— Как говорить? — спросила она. — Мне нельзя? Почему? — И опять брызнула «Шанелью». — Разве я сказала что-то неуместное?

— Чтобы разговаривать со мной таким образом, — начал я с горечью в голосе, — вы должны меня… вы должны мне… вы должны иметь на это право, — проще свои мысли я не мог выразить.

— Право? О чем ты говоришь? Совершенно не понимаю. Когда говоришь по-французски, то яснее выражаешься.

— На другом языке легче. Ганс Касторп тоже, когда хотел…

— Кто такой? — нахмурила она брови.

«Не читала. Это ужасно!»

— Так, один. Un boche [214]. Вымышленный образ. В Альпах.

— Ah, «la Montagne magique»!.. Oui, oui… J'ai lu, j'ai lu… [215]

Я про себя вздохнул с облегчением.

— Ну и что он там хотел? — отозвалась она после минутного молчания.

— Сказать что-то важное. И именно для этого воспользовался иностранным языком.

— Ты хочешь говорить по-французски? Vas-y! Çа me ferait plaisir! [216]

— Я в этом не уверен. Если только…

— Только что?

— Если пани понравилось мое сочинение о звездах. А propos, давно хотел вас спросить: что с моей тетрадью? Вы почему-то ее не вернули…

— А разве ее нужно возвращать? — улыбнулась она. — Я думала, что это поздравительное послание, подарок. А подарки не возвращают.

Меня как оглоушило. Но я превозмог слабость.

— Да, разумеется, — пробормотал я, — только при этом как-то реагируют. Что-то говорят… откликаются… благодарят.

— Разве ты не получил «пятерку»? — притворилась она обиженной. — Единственный во всей школе! Это не в счет? Этого мало?

— Конечно, мало, — с вызовом и претензией ответил я, будто обманутый любовник. — Слишком, слишком мало! Тот, кто мечтает и пишет, об оценке не думает!

— А о чем? — она сложила губки трубочкой и стала нежно дуть на пораненное место. — О чем мечтает тот, кто пишет? О признании? О славе?

— Это не главное. И не на том этапе, на котором я нахожусь.

— C'est-à-dire? [217]

— Образование. Первые шаги. Сейчас необходимо другое.

— Quoi, j'aimerais le savoir [218].

— Помощь. Дружеская поддержка.

— Разве я не учу тебя? Не помогаю? — она приложила к ране большой кусок ваты и сильно прижала ее, чтобы остановить кровотечение.

— Не так, как этого хотел бы поклонник филологии и адепт de belles lettres [219]. А так, как, например, это делает наш физик с Рожеком Гольтцем.

— А как и что он с ним делает? — спросила она с шутливым ужасом.

— Как это — что! — огрызнулся я. — Занимается по программе второго курса университета. Квантовой механикой и теорией относительности. Остается с ним после уроков. Они встречаются дома. Вместе ездят на какие-то симпозиумы и физические олимпиады.

— К сожалению, олимпиады по романской филологии нет. Тут уж я ничего не могу поделать.

— Но есть литература, о которой можно беседовать. И которую можно читать. Как Франческа с Паоло, — добавил я, понизив голос.

— Как кто? — вскинула она голову.

— Так, двое. Un couple… [220]Много веков назад. В Италии.

— Не понимаю, о ком ты.

— О них упоминал Данте.

— Ah, «la Divina Comédie»… [221]Полностью не прочла. Знаю только «Ад» и «Чистилище». Твои, наверное, из «Рая».

— Нет, к сожалению. Во втором круге… de la Cite dolante [222].

— Вот что ты мне предлагаешь! — насмешливо улыбнулась она и достала из сумочки белый сложенный платок. — В аду оказаться?

— «L'enfer c'est les autres», on dit… [223]От этого нет спасения.

Мадам коротко рассмеялась.

— Вот видишь: сам все знаешь! — Она расправила платок, после чего опять сложила его в треугольник и аккуратно скатала, превратив в узкую полоску материи с остроугольными краями. — Чему же я могла бы тебя научить? Что могла бы с тобой… читать? — Она начала бинтовать мне руку.

— О, книг достаточно! — печально улыбнулся я. — Хотя бы «Ланселот»… [224]

— Ах, «Ланселот»!.. oui, oui… «или Рыцарь телеги»… Chretien de Troyes…

— Согласен, — сказал я, со страхом отметив, что впадаю в назидательный тон Ежика.

— Почему именно это?.. Средневековая легенда… Понимаешь, насколько это трудно?

— Понимаю. И именно поэтому…

— Рассчитываешь на мою помощь.

— Vois l'avez dit, madame [225].

— Ты меня слишком переоцениваешь, — она соединила концы платка и завязала их узлом. — Я преподаю только язык и остаюсь, как смешно выразился твой товарищ, seulement une lectrice de français [226]. Впрочем, мне показалось, что ты ему подсказывал, — она пристально посмотрела мне в глаза.

— А вы наконец-то сходили на ту выставку Пикассо? — отпарировал я.

— «Наконец-то»? Почему «наконец-то»? Я была там с самого начала.

— А вы сказали…

— Что я сказала? — перебила она меня.

— «Je n'y suis pas allée».

— И это правда.

— Как же вас понимать?

— Я была на открытии, но картин не видела. А если не ошибаюсь, тебя интересовали именно картины.

— Меня?

— Твоего товарища, — сказала она, сделав вид, что ошиблась.

— Простите, пани, но я чего-то не понимаю.

— Слушаю, что тебя интересует? — на ее губах все еще блуждала насмешливая улыбка, лишь подчеркивающая ее обаяние.

— Как можно побывать на открытии и не взглянуть на картины?

— Что в этом странного? — пожала она плечами. — Это даже естественно. Поживешь, сам убедишься.

— Зачем тогда вообще ходить?

— Разные причины бывают.

Холодная дрожь пробежала по телу, и я уже готов был нанести удар: «Счастливый жребий Клеопатры?», но вовремя прикусил себе язык.

— Впрочем, я не люблю Пикассо, — добавила она после короткой паузы.

Стало полегче.

— Откровенно говоря, я тоже, — отозвался я в поисках согласия.

— Ну, видишь, как все складывается… — шутливо заметила она.

— А кого вы любите? — снова поддался я искушению рискованной игры. — Я, к примеру, Бернара Бюффе.

У нее даже веки не дрогнули.

— Особенно его мертвые, серо-стальные виды Парижа… — флегматично продолжал я. — Вы знакомы с его живописью?

— Разумеется, кто же с ней не знаком!

— И что же? — посмотрел я ей в глаза. — Вы разделяете мой вкус?

— Я бы не сказала, что это великое искусство, — покачала она головой. — Но определенное очарование в его картинах есть.

Мне хотелось продвинуться еще на шаг («А собор Сен-Жермен? Тоже только очарование?»), но я сдержался, увидев другой, лучший ход.

— Знаете, пани, кто мне еще особенно нравится?

— Из художников, я так понимаю?..

— Да, — улыбнулся я.

— Откуда же я могу знать? Скажи.

— Альберто Джакометти, — заявил я, прекратив улыбаться. — А о нем… что вы скажете?

— Интересный, — кивнула она головой. — Таинственный… Тонкий…

— Его творчество, насколько мне известно, пользуется невероятным успехом. О нем только и говорят.

— Je ne suis pas au courant [227], — развела она руками.

— Я читал об этом в газетах, — лгал я с каменным лицом. — Кроме того, слышал, как о нем говорят даже… в какой-то мелодраме.

— В мелодраме? — спросила она.

— Ну, того… как его там? — сыграл я забывчивость. — Так называемого l'enfant prodige du cinéma français… [228]— процитировал я подзаголовок интервью, опубликованного в «Arts».