Она решила превратить утро в состояние постоянного ожидания. Свою штаб-квартиру она устроила в кухне, где из окна можно было наблюдать за фасадом дома. Она предпочитала ждать,а не притворяться, как Герардо и Уль (которые вышли из дома и болтали на крыльце), что ничего не происходит. Когда настал обед, она достала витаминизированный сок марки «Ароксен», проткнула его трубочкой и начала потягивать. Халат на ее скрещенных ногах был полуоткрыт. Какое-то время она раздумывала, не стоит ли как-то «подготовиться». Может, будет лучше совсем раздеться? Или навести черты лица, или по крайней мере накрасить глаза или обвести губы, чтобы изобразить улыбку? Но разве она не чистый лист бумаги? И не должна такой и оставаться? Она решила, что самый подходящий вариант – проявить пассивность.

Солнце покатилось по окну и коснулось ее ног. Когда оно поднялось по голеням, загрунтованная кожа загорелась блеском. Иногда ее тревожил шум мотора или быстро едущей по дороге машины. Потом возвращалось спокойствие.

Вскоре дверь кухни открылась, и вошел Герардо. Он снял жилет и теперь выставлял напоказ бицепсы в безрукавке с эмблемой Фонда. Он нервно крутил в руках бирюзовую карточку со своей фотографией и именем. Открыл холодильник, похоже, передумал, закрыл его, так ничего и не взяв, и уселся перед ней на другом конце стола. «Бедное создание», – подумала с высоты собственной нирваны преисполненная бесконечного сочувствия Клара.

– Эй, слушай, мне очень жаль, что так получилось, слышишь? – выдавил Герардо, помолчав.

– Нет-нет, что ты, наоборот, – сразу откликнулась она. – Я вела себя глупо. Мне жаль, что я так завелась.

Они сидели в профиль друг к другу, и оба выворачивали шеи (Герардо влево, она вправо), чтобы смотреть на собеседника при разговоре. Потом выслушивали ответ, разглядывая окно и маленький клочок синего неба и тени облаков.

– В любом случае я хотел сказать, чтобы ты не волновалась. Если Мэтр на кого-то рассердится, так это на меня, крошка. Ты – полотно, и ты ни в чем не виновата, о'кей?

– Ладно, будем надеяться на лучшее, – ответила она. – Может, ван Тисх едет просто поруководить работой над эскизом, а? До выставки осталось меньше двух недель.

– Да, может, ты и права. Нервничаешь?

– Немножко.

Улыбки совпали, и они снова погрузились в молчание.

– Я его видел, может, всего пару раз, – сказал Герардо, чуть помолчав. – И всегда на расстоянии.

– И никогдас ним не говорил?

– Никогда. Серьезно, я не обманываю. Мэтр обычно не говорит с помощниками, ему это не нужно. Видимый глава Фонда – это господин Фусхус-Гализмус…Якоб Стейн то есть. Мы его так называем, потому что он всегда повторяет эти слова… Это Стейн тебе звонит, берет на работу, говорит с тобой, отдает приказы… У ван Тисха появляются идеи, и он их записывает. Его помощники передают их нам, а мы, технические сотрудники, берем на себя их выполнение, вот и все. Это очень странный тип. Хотя, наверное, все гении довольно странные. Ты же знаешь о его жизни, да?

– Да, что-то читала.

На самом деле Клара одну за другой проглотила все биографии художника и была в курсе тех немногих точных сведений, которые о нем имелись.

– Его жизнь – словно сказка, согласись, – сказал Герардо. – Ни с того ни с сего он западает в душу американскому мультимиллионеру, и тот завещает ему все свое состояние. Невероятно. – Он откинулся затылком на руки и уставился на пейзаж за окном. – Знаешь, сколько сейчас у ван Тисха домов? Штук шесть, но это не дома, а дворцы: замок в Шотландии, что-то вроде монастыря на Корфу… И представляешь, говорят, он никогда туда не ездит.

– А зачем они ему?

– Не знаю. Наверное, ему нравится, что они у него есть. Он живет в Эденбурге, в замке, где его отец работал реставратором. Те, кто там побывал, рассказывают такое, что уж и не знаешь, чему верить. Например, говорят, что там нет ни одного предмета мебели и что ван Тисх ест и спит прямо на полу.

– Чего только не выдумают.

Герардо собирался что-то ответить, но тут послышался шум. Перед забором остановился фургончик. Сердце Клары закачало кровь сильными толчками, и все тело напряглось. Но Герардо ее успокоил:

– Нет, это не он.

Но это был кто-то, кого Герардо и Уль, несомненно, знали, потому что Клара видела, как они вместе подошли к забору. Из фургончика вышел негр в берете и кожаной жилетке. За ним вылезли какой-то бородатый мужчина в летах и девушка с длинными черными волосами в халатах. Оба они были босы, и их ноги были перепачканы грязью и красной краской, а может, это была кровь. Оранжевого цвета этикетки висели на их шеях, запястьях и щиколотках, они выглядели уставшими. Клара вспомнила, что оранжевые этикетки носили модели, использовавшиеся в набросках для тренировки и прорисовки оригинальных эскизов. Негр был молодой и стройный, с бородкой, очень похожей на бородку Герардо. Его ботинки были перепачканы в грязи. Минуту спустя все попрощались, и негр со своими уставшими грязными куклами снова залез в фургончик и уехал.

– Это еще один помощник, наш приятель, – пояснил ей Герардо, вернувшись на кухню. – Он работает над моделями для эскизов в одном из домиков здесь неподалеку, но у него были свежие новости и он заехал поделиться. Кажется, коллекцию «Цветы» забрали из венского «Музеумсквартир».

– Почему?

– Никто толком не знает. В отделе ухода говорят, что полотнам был нужен отдых и что они решили сократить время выставки в «Музеумсквартир», чтобы другие выставки все же могли состояться. Но наш друг говорит, что то же самое будет с «Монстрами» в мюнхенском Музее современного искусства, представляешь? Не знаю, что происходит. Эй, ну не делай такую мину. «Рембрандта» никто не отменял, – сказал он.

Вечером от ван Тисха все еще не было ни слуху ни духу, и Клара уже больше не могла. Волнение очеловечивалоее, отнимая у нее предметную сущность и превращая в человека, во взволнованную девушку, которую тянуло грызть ногти. Она очень хорошо знала, что избыточное волнение опасно. От этого противника обязательно нужно было избавиться, потому что художник мог приехать с минуты на минуту, и ей нужно было ждать и быть гладкой и спокойной, готовой, чтобы ее использовали так, как это будет угодно ван Тисху.

Она решила сделать резкие отжимания. Закрыла дверь в спальню, сняла халат и ничком кинулась на пол, слегка расставив ноги. Опершись на руки и на кончики пальцев ног, она принялась резко отжиматься, сочетая упражнения с глубоким дыханием, но вначале они только заставили сердце колотиться еще быстрее. Однако по мере того, как она продолжала упражнения – вниз, вверх, вниз, вверх, напрягая руки и сухожилия, вылепливая мышцы конечностей, – она наконец смогла забыться и не думать о себе и о том положении, в котором находилась, и отдалась изнурительному усилию, чтобы превратить себя в тело, в инструмент.

Прошло какое-то время. Она не заметила, что в комнате кто-то был, пока он не оказался прямо перед ней.

– Эй.

Она резко подняла голову. Это был Герардо.

– Что? – дрожа, спросила она.

– Спокойно. Никаких новостей. Я просто подумал, что будет лучше, если мы покрасим тебе волосы, чтобы Мэтр высказал свое мнение по поводу оттенка.

Процедура прошла в ванной. Клара откинулась на спинку стула, вытянув ноги и завернувшись в полотенце. Герардо воспользовался пропитанным цветом красного дерева колпаком и фиксирующим спреем.

– Бабочка выходит из кокона. – С этими словами он снял колпак и начал мять красный цвет руками в перчатках. – Так ты вчера сказала, когда я спросил тебя, почему ты хочешь стать шедевром? Сказала, что не знаешь, «потому что гусеница тоже не знает, почему она хочет стать бабочкой». А я сказал, что ответ красивый, но неправильный. Знаешь, никакая ты не гусеница. Ты очень привлекательная девушка, хотя сейчас, с грунтовкой и пропитанными красной краской волосами, и можешь показаться не до конца окрашенной пластмассовой куклой. Но под всей этой пластмассой настоящий шедевр – ты.