— Чего? — спросила Бонни недоверчиво.

— "Выжженной земли". Так ансамбль называется. Понимаешь, я иногда по пятницам заменяю их барабанщика. И всегда хожу к ним на репетиции. Это отсюда недалеко. Я мог бы даже взять с собой Софи, если она захочет.

Провожая Бонни до двери, он пытался себе представить, как Софи с печеньем в руках слушает музыку, которую обычно называют "андерграунд".

— Твои родители, верно, считают, что я навязал тебе лишнюю ответственность, — сказал он. — Женщину с двумя парами челюстей во рту! Помнишь, какой это был ужас?

Бонни обернулась.

— Они считают, я поступаю как настоящая маори, — ответила она. — Помогаю ухаживать за старой женщиной. Уважение к старшим и внимание к старикам в традициях маори. Полагают, я наконец возвращаюсь к своим истокам. Но я им говорю, что, может, это во мне китайская кровь сказывается.

— Моя мать очень хорошо заботится о бабушке, — сказал Джонни. — Правда, у бабушки голова работает как надо. Без единого сбоя!

Бонни ушла. Джонни постоял за закрывшейся дверью, прислушиваясь к ее шагам. Дверь ее дома открылась и закрылась.

— Бонни Бенедикта, — пробормотал он, — насколько я понимаю, у твоего инженера шансов никаких.

Впрочем, он знал, что думать об этом не нужно.

Стоя внизу у лестницы и вслушиваясь в рев машин, Джонни ощущал свою силу. Ему казалось, будто он умер, а затем возродился и смерть растворилась в его крови; сердце билось спокойно — семьдесят ударов в минуту, — уверенно; сейчас он полностью держал себя в руках.

Поднимаясь по лестнице, он размышлял о том, что, хотя и не возражает против общения с людьми, все же, так же как и Бонни, всегда стоит несколько в стороне. Он чувствовал себя одиноким танцором в мире, который то бросается на него, норовя зубами вырвать глотку, а то стонет и жалуется: "Ах Боже мой, Боже мой, вот напасть-то!" — не зная, как разрешить собственные проблемы. Судя по всему, он вряд ли долго здесь проживет, но Софи подтверждала то, что он уже знал: по существу, люди рождаются, живут и умирают в одиночестве; и хотя эта мысль не веселила, Джонни сейчас находился в том настроении, когда способность называть вещи своими именами означала овладение истиной и таила в себе утешение. Он ворвался в гостиную, чем весьма напугал Софи, которая вскочила, рассыпав по полу печенье.

— Ты как сюда попал? — спросила она.

— Ты меня впустила, — сказал ей Джонни, подбирая печенье. — Ты меня пригласила. А теперь я у тебя поживу. Видишь, как осторожно надо себя вести.

— Это хорошо, — с недоумением произнесла Софи. — А я тебя знаю?

— Я для тебя свой, — ответил Джонни. — я бы, пожалуй, сейчас вышел прогуляться. Но ты, если хочешь, можешь пойти со мной.

Софи просияла.

— Это было бы чудесно, — сказала она. — Если мы пойдем мимо почты, можно забежать туда на минутку и снять со счета денег, потому что нужно, чтобы в доме всегда было немножко, на всякий случай...

— Почта сейчас закрыта, — возразил Джонни, кладя печенье на тарелку. Одно или два из них выглядели немного запылившимися. — Я думал, сядем на автобус и поедем послушать один оркестр.

— Давай, — радостно согласилась Софи. — Эррол любил оркестры. Он любил слушать, когда оркестр железнодорожного депо играл песню "Земля надежд и славы".

— С тех пор кое-что изменилось, — заметил Джонни. — Тебя ожидает сюрприз. Сходи накинь жакет, Софи, и пойдем посмотрим, что нам предложат.

В ожидании Софи он не спеша сполоснул чашки. "Убежим и посмотрим, что сумеем, — думал он. — Больше все равно увидеть не удастся".

За спиной у него послышалось какое-то шарканье. Он обернулся. Рядом с ним стояла Софи: она надела шляпку и взяла в руки сумочку, но вместо пальто натянула на себя ночную кофту. Одну руку она продела в рукав, а вторую — в горловину так что шея у нее была туго перетянута, а кофта болталась мешком под мышкой.

— Возможно, нам придется кое-что изменить, — заметил Джонни, помолчав. — Надо надеть жакет.

И принялся снимать с нее ночную кофту.

Софи подняла на него глаза — вид у нее был довольный, но в то же время и неуверенный.

— Как, это ты? — вдруг спросила она, словно не веря собственным глазам.

Джонни остановился. Он вспомнил, как услышал этот вопрос в первый раз. Сейчас это было уже совсем другое дело.

— Софи, — сказал он наконец, — я думаю, это правда я. Честное слово, я так думаю.

И в этот миг, хотя он и не мог бы этого объяснить, он ясно понял, что принадлежит к тем, кому в жизни повезло.