Капитан Кунце отправился в Линц одиннадцатичасовым поездом. Он дал проводнику две кроны чаевых и получил в свое распоряжение отдельное купе, где немедленно отправился на боковую. В Линц он приехал уже относительно отдохнувшим и, взяв фиакр, поехал в комендатуру 14-го пехотного полка, где его уже ожидали генерал Венцель и доктор Вайнберг.

Заседание началось не под счастливой звездой. Показания Ритцбергера, которые еще утром казались таким весомым свидетельством против обер-лейтенанта Дорфрихтера, к обеду свелись к нулю. Когда аптекарю показали ординарца Дорфрихтера, Ритцбергер заявил, что он не имеет ничего общего с тем солдатом, который спрашивал цианистый калий. Ординарца отпустили, но аптекарь остался.

— Я вот тут еще раз подумал, — сказал он, — мне кажется, что все-таки мне этот парень знаком. Должно быть, я пару раз видел его в аптеке. Уверен, что не так давно я его сам обслуживал.

— А не припоминаете ли вы, что он покупал? — спросил Кунце.

— Так, что же это могло быть? Должно быть, что-то без рецепта, иначе бы я помнил. — Аптекарь задумался, и вдруг глаза его блеснули. — Капсулы! Капсулы с облатками! Несколько дюжин капсул с облатками!

Он описал эти капсулы, они были точно такими, что пришли с циркуляром Чарльза Френсиса. Скрепя сердце генерал Венцель объявил, что он согласен на повторный допрос обер-лейтенанта Дорфрихтера.

Дорфрихтер и при втором допросе был так же безмятежен и спокоен, как и при первом. Да, это верно, он посылал своего ординарца за капсулами. У его собаки Тролля были глисты, но пес никак не желал глотать прописанное ветеринаром лекарство. Он, Дорфрихтер, и придумал давать собаке это лекарство в облатках. Лечение помогло, и скоро глисты исчезли.

Приписанный к 14-му пехотному полку ветеринар подтвердил показания Дорфрихтера, и комиссии не оставалось ничего другого, как поблагодарить Дорфрихтера за сотрудничество и отпустить его.

В течение вечера были допрошены все ординарцы полка на предмет загадочной покупки цианистого калия. Поскольку поиски результата не дали, опросили всех ординарцев гарнизона. В итоге генерал Венцель вместе с доктором Вайнбергом ночью вернулись в Вену. Кунце остался в Линце. До обеда он попытался еще раз проанализировать все показания свидетелей. В полдень он принял приглашение полковника фон Инштадта отобедать в офицерской столовой. Несмотря на проявляемое внешне гостеприимство, он чувствовал как со стороны полковника, так и со стороны других офицеров за столом неуловимую антипатию. Это его не удивляло. С самого начала он прекрасно осознавал, как относится весь гарнизон к этому расследованию.

Он сделал вид, что не замечает холодного приема, а просто наслаждается едой и прежде всего их обществом.

Разговор зашел о новых достижениях в воздухоплавании. Один из лейтенантов, сидевших за столом, будучи летом во Франции, принял участие в качестве наблюдателя в историческом перелете Луи Блерио через Канал. Молодой офицер заявил с энтузиазмом, что это самое значительное событие в его жизни.

— Я не думаю, что аэропланы смогут когда-нибудь играть существенную роль в войне, — заметил полковник фон Инштадт. — Возможно, их будут использовать при рекогносцировке, но главный недостаток этих этажерок — они чертовски громко шумят. Их слышно за много километров до того места, куда они должны добраться. С кавалерией совсем другое дело.

После семи лет службы в армии Кунце не переставал удивляться ограниченности военных. Кроме стратегии, для них ничего не существовало. Все достижения прогресса, по их мнению, имели смысл только тогда, когда они служили разрушению.

— Англичане, я слышал, собираются устанавливать на аэропланах пулеметы, — сообщил один из лейтенантов.

— Я тоже слышал об этом, но мне кажется это сомнительным. Что же, один аэроплан должен нападать на другой, как рыцари Средневековья? Да ведь они страшно дорогие. Ни одно правительство не сможет себе позволить такие затраты.

— Можно применять аэропланы и для бомбардировки с воздуха.

— Исключено. По крайней мере, пока армией командуют офицеры. Враг может во всех отношениях отличаться от нас, но в одном мы одинаковы: его командование состоит из джентльменов. Война, конечно, это кровавый ад, но сохранились некоторые, еще с рыцарских времен действующие правила. Ведь при такой бомбардировке бомбы могут не попасть в цель, а упасть на мирное население. Ни один командующий, не важно, с какой стороны, не захотел бы взять на себя ответственность за такое преступление!

Кунце не хотел спорить с полковником; он не стал напоминать ему о впечатляющих успехах немцев при бомбометании. В конце концов, он принял приглашение на обед не для того, чтобы обсуждать перспективы воздухоплавания.

Разговор перешел от аэропланов к Франции и ее армии. Есть слухи, сказал один молодой лейтенант, что они хотят изменить военную форму: Генеральный штаб предложил упразднить сверкающие кирасы у кавалерии и красные рейтузы у пехоты — они являются сейчас для современной дальнобойной артиллерии прекрасной мишенью.

Большинство за столом высказалось, однако, в том смысле, что с малозаметной формой теряется военный лоск солдата и подрывается мораль войск. Беседа о французах привела к обсуждению недавно нашумевшего случая в Вердене. Солдат пытался убить восемьдесят своих товарищей, подмешав им яд в пищу, только из-за того, что одному из них был должен сто пятьдесят франков. Капитан Кунце счел момент подходящим, чтобы перейти к разговору о Чарльзе Френсисе. Он достал из кармана коробочку и протянул ее полковнику фон Инштадт.

— Вот одна из коробочек, в которых был отправлен цианистый калий. Это показывает, насколько тщательно все было запланировано. Если коробочка хотя бы на несколько миллиметров была толще, конверт не прошел бы в щель почтового ящика.

Коробочка из тонкого картона пошла по рукам, пока не попала светловолосому лейтенанту на другом конце стола. Он смотрел на нее несколько мгновений, после чего поспешно, как будто обжегшись, передал ее соседу. От внимания Кунце это не ускользнуло.

— Вы уже видели где-то такую коробочку, господин лейтенант?

Офицер смотрел на него, не отвечая. Возникло тягостное молчание. Лейтенант ответил растерянным, тихим голосом:

— Да, господин капитан, в такой коробочке я получил писчие перья. В подарок ко дню ангела.

— Писчие перья ко дню ангела?

— Это была шутка. Я однажды попросил перо у товарища, и оно мне понравилось. На следующий день случайно был мой день ангела, и он подарил мне дюжину таких перьев.

— Как зовут вашего друга?

— На этот вопрос, пожалуйста, позвольте мне не отвечать, господин капитан.

Лейтенант говорил вежливым, но решительным тоном.

— Почему же нет?

— Потому что мы все находимся под подозрением, господин капитан. Весь гарнизон. И я не хочу подводить никого из моих товарищей.

За столом царило гробовое молчание. Кунце вглядывался в лица — они были похожи на статуи: глаза, которые ничего не видели, уши, которые для доводов разума глухи.

Полковник фон Инштадт прервал молчание:

— У меня есть предложение, Дильманн. — В слегка гнусавом аристократическом голосе сквозила некоторая досада. — После обеда вы назовете имя господину капитану тет-а-тет. Все это мне представляется не столь важным, чтобы терять на это время.

Хотя своим вмешательством полковник помог Кунце, сделал он это скрепя сердце. Капитану же было давно ясно, что следователь, если он хочет добиться успеха, должен уподобиться бесхозной кошке — позволять каждому делать с ней кто что хочет, но не пропускать ни одного мусорного ведра, как бы оно ни воняло.

— А теперь фамилию! — сказал Кунце в раздевалке лейтенанту Дильманну, пока тот пристегивал портупею.

Дильманн выглядел совершенно несчастным.

— Я должен, да, господин капитан? — И когда его мучитель кивнул, он вздохнул: — Ну хорошо, господин капитан. Это был обер-лейтенант Петер Дорфрихтер.

Кунце ничего не сказал. Он к этому ответу был уже готов. Если бы Дильманн назвал другое имя, он был бы сильно разочарован.