Так точно, он оказывал господину обер-лейтенанту услуги. Да, он получал небольшие суммы в качестве платы за эти услуги, но это все, что он может сказать по этому поводу. Господин обер-лейтенант не раз повторял, что он им очень доволен.

— Господин обер-лейтенант фон Хедри дал вам несколько писем, которые вы должны были отправить в Вене. Помните, сколько их было? — спросил полицай-президент.

Лебовиц с недоумением уставился на него вытаращенными глазами.

Почему вдруг письма? Лебовиц сильно забеспокоился. Что же было в них такого важного? Может быть, деньги?

— Их было четыре, господин полицай-президент, — заикаясь, пролепетал он.

— Вы уверены, что не больше?

— Так точно, с вашего позволения, господин президент. Я их сосчитал, когда господин обер-лейтенант отдал их мне, а потом еще раз на почте.

— Вы их бросили в почтовый ящик?

— Нет, с вашего позволения, господин президент. Мне надо было знать наверняка, что они не потеряются. Поэтому я их на стол положил, где почту сортировали. — Он заговорил погромче: — Если их потеряли, то я, с вашего позволения, здесь ни при чем, а виновата почта!

— Вам господин обер-лейтенант именно так поручил отправить письма?

— Нет. Как я уже говорил, я только хотел, чтобы они не потерялись. И чтобы они скорее были отправлены. Я всегда старался служить моему господину офицеру как можно лучше.

— Вы прочитали, куда были адресованы письма?

— Нет, с вашего позволения, господин президент.

— Почему нет?

— Я не умею читать, милостивый господин. По-немецки то есть. На иврите я могу читать. Но вы же не подписываете ваши письма на иврите.

— Как правило, нет, — сказал Бржезовски, и по его губам скользнула улыбка.

Допрос длился около часа. По окончании допроса полицай-президент сообщил Лебовицу, что тот должен оставаться в Президиуме, чтобы его смог допросить капитан Кунце, который вернется только завтра.

— Но милостивый господин, я же должен сегодня ехать в Гамбург! — закричал Лебовиц. Он начал рыться в своих карманах и достал оттуда аккуратно свернутую бумагу, на которой молодой раввин изобразил ему план поездки. — Мы пересаживаемся в Праге и Лейпциге и приезжаем завтра в обед в Гамбург. На другой день, двадцать восьмого, мы отплываем на «Кримхильде». Если я останусь в Вене, милостивый господин, я опоздаю на пароход.

— Ну тогда вы отправитесь на следующем пароходе, господин Лебовиц, — сказал Бржезовски.

Никогда в жизни никто в Галиции не называл Лебовица господином. Эта необычная честь привела его в еще большее смятение.

— Но я ни за что не смогу решиться отправиться в такое далекое путешествие один, милостивый господин! Один я бы даже сюда никогда не приехал. Я родился в Гродеке и всю жизнь там прожил — один раз только ездил в Пршемышль и два раза в Краков. Никуда я больше не ездил. Я никак не могу отстать от моей группы.

Бржезовски встал и обратился к адвокату:

— Боюсь, мы вынуждены задержать господина Лебовица. Возможно, он будет одним из важных свидетелей, и мы не можем пойти на риск потерять его.

Когда Лебовиц в отчаянии зарыдал, полицай-президент ободряюще похлопал его по спине и, обратясь к адвокату, продолжал своим дружеским, но и одновременно приказным тоном:

— Я распоряжусь, чтобы с ним хорошо обращались. Закажите ему еду в каком-нибудь кошерном ресторане. Я не возражаю. Мы не задержим его ни на минуту сверх того, что необходимо. Я еще раз хочу сказать, что он только свидетель, а отнюдь не подозреваемый.

Полицай-президент и адвокат обменялись рукопожатиями, и Моисея Лебовица увели.

Группа галицийских эмигрантов, как и предполагалось, уехала вечером в Гамбург.

Спустя три дня Лебовиц был отпущен, так и не будучи допрошен капитаном Кунце.

Новый поворот в деле Чарльза Френсиса был виной тому, что о Лебовице в полиции просто забыли. Если бы адвокат не стал наводить о нем справки, он просидел бы, наверное, еще несколько дней. К сожалению, есть определенные недостатки быть не подозреваемым, а гостем в полиции, сказал адвокат Лебовицу.

После своего освобождения Лебовиц заплатил адвокату его гонорар, забрал проездные билеты и паспорт, которые оставил для него раввин, и отправился пешком на Северный вокзал. Несколько часов до отправления поезда он провел, забившись в угол в зале ожидания третьего класса. Когда объявили его поезд, он кинулся бегом на перрон.

Это был скорый поезд с вагонами разных классов. Лебовиц пошел вдоль поезда, рассматривая лица пассажиров через чисто вымытые окна вагонов. Не было никого, кто хотя бы как-то походил на него, все, даже пассажиры третьего класса, выглядели страшно чужими.

Когда раздался сигнал к отправлению, он все еще стоял на перроне и, не двигаясь, смотрел, как поезд все быстрее и быстрее уносил свой груз из металла и людей, пока не исчез из вида.

Он вернулся в город, на этот раз в туристическое бюро, где покупались билеты для всей группы. Билеты назад у него не приняли, так как было уже поздно и пароход из Гамбурга давно находился в пути. Ему вернули только стоимость проезда до Гамбурга. Лебовиц отошел от окна и равнодушно порвал пароходный билет на мелкие клочки.

Вечером он сел на поезд Вена — Гродек. Даже потертые деревянные сиденья напоминали что-то родное. Старушка, сидевшая в углу напротив, жила на той же улице, что и он, двое мужчин ехали в соседние Винники. Впервые за последние дни он почувствовал себя спокойно и умиротворенно. Как ему вообще пришла в голову эта сумасшедшая мысль ехать в Америку?

Капитан Кунце вернулся в Вену двадцать восьмого ноября, проведя еще одну бессонную ночь в поезде. Он отправился с вокзала прямо в свое бюро и попросил соединить его с генералом Венцелем, который все еще был в Линце.

— Я убежден в том, — сказал он ему, — что обер-лейтенант фон Хедри не имеет к делу Чарльза Френсиса никакого отношения. Еврей, который сдавал письма — всего четыре, находился у него в услужении. Я поручил своим сотрудникам найти получателей писем. Три женщины подтвердили показания Хедри. Четвертое письмо было адресовано Мадеру. Нет никаких оснований считать, что в нем было еще что-нибудь, кроме поздравления Мадеру с переводом в Вену.

Венцель слушал его молча, не перебивая. В конце доклада он сказал:

— Приезжайте, пожалуйста, ближайшим поездом сюда. Здесь появились интересные новости. Во всяком случае, так считает доктор Вайнберг. Я лично не хочу без вас ничего предпринимать. Вы заварили всю эту кашу, и вам доводить дело до конца.

Вздох, с которым Кунце встретил эти слова, был достаточно громким, чтобы его услышали на другом конце провода. У него кружилась голова от усталости, он надеялся добраться наконец до дома и выспаться. Но он отлично знал, что возражать — просто терять время. Это был приказ.

— Хорошо, господин генерал, я еду, — ответил он, не спрашивая, что за интересные новости генерал имел в виду.

Как раз этим же утром в Линце аптекарь Ритцбергер проснулся раньше, чем обычно.

Несмотря на свои пятьдесят шесть лет, он чувствовал себя отдохнувшим, полным сил и энергии, и у него было еще целых полчаса в запасе. Почему бы ему не заняться любовью со своей молодой женой, которая еще спала, подумал он. Только он протянул руку, чтобы дотронуться до жены, как ему вспомнился случай, который произошел две недели назад. Он решил воздержаться от семейных радостей, вскочил с кровати, оделся и быстро зашагал к дому шефа полиции, с которым еще вчера вечером играл в карты.

А вспомнилось ему следующее. Поздним вечером к нему в аптеку зашел солдат, пехотинец 14-го полка, и попросил цианистый калий, довольно большую дозу, насколько он помнил. На вопрос, зачем ему это понадобилось, солдат сказал, что калий нужен его лейтенанту для каких-то фотографических опытов. Аптекарь объяснил, что, во-первых, у него цианистого калия нет, а во-вторых, если бы даже и был, то без особого рецепта яд он продавать не имеет права. Он посоветовал солдату, чтобы его лейтенант получил рецепт в отделе здравоохранения и с ним пошел в гарнизонную аптеку, единственную в Линце, в которой есть цианистый калий.