Бесцельно бродя по дорожкам, старик вспомнил, что во дни своей молодости он жил домовым при конюшне. Местечко было не ахти какое почетное, но жилось тепло, спокойно и чувствовалось так уютно около больших, спокойных, добрых лошадей…

— В конюшню… на старости лет… — скорбно усмехнулся призрак и заковылял к большому зданию, прилегавшему к другой стороне дома.

На пороге конюшни старик остановился, пораженный, недоумевающий: ни одной лошади не стояло в стойлах, да и сами стойла куда-то исчезли.

Пробираясь вдоль стены, старик наткнулся на что-то и едва не упал… Перед ним стоял большой блестящий автомобиль, распространяя незнакомый запах бензина и резиновых шин.

— Повозка… — прошептал призрак. — Что это они тут такое напутали… Крючки какие-то, трубки. Оригиналы!

Стремясь отдохнуть от всех передряг и прикорнуть поудобнее, старый Павел неуклюже влез на колесо и перешагнул на сиденье шофера. Одна нога запуталась в какой-то щели, старик потерял равновесие и испуганно схватился за сигнальную грушу.

Дикий рев раздался в сарае. Обезумев от страха, призрак бросил резиновую грушу, схватился за какой-то рычаг, и автомобиль, сердито запыхтев, двинулся по уклону вдоль стены.

Старик рванулся вбок, упал на деревянный пол и, растеряв несколько суставов пальцев на ноге, ринулся к выходу.

Он бежал по молчаливым дорожкам сада, и мысль будто оставила его старый мозг.

Бешеными скачками пожирал он пространство, несясь без цели, сам не зная куда — только бы быть подальше от этих труб, ревущих повозок, всего невероятного, что сводило с ума старого, отставшего от жизни беднягу.

Наконец, измученный, с сердцем, умирающим от усталости, он приостановился и задумался.

Старый Павел считал лучшим своим удовольствием напугать какого-нибудь человека, но теперь его потянуло к людям… Среди них он мог чувствовать себя не так одиноко, с людьми было бы не так страшно.

Робко повернул он к дому, вошел в дверь и остановился в нерешительности…

Из кабинета доносился детский смех, веселые крики и хлопанье в ладоши.

— Это, пожалуй, не труба… — колеблясь, сказал старик. — Зайти разве…

Он уже не думал о том, чтобы напугать кого-нибудь. В нем зрела и укреплялась другая мысль, которая только и могла родиться в старом глупом мозгу выбитого из колеи призрака.

— Войду к ним, стану на колени и заплачу. «Милостивые государи, — скажу я им, — извините меня, что я хотел вас напугать! Пожалейте меня старого, которому негде головы преклонить. Приютите меня и не пугайте меня…»

Эта тирада казалась ему удивительно трогательной и убедительной. Он тихонько приоткрыл дверь и вошел в обширный кабинет.

Вся семья сидела к нему спиной, вперив взоры в противоположную стену.

На небольшом полотне незатейливого домашнего синематографа, демонстрируемого отцом семейства, ходили какие-то люди, размахивая руками и шевеля губами. Внезапно они исчезли и на полотне появилось худое неуклюжее привидение, нелепые прыжки которого вызвали взрыв веселого хохота…

Кто-то позади скрипнул зубами, хлопнул в ладоши и тоже захохотал.

Ветхая перегородка в мозгу призрака, отделявшая разум от безумия, не выдержала напряжения и лопнула.

Старый мозг окатило волной безумия, и сразу все страхи куда-то исчезли.

Мурлыча под нос мотив из граммофона и пощелкивая сухими пальцами, старик взобрался на чердак, закутался в портьеру, сел в углу и принялся хохотать, раскачиваясь и поскрипывая остатками зубов.

Утром в том углу, где он сидел, осталась только скомканная портьера да одна торчащая из нее рука, которая время от времени сухо пощелкивала двумя желтыми пальцами.

А потом и она исчезла.

Разумная экономия

Сидя в углу общей залы маленького ресторана, я впервые обратил внимание на этих двух дам.

Обе они были средних лет, но еще довольно моложавы. В отношениях их друг к другу сквозила та специфическая женская дружба, которую ничто не может нарушить, за исключением новой выкройки на капот или красивого любовника.

Дамы мирно болтали, доедая какую-то зелень, потом потребовали кофе, а когда потребовали кофе — одна из них, брюнетка, сказала:

— Я бы выпила ликеру — маленькую-премаленькую рюмочку.

— Ах! И я бы. Человек! Дайте нам ликеру.

— Какого прикажете?

— Да все равно. Какого-нибудь!

Слуга побежал в буфет, принес бутылку бенедиктина, две рюмки, поставил…

— Да не этого! — поморщилась дама. — Это такая дрянь — сургучом пахнет.

— Какого прикажете?

— Он такой, красный…

— Абрикотин-с? Сейчас.

Когда появился абрикотин, блондинка спросила:

— Почем у вас рюмка этого?

— Сорок копеек.

— Боже! Вот дерут! А вся бутылочка сколько стоит?

— Три рубля.

— А сколько здесь рюмок, в ней?

— Рюмок пятнадцать.

— Но ведь это же, милый мой, бессмыслица! Пятнадцать рюмок, деленное на три рубля, — это пятачок рюмка?!

— Двадцать! — подсказал я со своего места.

Брюнетка обернулась ко мне, сердито сверкнула глазами и сказала слуге вполголоса:

— Почему этот молодой человек заговаривает с порядочными женщинами?

— Я не заговариваю, — возразил я. — Математика — точная наука, и есть такие высшие истины, которые можно защищать везде, даже в ресторане, даже с незнакомыми. Я утверждаю: три рубля, деленные на пятнадцать рюмок, дают стоимость рюмки в двадцать копеек. А не пятачок!

Брюнетка подумала немного, потом кивнула головой, сказала: «спасибо!» — и опять обернулась к слуге:

— Значит, за пятнадцать рюмок мы платим три рубля, а за две — восемь гривен?

— Так точно.

Дамы переглянулись, и в глазах их сверкнула одна и та же мысль:

— Если мы выпьем всю бутылочку — мы выгадаем на этом.

— Хорошо, — кивнули головой обе. — Оставьте нам бутылку.

Они прилежно принялись пить и, конечно, выпили только семь рюмок — брюнетка четыре, блондинка три.

— Ох! У меня уже голова закружилась… я не могу больше.

— Да и мне, я чувствую, довольно.

— Знаете что? Мне кажется, что было бы гораздо выгоднее брать рюмками: смотрите, осталась еще половина, а мы должны заплатить три рубля полностью.

— А знаете что? Давайте посчитаем по рюмкам, а остальное пусть он возьмет.

— Ах, и верно. Мы выпили семь рюмок… по сорок копеек… Боже! Выходит три рубля восемьдесят!!

Я нервно подсказал из своего угла:

— Два рубля восемьдесят!!

— Ах, опять он заговаривает! Мерси. Значит, два рубля восемьдесят. Что же мы выгадываем? Всего двугривенный?!

— Да… — сердито сказала блондинка. — Мы оставим им половину бутылки прекрасного ликера за двугривенный!

— Ах! — с сожалением прошептала брюнетка. — Если бы мы могли по рюмочке, по две выпить… Но я не в силах больше!..

— И я.

— Оставьте на текущий счет, — посоветовал я.

— Ах, опять он!.. Что это такое: текущий счет?

— Слуга может на ярлыке бутылки записать ваше имя и отдать остаток ликера в буфет. Там спрячут, а когда вы придете еще раз, можете бесплатно допить.

— Но мы больше не придем в этот скверный кабак! Мы совершенно случайно…

— Таня! Вы как будто перед ним оправдываетесь, — пробормотала брюнетка. — Ведь он же нам незнаком!..

Я откинулся на спинку стула и стал равнодушно рассматривать потолок.

— А знаешь что? Давай эту половину дадим лакею вместо на чай!

— Гм… Тут на полтора рубля… Не много ли?

Порешив на этом, расплатились и ушли.

Вслед за ними вышел и я.

В передней мы снова встретились.

— Мои галоши! — сказала брюнетка, протягивая швейцару ногу. Потеряла равновесие, замахала руками и чуть не упала — я вовремя поддержал ее.

— Вы еще чего тут?! — сердито проворчала она. — Прямотаки нельзя никуда показаться. Хватаются…

В углу стоял аппарат для взвешивания. Внизу маленькая площадка, вверху циферблат с цифрами и отверстие: «Прошу опустить пять копеек».