— Мама, ну если я могу выглядеть гораздо лучше, чем мне это дано от природы, то почему этого не сделать?! — попыталась защититься Полина.

— Много ты знаешь счастливых красавиц? — всплеснула руками мать. — Ты нормально выглядишь от природы. Ничего особенного в тебе нет, но и ничего страшного тоже. Раньше не было и теперь нет. Зря только деньги и здоровье потратила. Что, думаешь, твой Федор красоту какую-то шаблонную ищет? Нет, в женщине изюминка должна быть. В тебе она есть — ум и образование. Только ты вместо того, чтобы их развивать, совершенствоваться в профессии, карьеру свою строить, — под ножом второй год подряд лежишь! И что толку? Ну, на пять лет моложе тебя сделают. Ну, максимум, на десять. Но девятнадцать-то, как Миле, тебе не будет уже никогда. У тебя в глазах светится, что тебе тридцать пять. Даже если у женщины на лице ни одной морщины нет — глаза все равно возраст выдают! Как ты этого понять-то не можешь?

— Зачем ты всю жизнь говоришь мне, что я некрасивая? — тихо спросила Полина. В такие моменты она начинала остро ненавидеть мать. — Знаешь, мне первый врач, к которому я обратилась, на этом основании отказался операцию делать.

— Ты что, ему сказала, что мать тебя считает некрасивой? Не смеши меня! — мать отмахнулась от Полины полотенцем. — Ты ему фотографию Мартины принесла и сказала, что хочешь быть как она. Он тебя спросил зачем. Ты молчала.

— Да! Да! — перебила ее Полина. — Я молчала, а потом он спросил, как я к своей внешности отношусь. И я сказала, что считаю себя уродом, потому что ты мне всю жизнь говорила, что я урод! И тогда он сказал, что мне надо к другому специалисту! Что мои проблемы не в области пластической хирургии!

— Я тебе никогда не говорила, что ты урод! — запротестовала мать. — Ты не красавица, но и не урод. Причем далеко не урод. Я тебе всего лишь правду говорила.

— Нет! Ты говорила одни слова, но я-то слышала другие. Те, что ты на самом деле думала! — заорала в ответ Полина. — Ты мне с самого детства говорила, что я не должна на замужество ставку делать! Что вот Тамара или Света Глебова — могут! А я нет! Потому что они красивые девочки, а я нет! Ты вечно меня со всеми сравнивала, ты даже на людях говорила — зато у нас Полина умная. Понимаешь? Вечно, всегда и везде оправдывалась за меня — вот, мол, дурнушка, зато умная! Зачем ты так говорила, зачем?

— Я тебе этого никогда не говорила, — отчеканила мать. — А с Федором сразу было понятно, что эта блажь ни к чему хорошему не приведет. Ты думаешь, я ничего не знала? Влюбиться в самого красивого мальчика в классе — это нормально. На то они и красивые, чтобы в них все влюблялись. Мы подсознательно больше любим красивых людей, потому что природе интересно, чтобы лучшие гены передавались…

— Вот-вот! — поймала ее Полина. — Ты и сейчас это говоришь. Ты говоришь, что только красивые люди достойны любви, поэтому я должна смириться и довольствоваться тем, что у меня есть! То есть ты говоришь, что я уродлива!

— Послушай меня, — мать подошла ближе, — ты не уродлива. Ты обычная. Ты просто обычная женщина. У тебя хороший муж, у тебя двое детей — прекрати над ними издеваться.

— Я не издеваюсь над ними, я просто… просто люблю другого! Мне всю жизнь было нужно другое! Я не свою жизнь прожила! — отчаянно попыталась оправдаться Полина.

— Ну что за бред? — мать сложила руки на животе и посмотрела на Полину с упреком. — А чью жизнь ты живешь? И что это за любовь? Ты кого любишь вообще? Ты ему хоть раз об этом сказала? Ты понимаешь, что всем врешь? Вот сейчас ты изображаешь — как друг с ним едешь, что просто хочешь помочь. Но на самом-то деле это не так. Он думает, что ты ему друг, ему так удобно думать. А ты-то? Ты-то знаешь, что это неправда. Хочешь, я скажу тебе, как все будет на этом вашем курорте? Он будет день и ночь клеить девятнадцатилетних девчонок с длинными ногами и большой грудью, а ты — смотреть на все это, делать приятное лицо и говорить, как ты за него рада, а на самом деле сходить с ума! Бояться, что он все поймет, догадается…

Полина сделала глубокий вдох. Воображаемый разговор с матерью истощил ее нервы до предела. Теперь хотелось только спать. Всеобъемлющая, абсолютная усталость, будто весь день таскала мешки с песком.

— Пусть все будет как будет, — устало вздохнула Полина.

Она все еще стояла в ванной. Теперь это снова была ванная гостиничного номера. Энергия воображения иссякла.

Полина вяло выдавила из тюбика концентрированную эмульсию от морщин, сложила пальцы лопаткой и похлопала по лицу, вколачивая крем в кожу.

Потом едва смогла добраться до постели и упасть в нее совершенно без сил. Уже сквозь сон Полина поставила будильник на телефоне, положила голову на подушку и мгновенно уснула.

Сергей сидел на кухне. Свет он не включал. Перед ним на кухонном столе стояла бутылка коньяка, в которой жидкости осталось не больше половины. Время от времени он тяжелым взглядом смотрел на молчащий мобильный телефон. Часы на нем показывали половину второго ночи.

Сергей налил себе в стакан еще немного коньяку. Съел ломтик лимона с блюдечка, стоявшего рядом. Посидел еще пару секунд и вдруг со злостью схватил свою старую, привычную трубку Nokia, с которой не расставался третий год, и со всей силы шарахнул об пол.

Из груди его вырвался сдавленный стон. По щекам покатились слезы. Чувство было такое, что в грудь вбит осиновый кол и он медленно поворачивается из стороны в сторону. Сергей сделал глубокий вдох, присел на корточки и стал шарить руками по полу в темноте, пытаясь отыскать среди обломков телефона sim-карту.

Дахаб-Синай

Пассажирский терминал аэропорта Домодедово был набит людьми так, что, казалось, эта биомасса вот-вот взорвется, накопив критический заряд энергии.

К стойкам регистрации тянулись громадные очереди. На мониторах одни и те же названия: Анталия, Бодрум, Шарм-эль-Шейх… Толпы людей с чемоданами, рюкзаками, детьми, жаждущих как можно скорее попасть к морю.

Полина ждала Федора в японском ресторане, время от времени трогая палочками овощной ролл. Томатный сок с сельдереем нагрелся и стал противным.

Наконец Федор появился. За плечами рюкзак, длинные шорты до колен, открывающие мускулистые икры, белая майка, на голове очки. Все женские головы в возрасте от двенадцати до семидесяти мгновенно повернулись в его сторону. Федор заметил Полину, широко улыбнулся и помахал ей рукой. Полина ощутила такую гордость, что одно это маленькое мгновение моментально искупило все ее ночные страдания.

Федор грохнулся за стол рядом с ней, поставив рюкзак на пол.

— Ну, ты даешь, — сказал он, глядя на Полину почти с восхищением. — Если честно, не ожидал. За минуту собраться, за час решить вопрос с вылетом. С ума сойти.

Полина мгновенно простила Федору все его будущие похотливые взгляды в сторону девятнадцатилетних. Все-таки есть у нее кое-что, дающее превосходство над ними всеми. Они все уходят, даже Мила, даже Мартина Грошек, — а Полина остается.

— Индустрия туризма у нас развита уже очень хорошо. Еще бы визы отменили для русских — и вообще в любой точке света можно было бы в течение одного дня оказаться, — пожала плечами Полина, показывая, что для нее все случившееся — сущая мелочь, пустяк.

— Ты чудо, просто чудо, — ласково сказал Федор.

— Да ладно… — отмахнулась Полина. — На самом деле хорошо, что ты позвонил. Мне так хотелось в отпуск. Одной ехать скучно, а дети в школе, муж на работе. Любовника такого, с которым можно неделю нос к носу провести и со скуки не помереть, нет. Так что просто все удачно совпало.

— Циничная женщина, — улыбнулся Федор. — Маркиза де Метрей.

— А то, — кивнула Полина. — Есть будешь? У нас еще полчала до начала регистрации.

— Не люблю я этот японский фаст-фуд, пищевое извращение, — Федор брезгливо сморщился, глядя на доску, стоящую перед Полиной. — Ты вообще знаешь, что это пища японских бедняков? Рыбаки их брали в море в качестве консервов.