ОТ ЛЮДЕЙ,
В ТИШИНУ, —
пел ансамбль.
"Заброшен в тишину", — прошелестел голос Бонни. Только голос принадлежал ей — слова были его. Хотя Бонни куда-то исчезла сразу же после смерти Дженин, отзвуки ее слов, ее мыслей не оставляли Джонни, изменяя речи людей, а порой и реальность.
Он свернул на незнакомую улицу — сначала шли приличные магазины с освещенными витринами, но постепенно их заменили лавки поменьше и победнее; они гораздо больше соответствовали настроению Джонни, который чувствовал себя вконец измученным, грязным, больным. Спазмы тошноты волнами подступали к горлу, то и дело приходилось останавливаться, прислоняться лбом к прохладному стеклу ближайшей витрины и выжидать, пока тошнота наконец не отступит.
Бонни была лучшей подругой Дженин; даже когда Дарты переехали в Колвилл, они не потеряли связь, навещали друг друга после школы, а в праздники приезжали погостить. В девять лет, когда Джонни как раз перешел в новую школу, он начал вместе с Дженин выступать в рекламной передаче по телевизору, что сразу сделало его весьма заметной фигурой. Прежние друзья остались на другом конце города, и чуть не целый год, вместо того чтобы играть с товарищами после уроков, он таскался за старшей сестрой и ее подружкой по муниципальному заповеднику, со скал которого открывался вид на море. Заповедник назывался "Скалы над морем". Если Бонни была пифией, придумывавшей всякие истории и имена, то Дженин была режиссером, превратившим весь заповедник в сцену, на которой они разыгрывали разнообразные приключения.
Начинали они неизменно с одного. Вылезали под знаком "Опасно!" за цепь, ограждавшую тропу, и спускались по склону, пока не ступали на выступ, узкий, как коньковый брус на крыше. Крутой каменистый склон круто обрывался вниз, к острым скалам - вокруг ничего, кроме неба, чаек под ногами и моря, бесконечно вздыхающего и негодующего внизу. Лишь пробежав по выступу скалы, они начинали свои ритуальные игры. Влезали на деревья — всегда в определенной последовательности и в определенном порядке. Качались над ручьем на веревке, привязанной к ветке высокой ивы. Придумывали заклинания, пароли и тайные имена друг для друга.
Тошнота немного отступила. Джонни зашагал дальше, продолжая прислушиваться к давнему шуму прибоя. В отсветах города он различал полосы своего потрепанного блейзера, купленного на церковной распродаже в городском сквере. Красные полосы казались черными, черные выглядели еще чернее, а желтые мертвенно мерцали. Бумажник все еще был при нем — правда, на что там позариться? Хоть Джонни и сказал Рут Бенедикте, что денег у него навалом, на самом деле у него ничего не осталось, во всяком случае при себе. В бумажнике лежала книжка на почтовый вклад [3], билет в клуб звукозаписи — и всё. В нагрудном кармане блейзера — только гребешок.
Когда-то Джонни безумно хотелось походить на Дженин и Бонни, быть втайне совсем иным — неистовым, необузданным, сильным, совсем другим, чем он был в повседневной жизни. ("Ты кто такой?" — злобно кричали ему школьные враги. Это был не вопрос, да он и не смог бы им ничего ответить.) Играя с Дженин и Бонни, он требовал, чтобы его называли Оборотнем, Человеком-волком.
Девочки помалкивали, искоса следя за ним из-под растрепанных волос — у Дженин они были белые, как пух одуванчика, а у Бонни - желтовато-коричневые, какими порой бывают цветки жимолости. И кожа того же оттенка. Джонни никогда не встречал никого с таким цветом волос и кожи. Впрочем, это объяснялось тем, что в жилах ее, как выражалась мать, текла "смешанная кровь". Миссис Дарт никак не могла понять, почему супруги Бенедикта взяли на воспитание девочек, которые так не походили на них.
"Иди и играй со своими друзьями", — нетерпеливо сказала Джонни сестра. Джонни почувствовал себя задетым: она ведь знала, что друзей у него не было.
"Пусть карты скажут!" - воскликнула Бонни, подбрасывая карты в воздух. Джонни и Дженин подошли поближе. "Гляди-ка! - удивилась Бонни. - Луна! Значит, он может быть Оборотнем.
И будет он один в своем лесу бродить,
Стенать и выть..." [4]
Джонни всегда казалось, что пифия — это огромная змея, но Бонни сказала, что это жрица, которая предсказывает судьбу в рифму.
"Твой лес всегда с тобой, — объявила она Джонни. — Но ты его будешь видеть лишь в полнолуние".
Она что-то пробормотала про себя и подняла глаза к небу.
И в час, как полная луна засеребрится в тучах,
Ты будешь волк — лесной король, всевластный и могучий... —
пообещала она ему в конце концов.
ДАВНЫМ-ДАВНО В БЫЛЫЕ ДНИ... — яростно закричал ансамбль Джонни в ухо, когда он свернул на другую улицу; выпитое снова ударило ему в голову — пришлось сесть и подпереть руками голову.
Ночной ветер, пролетая над городом, набросился на него, ударил лапами в грудь, лизнул лицо ледяным языком. Джонни ожил, поднялся на ноги и, повернув против ветра, добрел до главной улицы; напротив маячил еще один перекресток. Уличные фонари взирали на него с высоты, казалось, верхушки столбов гнутся под их тяжестью. Фабричные фасады были ярко освещены. Вывески на заборах предостерегали, что они находятся под охраной электроники, собак, сторожей. В цепких лучах света Джонни съежился, затосковал. Ветер лениво шуршал мусором в канаве. Сухие бумажки дергались, взлетали, замирали. Понаблюдав за их неторопливой пляской, Джонни глянул на название улицы — и кивнул, словно так и предполагал, что окажется именно здесь, единственным человеком в ненастоящем, призрачном мире. Он перешел на другую сторону, свернул за угол и пошел по улице, вдоль которой тянулись какие-то строения, площадки для разгрузки товаров, ограды из стальных труб и металлической сетки. Песчаный берег или склон горы остаются сами собой, даже если там нет ни души, но городская улица зависит от людей и машин. Без них ее подлинное назначение теряется до утра, она становится жутковатой и жалкой. Кассета кончилась, но Джонни не стал ставить новую, а просто скинул наушники. Хватит с него на сегодня.
Внезапно заборы исчезли. Джонни увидел огромную автостоянку, а за нею несколько магазинов и возвышающееся над ними просторное здание супермаркета. Он почувствовал себя человеком из космоса, вернувшимся на Землю после атомной катастрофы, во время которой люди погибли, а здания остались. Он не решался войти в это огромное пустое пространство, где был бы единственным живым существом во всем мертвом городе.
Чуть впереди светофор сменил красный свет на зеленый. В предрассветной тишине Джонни с удивлением услышал щелчок автомата.
"Иди!" — велел ему город. Джонни двинулся по обезлюдевшей площади. Дойдя до середины, тревожно оглянулся — ему показалось, рядом кто-то движется. Это стекла витрин отражали его движения — дергающимся темным силуэтом. Краем глаза Джонни продолжал следить за ним, хотя и удалялся от магазинов все дальше и дальше.