– Живехонька, – приговаривала старушка. Никто, кроме Джозефа, не обратил на нее внимания.

Они вышли во двор. По воде сновали катера, над волнами трещали лопастями вертолеты. Джозеф решил вернуться и прибить старушенцию. Она уже старая, смерть ей в радость. Бабуся легко концы отдаст, хотя будет только лучше, если она немного побрыкается. Наверху есть подушки.

Огромные прожекторы освещали холмы с запада, два вертолета опускали на тросах что-то большое и металлическое. Дядя Даг встал рядом с машиной Ким. Джозеф смотрел, как на дороге то появляется, то исчезает луч света. Фонарик. Наверное, старик куда-то собрался. Ну и чудненько. Без него гораздо лучше. Все-таки родственник. При нем надо сдерживаться, вести себя подобающе. А это сейчас не годится. Сейчас годится кому-нибудь навредить. Прямо распирает, как хочется все на ком-нибудь выместить.

– Кто за руль сядет? – спросил Даг.

– А куда ехать-то? – Ким сердито переступила с ноги на ногу. Ей хотелось двигаться, искать, вернуть то, что у нее отняли. – Тари где-то тут, поблизости. Куда она могла пойти? – Ким сложила ладони рупором и закричала:

– Та-а-а-ри!

Никто не ответил. Джозеф подумал, что Джессика, дочь Клаудии, могла бы кое-что порассказать. Покойница. Небось, потащила Тари куда-нибудь играть. Мертвые всегда так поступают. Они жадные, никого, кроме себя, не любят. Вот только, если они мертвые, как же они могут быть жадными? Сто пудов, Тари слиняла с Джессикой. Только куда? В сарае их нету. В лесу темно, не очень-то погуляешь. Ребенку по такому лесу далеко не уйти, вмиг застрянет в кустарнике. Может, жене сказать? Если, конечно, эта женщина и вправду жена. А еще дяде Дагу. Бывалому рыбаку. Командиру. Сказать ему, что Тари пошла играть с утопленницей? Семейка всплеснет руками, все скажут: «Что ж ты раньше молчал?! Тогда можно не беспокоиться. С Тари все в порядке, она играет с мертвой подружкой». Подружка ведь и вправду мертвая. Мертвее некуда. Какой от нее может быть вред?

Эти поймут. У местных вообще крыша на привидениях поехала. Вот большой город – дело другое. Там никто в сказки не верит. Веки Джозефа дрожали, дорога перед глазами все время мерцала. На тыльной стороне ладони откуда-то взялась капля. Джозеф поднял руку и посмотрел на кожу, туго обтянувшую кости. Прозрачная капля. Он лизнул. Вода. Посмотрел в небо. Ни облачка. Ослепительно яркие звезды. Еще одна капля упала на голову и медленно растеклась по волосам. И еще одна, теперь уже на щеке. Все. Больше не капает. Джозеф вспомнил о старушке в доме. Пока есть время, надо убить ее, порезать на кусочки. В доме ведь столько подходящих инструментов. И все подробно заснять. Потом продать снимки издательству. Можно даже поторговаться, найти самое богатое. Вроде в машине есть фотоаппарат? Старушке давно пора окочуриться. Зажилась. Убить ее. Убить. Молодые поймут, молодые оценят. В герои произведут.

– Та-а-а-ри! – Ким прошла вперед по дороге.

Джозеф смотрел на нее и решал, сломать ей шею или пробить затылок разводным ключом? Размахнуться и… ХРЯСЬ! Очень нужно сделать что-нибудь отвратительное. Нет, лучше не ключом. Лучше удушить, повалить на землю и размозжить ей башку о камень. Джозеф представил, как жена отбивается, кричит, в изодранную блузку уже наползли личинки. Сучка бездетная. На что она годится? Не смогла младенца в брюхе удержать. И Тари из-за нее пропала. Надо было не дрыхнуть, а следить за ребенком.

Джозеф повернулся к дому Клаудии. Сходить, что ли, к ней? Такие, как она, не сопротивляются, они умирают легко. Клаудия будет ждать смерти, выйдет на порог в погребальном платье, в руках цветы, к бледным губам прижато распятие. Может, Тари у нее? Одна девчонка уже умерла, и слава богу: работы меньше. Но Джозеф совсем недавно подглядывал в соседские окна и Тари не видел. Только Клаудию. Она вплыла в гостиную, встала у окна, тени метнулись к ее лицу. Неземная красота! Глаза Клаудии запали еще глубже, она смотрела на Джозефа так печально, что ему стало жаль соседку, жаль разбитого сердца и загубленной жизни. Надо ее убить, чтоб не мучилась. Она же этого хочет. Так пусть, наконец, получит то, к чему стремится. Взять ружье и вставить ей дуло в рот. А что, очень даже сексуально.

Джозеф заметил, что дядя Даг подозрительно смотрит на него и щелкает кнопкой фонарика. Луч бил в глаза, пришлось поднять руку и заслониться от света. Старик поправил козырек бейсболки и тихо выругался.

– Ты идешь?

Даг спрашивал племянника, но откликнулась Ким:

– Иду. – Она пошла вверх по дороге, потом оглянулась на мужа через плечо и поразилась, до чего он стал ничтожным и никчемным. Впереди над верхушками деревьев темнел шпиль старой церкви.

Джозеф грубо схватил жену за руку.

– Никуда ты не пойдешь, – прошипел он.

Ким вскрикнула и вырвалась. Джозеф злобно ухмыльнулся.

– Да что с тобой такое? – закричала Ким, чуть не плача.

– Ты что делаешь? Обалдел? – резко спросил Даг.

Джозеф скривил губы и представил себе, как сверлит в жене дырки – уж тогда она точно станет мягкой и покладистой. Он шумно выдохнул и прислушался к своим ощущениям. В легких чего-то не хватало. Чего-то очень нужного.

– Я в ту сторону. – Даг кивнул на городок у подножия холма. – На вот, возьми. – Старик отдал Ким фонарик. Она щелкнула кнопкой, луч осветил деревья.

Джозеф неотрывно смотрел на гряду холмов. Три стройплощадки, три разных проекта, три чудовищных сооружения. Что если вернуться домой, спрятаться в шкафу и подкараулить первого, кто войдет? Да, есть ведь еще старуха. Можно на ней попрактиковаться.

Ишь ты, разбрелись. За кем идти-то? За стариком? Или за этой, как ее, женой? Надо быть мужчиной, сердцеедом. Вырвать у нее сердце и съесть. Так поступают победители.

Даг вернулся, чертыхаясь себе под нос. Подошел, снял бейсболку и стукнул Джозефа по затылку козырьком.

– Догоняй жену, – рявкнул дядя. – Не стой столбом, дубина.

Ким уходила все дальше и дальше. Она уже почти скрылась в темноте, наконец, не выдержала, повернулась и сердито крикнула:

– Так ты идешь?

Джозеф решил, что женщина обращается к нему. Но у него же вроде другие планы? Или нет? Кажется, надо кого-то искать. Так ведь он уже все нашел. Чистую ярость. Без всяких прикрас. Они потеряли, а он нашел.

Старик спускался по дороге, вертел головой, поднимал ветки кустов и кого-то звал. Джозеф шагнул вперед. Ноги подгибались, он тонул, все глубже погружаясь в ил. Перед глазами стояли лица утопленников, их тусклые бессмысленные глаза. Нет – внимательные, требовательные. Одна утопленница подплыла поближе, и Джозеф узнал ее. Когда-то он был к ней привязан, теперь это не имело значения. Когда-то она звалась его «дочерью».

Женщина впереди светила фонариком себе под ноги. Джозеф пошел следом. За этой дурой красться легко: все время кричит. Кто ж так прячется?

Сержант Чейз подъехал к дому Критча, прошел по темному двору, поднялся на крыльцо, постучал и прислушался. В окне гостиной горела свеча, от этого тюлевые занавески стали оранжевыми. Чейз оглянулся на уличный фонарь. Фонарь не горел. На крыльце солнечного дома сидела большая черная собака. Сержант снова постучал. Никто не ответил. «Наверное, девочку искать пошли», – подумал он и вдруг услышал дребезжащий старушечий голос:

Чейз не был уверен, что песня доносится из дома, но все-таки повернул ручку, и дверь подалась. Он неуверенно заглянул в прихожую. В гостиной действительно горела свеча. Пламя отражалось в полированной крышке старого пианино у дальней стены. Поначалу сержант решил, что в комнате пусто. Седенькую старушку на мягком плюшевом диване он заметил не сразу.

– Здрасте, – сказал сержант. Он даже немного испугался: уж больно пронзительным был у старушки взгляд.