Мне совсем не хотелось покидать книжный магазин, где продавцы такие симпатяги. Отныне, сказала я себе, в Париже буду покупать все книги только здесь. Я бросаю последний взгляд на книжные полки и замечаю несколько книг писателя, роман которого мне так понравился несколько лет назад. Книги маленькие и довольно дорогие, наверное потому, что напечатаны на тонкой веленевой бумаге и иллюстрированы гравюрами. Я предпочла бы приобрести их в недорогом карманном издании. Я не знаю, какую же выбрать. И тут замечаю, что на одной из книг электронный ценник просто наклеен на обложку, а не впечатан в нее, как на других. Вдруг меня осеняет мысль отклеить этикетку и стащить эту книжку, купив еще две. Идея заполучить три книги по цене двух кажется мне справедливой, особенно если учесть количество текста, который они все вместе содержат.

Подцепив ногтем указательного пальца кончик ценника, я тихонько тяну его, с отсутствующим видом разглядывая книги на полках. Операция завершена, и я скатываю в шарик клейкую бумажку ценника, чтобы незаметно закинуть его за стеллаж. Теперь книга мне кажется очищенной от электронной защиты, и ее можно без опаски стащить. Я выпускаю одну из ручек фирменного пакета, уже изрядно набитого книгами, за которые я только что заплатила. Задрав голову и рассматривая якобы интереснейшую книгу, я незаметно опускаю в пакет тоненький томик. Потом снова встаю в очередь, чтобы заплатить за две другие книги. За кассой теперь работает девушка. Люди передо мной покупают книги в подарок к Новому году. Их покупки заворачивают в подарочную бумагу. Один мужчина проходит слишком близко от турникета, и тут же срабатывает сигнализация. Все на него смотрят. Он отходит и извиняется. Продавщица ему улыбается. У меня бешено колотится сердце. В оцепенении я не могу оторвать взгляда от белых перекладин, обрамляющих выход. Мне так хочется оказаться уже по другую сторону. Мне жутко страшно. Но я ничем не рискую, ведь я выбросила опасный шарик. Так что сирена сработать, конечно же, не должна. Несколько лет назад в Нью-Йорке я украла мохеровый черный свитер, заметив, что к нему не прицеплена бляшка из белого пластика, как на всех остальных вещах в магазине. В тот раз я, натянув в примерочной свитер под пальто, при выходе из магазина испытывала такой же ужас. Минуту спустя я была уже на улице вместе с прекрасным свитером стоимостью в семьдесят долларов, доставшимся мне бесплатно. День прошел не зря. Итак, я плачу, улыбаюсь продавщице: нет, не надо давать мне еще один пакет. Я положу книги в тот, который у меня уже есть. Я делаю шаг к выходу. Потом второй. Я прохожу страшную арку. Взвывает сирена.

В это же время множество людей входит и выходит из магазина. Я могла бы повернуться к кассе с удивленным и смущенным видом: «Неужели эта сирена из-за меня?» Такое может случиться с кем угодно: когда выходишь, вдруг срабатывает сигнализация, хотя все покупки честно оплачены, или, точнее, среди них в пакете может нечаянно оказаться неоплаченная книга. Но я тут же понимаю, что оторванный ценник выдаст меня с головой. И, больше не раздумывая, бросаюсь бежать со всех ног, заворачиваю за угол и мчусь по бульвару, кишащему туристами и прохожими. Я их грубо расталкиваю, даже не извиняясь. Никогда прежде я не бегала с такой скоростью и такими гигантскими шагами. Я мчусь во всю прыть. Вдруг меня за плечо хватает рука: «Мадам, вы что-то украли!»

«Мадам». Терпеть не могу это обращение. Мне тридцать лет, но я все еще не могу к нему привыкнуть. Я оборачиваюсь. Передо мной — давешний молодой человек из книжного магазина. Несмотря на декабрьскую стужу, он без пиджака, в одной рубашке с закатанными рукавами. Как и я, он тяжело дышит. Он действительно красив. «О'кей, — говорю я изменившимся от стыда и страха голосом, — я взяла книгу, не заплатив за нее. Я не знаю, что на меня нашло. Мне очень жаль, действительно жаль». Произнося эти слова, я отдаю себе отчет, что выгляжу жалко. Я вытаскиваю книгу из пакета и протягиваю ему. Он мельком смотрит на нее и просит открыть пакет. «Я заплатила за все остальные книги, можете мне поверить». — «Думаете, вам можно верить?» Он ухмыляется. Я не поднимаю глаз. Стоя перед ним посреди бульвара, по которому, оглядываясь на нас, идут люди, я молча сношу унижение. С чеком в руке он сравнивает содержимое сумки с количеством, указанным в чеке. «Порядок». Он уходит с книгой, которую я украла, сказав мне на прощание: «Вам должно быть стыдно. Вы ведь сами пишете и знаете о проблемах маленьких издательств и независимых книжных магазинов!»

Я остаюсь одна на бульваре, едва держась на ногах, с трепещущим от пережитых эмоций сердцем и пылающими щеками. Вытаскиваю сигарету и, дрожа всем телом, закуриваю. Жадно затягиваюсь и широким шагом ухожу прочь. Я долго иду незнамо куда, время от времени восклицая в полный голос: «Ах ты боже мой! Боже мой!» Весь остаток дня и весь следующий день при воспоминании об этой сцене мои щеки начинают краснеть, словно мне только что надавали пощечин.

Слава богу, на следующий день я уже в самолете, который уносит меня в Нью-Йорк, подальше от тех мест, где я сообщила человеку свое имя, какие-то подробности своей жизни и дала повод себя презирать.

Я больше никогда не бывала в том книжном. И так и не прочла ни книгу, которую стащила тогда, ни те две, за которые заплатила. Я больше никогда не воровала.

Вру. Иногда в супермаркете, заполняя покупками тележку, я незаметно кладу в карман какую-нибудь мелочевку: луковицу за двадцать пять сантимов, головку чеснока, коробку приправы за четыре или пять франков. Хоть какая, а все экономия.

Я должна сделать еще одно, последнее признание. И тоже ужасное.

Мне девятнадцать лет. Июль-месяц я провожу в деревне и занимаюсь тем, что нянчу двух маленьких девочек, за что мне платят по-царски. Всю неделю я остаюсь с ними одна. А на выходные к нам присоединяется их разведенная мама-психоаналитик со своим приятелем. В маму-психоаналитика я буквально влюбилась с первого взгляда. Одно ее присутствие вызывает во мне бурю эмоций. Я жду ее приезда со страстным нетерпением. Вечером взрослые собираются за столом и приглашают меня. Они ведут интеллектуальные беседы, за которыми я едва слежу. Я мечтаю только об одном: быть всегда рядом с нею, смотреть на нее, слушать ее голос. В конце июля мне ужасно грустно с ней расставаться.

В сентябре в Париже раздается телефонный звонок. Психоаналитик просит меня в следующую субботу посидеть с ее девочками.

Ничто в мире не могло бы привести меня в больший восторг. Снова ее увидеть, побывать там, где она живет, войти в ее спальню!

Я брожу по комнатам старинной квартиры, полной книг, все разглядываю и рассматриваю. На рабочем столе замечаю купюру в сто франков, небрежно брошенную между лампой и ножом для разрезания бумаги. Такое впечатление, что ее положили сюда и потом забыли.

Чтобы вот так разбрасываться стофранковыми купюрами, нужно совершенно не придавать значения деньгам. Разве она вспомнит об этих ста франках? Кто угодно может их стащить: ее маленькие дочери, их брат — мой ровесник — или же, наконец, уборщица. Совершенно никакого риска.

Я их взяла.

Было весьма приятно удвоить мой гонорар няньки.

Вечером психоаналитик, расплачиваясь, спросила меня своим мягким, с хрипотцой, голосом курильщицы, не видела ли я на ее столе ста франков.

Покраснев, не поднимая глаз, я ответила: нет. Ну что тут скажешь?

Возможно, она специально оставила на виду эти сто франков, устроив мне некую проверку, которую я либо прошла, либо нет, в зависимости от того, чего она от меня ожидала.

Она больше никогда не просила меня посидеть с ее дочерьми. Больше никогда я ее не видела.

Я начала сидеть с детьми летом, когда мне стукнуло одиннадцать. Молодая испанка, нанятая моими родителями за еду и кров, нас покинула. Это было настоящей катастрофой для моей мамы, осознавшей, что ее отпуск поставлен под угрозу. Мы, девочки, уже достаточно взрослые и не нуждаемся в присмотре. А вот мальчики требуют постоянного внимания.