Томас Хюрлиман

Сорок роз

Утро в доме Кацев

Распахнув ставни, Мария закрыла окно, подняла руки, взялась за гардины — тонкая, прозрачно-белая ткань с легким шорохом сомкнулась у ног. Таков был ежеутренний ритуал, повторявшийся возле каждого окна. В лиственном уборе, укрывающем всю южную стену дома, жужжало лето, но в окрестном ландшафте уже сквозила усталость, легкая осенняя расслабленность. Дымка отодвинула горы в нежную даль. Берега мягко обнимали блеклое озеро, утренняя прохлада дышала садовыми ароматами. Рыбой пахнет? Нет, ни капельки, погода будет хорошая, а стало быть, важный вопрос — что надеть? — можно считать решенным. На сегодняшний торжественный ужин она наденет платье от Пуччи.

Мария — дама стильная. Без легкого макияжа она никогда вниз не спускалась, вот и сейчас поспешила в ванную, чуть подрумянила щеки, поплевала в коробочку с тушью и тщательно накрасила ресницы. Перехватила в зеркале собственный рассеянный взгляд, шедший из глубин души и окружавший ее ореолом загадочности. Сегодня 29 августа, день ее рождения. Мария знала, что ей предстоит. Когда позвонят в дверь, она откроет, встретит посыльного с цветами и радостно всплеснет руками.

На день рождения Макс всякий раз присылал ей сорок роз.

Вещи ветшают и разрушаются медленнее, чем люди, намного медленнее. Старый роман или шелковый зонтик разве что чуточку запылится, тогда как рука, что держала эту книгу или зонтик, давным-давно истлеет. Ведь так надо полагать? Или нет? Мария поцеловала старуху экономку в седую макушку, в ответ та устремила на нее удивленный взгляд больших, всегда чуть слезящихся глаз — будто она тут совершенно чужая. Закутанная в шерстяные кофты и шали, Луиза сидела у кухонного стола и, держа в правой руке ножик, а в левой — картофелину, словно бы размышляла о том, может ли существовать логическая взаимосвязь между ножом в правой руке и картофелиной в левой. Превращая себя в предмет меблировки, Луиза продлевала свою жизнь.

— Хорошо ли спала, милая?

Никакого отклика, разумеется.

Сын Марии тоже сидел за столом. С надкусанным бутербродом в руке, неотрывно глядя в учебник математики. Мария знала, нынче у него письменная контрольная. Она тихонько кашлянула, прикрыв рот тыльной стороной руки, и деликатно произнесла:

— Будь я твоей ровесницей, наверняка бы тоже не преминула немножко посмеяться над правлением Союза инструкторов по автовождению.

Никакого отклика, разумеется.

Подобно ей самой, сын принадлежал, пожалуй, к числу сов и сквозь утренние часы пробивался с трудом: казалось, мир грез стремится удержать его в своих упругих путах. На контрольную он определенно опоздает, но, похоже, его это не волновало. Непомерное честолюбие ему не свойственно. Жить — вот что главное, иной раз говорил он.

— Помнишь, — снова начала она, — недавно я рассказывала тебе об этом функционере. Черная кожаная куртка, желтая рубашка, брюки с широкими манжетами, высокие шнурованные башмаки. Нахальный. Прямо-таки назойливый. Я, разумеется, сказала, что ты очень занят, но, к сожалению, это не помешало ему пригласить тебя на международный матч. По футболу, — уточнила она. — На столичном стадионе.

Он встал, скрестил руки на груди, прислонился к стене.

— Твой отец надеется, что ты примешь приглашение. На конгрессе, посвященном перспективам Международного союза инструкторов по вождению, ему предстоит держать торжественную речь, и это выступление для него очень важно, так он просил передать.

Руки у сына красивые, тонкие, он мог бы замечательно играть на фортепиано, а высокая фигура прямо-таки создана, чтобы прислоняться к стенам или деревьям. Хотя даже стоя он оставлял сонное впечатление — вертикальная горизонталь. Как и его отец, он был ловцом человеков, главным образом женщин, и все его любили, в том числе и старуха Луиза.

— Большинство парламентариев лоббируют, — продолжала Мария. — Дядюшка Фокс поддерживает фармацевтическую промышленность, а твой отец — Национальный союз инструкторов по автовождению. Конечно, в итоге завязываются определенные дружеские отношения, определенные зависимости. Как бы то ни было, господа из Союза приглашают тебя на международный матч. Места стоячие. По словам функционера, на стоячих местах веселее, там находишься в гуще простого народа.

Как супруга политика, Мария привыкла к сложным обстоятельствам и дипломатией владела блестяще, но здесь, в собственных четырех стенах, все чаще опасалась потерять почву под ногами. Разумеется, сын пошел в нее, по крайней мере натурой. Он воспринимал мир так же, как она, даже в своих слабостях и талантах походил на нее. Был смыслом ее существования. Она жила для него. Для него и им. Но возможно, ее любовь была чуть слишком велика. Наверно, и с Мадонной, имя которой она носила, было так же. Как она, поди, изумлялась, когда ее сын превращал воду в вино, воскрешал умерших, а в конце концов превратил себя, Бога, в смертного! Прислонясь к мойке, она наблюдала, как сын бросил усталый взгляд на часы, и вдруг сообразила, что вот только что допустила маленькую оплошность. И попыталась исправить промах:

— Знаешь, упомянув о простом народе, я ни на что не намекала, дорогой мой! Для меня не имеет никакого значения, что Падди из простой семьи.

Сын недоуменно уставился на нее, потом кивнул. Несомненно, извинения приняты. Помнит ли он, что сегодня 29 августа? Скорее всего, да, но Мария спустилась вниз не затем, чтобы получать поздравления, а только из-за приглашения на футбол.

— Может быть, — с улыбкой сказала она, — поужинаете сегодня вечером на террасе, ты и твои друзья. Надо воспользоваться последними летними деньками.

Он опять кивнул, пихнул книгу в папку, которую сунул под мышку, и ушаркал к гардеробу. Не спеша, будто времени у него сколько угодно, надел длинный, темный шелковый плащ. В этом плаще он казался еще более долговязым, чем обычно, и в круглых очках а-ля Джон Леннон, в серебристом жилете, в линялых джинсах и высоких шнурованных башмаках смахивал на эксцентричного английского помещика. Шелковый плащ наверняка извлечен из домашних запасов. Либо найден в ателье, либо внизу, в подвалах, где в вечном плену коротала свои дни целая армия портновских манекенов.

— Завтра к полудню я вернусь! — крикнула Мария ему вдогонку, и тотчас послышалось дребезжание закрывшейся входной двери. Музыка дома! В верхнюю половину двери был вставлен гербовый витраж — светло-красное церковное стекло, просвечивающее на утреннем солнце, а на нем ножницы с разведенными концами, знак цеха портных.

Невольно она поспешила за сыном. Если надумаешь присоединиться к нам, будем очень рады! — хотелось ей крикнуть вдогонку, но было уже слишком поздно. Вообще-то она все время опаздывала, во всем.

Мария стояла у двери.

Сын направлялся к гаражу.

Что-то вроде приватной мифологии. Ее семья, в незапамятные времена переселившаяся сюда с востока, сама присвоила себе этот герб. Лезвия ножниц напоминали расставленные ноги, а овальные головки с отвращением смотрели в разные стороны. Или наоборот? Собирались поцеловаться? Ребенком она думала, что красный цвет символизирует утреннее небо над Галицией, а сейчас, когда она ждала посыльного с цветами, стекло сияло как розетка в церкви монастыря Посещения Елисаветы Девой Марией. Так было всегда. Однозначный ответ здесь не получишь, ножницы есть ножницы… ножницы… ножницы…

Придумал герб ее дед, Шелковый Кац. Большинству посетителей он нравился, хотя они обыкновенно связывали его с Максом Майером, политиком, который снискал известность тем, что потребовал обрезать косицы, то бишь покончить с пережитками. О том, что предки Марии, Кацы, некогда играли первую скрипку в пошивочной отрасли, никто теперь знать не знает, и ничего удивительного тут нет: слово «мода» — синоним преходящности. Что нынче en mode, [1]завтра уже passé. [2]