Сомнения вдруг исчезли, он наконец дома.

До этого момента ему казалось, что он забыл, как выглядит старый дом, но теперь он предстал перед ним, знакомо большой и величественный. Его фасад был лицом друга, приветствующего того, кто наконец вернулся после долгих скитаний.

— Какой красивый! — тихонько шепнула Марсия словно самой себе, и, хотя Малколм не ответил, он был полностью с ней согласен.

Подъездная аллея шла через парк и вывела их к старому каменному мосту и большому озеру, а далее по спуску — к чугунным воротам и подъезду дома.

На лужайке цвели нарциссы, весеннее солнце отражалось в окнах, и казалось, что старый дом улыбается, встречая гостей.

Всего несколько минут ушло, чтобы проехать около двух миль по аллее, и повсюду Малколм видел знакомые приметы.

Едва он успел разобраться в потоке нахлынувших воспоминаний и отделить одно от другого, машина уже подкатила к подъезду.

Высокие двери были распахнуты настежь, а лакей в знакомой ливрее торопливо сбегал по ступеням, чтобы успеть открыть дверцу машины.

Когда они вошли в дом, Малколм с волнением жадно вдохнул знакомые с детства запахи старых стен. Нет, ничего здесь не изменилось. На какое-то мгновение он почувствовал себя мальчиком-школьником, приехавшим домой на каникулы. Даже Барнет, старый дворецкий, мало изменился, лишь поседел и приобрел брюшко, но держался с прежним достоинством.

— Милорд, от имени всей прислуги и от моего тоже, — начал он торжественно, — поздравляем вас и леди Грейлинг с возвращением домой. Добро пожаловать.

Малколм растерялся, он не ожидал ничего подобного и не нашелся, что ответить. Но Марсия выручила его. Сделав шаг вперед, она протянула руку дворецкому.

— Мы благодарим вас за радушную встречу, — сказала она.

Малколм и Марсия выслушивали поздравления, пожимали руки. Экономка, которую Малколм не мог вспомнить, оказывается, работала в поместье пятнадцать лет. Главная горничная знала его еще мальчиком, когда сама только что поступила в услужение в дом лорда, а кухарка, прослужившая здесь тридцать лет, даже успела рассказать Марсии о любимых блюдах и пирожных Малколма.

Искренняя радость всех, кто встретил его, тронула Малколма, несмотря на не покидавшую его сдержанность. Ему было приятно, что о нем помнят, что все эти люди органичны в этом доме и в той жизни, которую он помнил. По крайней мере они не изменились, их не коснулась нынешняя действительность и то, что произошло с ним.

Он уже видел: жизнь в Грейлинге течет так же ровно и покойно, как в прежние времена, и внешний мир не проникнет сквозь стены и ничего внутри них не изменит.

Эти слуги столь же неотъемлемая часть поместья, как его древние камни, дух этого дома и традиции, позволившие сохранить семейное гнездо нетронутым на многие поколения.

Думая об этом, Малколм вспомнил советы адвоката и представил себе, что было бы, если бы в Грейлинге поселились американцы. Пока же он выбросил из головы эту мысль. Прежде он все осмотрит, спокойно и объективно, помня о прошлом и думая о настоящем.

— Чай в библиотеке, милорд, — доложил дворецкий.

Малколм и Марсия прошли в большую, полную книжных шкафов комнату, которая служила дяде не только кабинетом, но и гостиной. Он, видимо, предпочитал ее всем остальным комнатам в доме.

В детстве эта комната казалась Малколму невероятно большой и внушала священный трепет, а теперь он с удивлением обнаружил, что она совсем не такая большая и мрачная, какой ему помнилась.

Щедрые лучи солнца, лившиеся в окна, оживили поблекшие краски потертого ковра и весело играли на разноцветных корешках старинных книг. У горящего камина их ждал накрытый чайный столик с бутербродами и пирожными. Мелодично пел кипевший серебряный чайник. Сняв перчатки, Марсия смело и как бы по праву прошла к столу и заняла место у большого чайника с заваренным чаем.

— Настоящий английский чай, — промолвила она с неожиданной, почти детской улыбкой. — Как же я соскучилась по нему. Горячие булочки и домашнее печенье! Разве все это купишь в хлебной лавке?

Малколм смущенно улыбнулся ее откровенной радости, хотя тоже оценил по достоинству старания прислуги. Давно он не знал хорошей кухни и сердечного внимания.

После их с Флоренс переезда в деревню Нанне было все труднее находить прислугу, согласную жить в таком захолустье, а если кто и соглашался, то ни Малколм, ни Нанна особенно не вникали в заботы кухарки. Им было достаточно того, что еда сносно приготовлена и съедобна. Флоренс была совершенно равнодушна к еде, а Нанну интересовали только вкусы хозяйки.

Постепенно Малколм тоже стал безразличен к еде, но сейчас он вдруг вспомнил, что ведь в прошлом всегда отличался завидным аппетитом. Вспомнились нежность форели, только что выловленной в озере, вкус хорошо приготовленной дичи и аромат шампиньонов, собранных до восхода солнца.

Когда чаепитие, прошедшее почти в полном молчании, было закончено, Малколм спросил:

— Вы хотите осмотреть дом?

По той поспешности, с какой она вскочила, и ее быстрому согласию, он понял, что Марсия ждала этого приглашения.

Начав с картинной галереи, Малколм провел ее далее через гостиные с обтянутой шелком позолоченной мебелью, показал господскую спальню с высокой пуховой кроватью под балдахином. Затем они прошли через жилые комнаты, которые выходили окнами на лужайку, где повалившийся забор отделял сад от парка.

В каждой комнате картины, мрачно раздумывал Малколм. Их можно оценить и продать, если он послушается советов адвоката.

Однако, войдя в овальную столовую, где потолок и камин были работы известного английского архитектора Роберта Адама, он вдруг понял, что, как бы ни было трудно, с чем бы ни пришлось расстаться, он никогда не тронет ни единого портрета, украшающего стены овальной столовой.

Эта комната была посвящена леди Грейлинг — поколениям красавиц, хозяек старого поместья.

Один портрет был кисти Лоуренса, другой — сэра Джошуа Рейнолдса, третий написал сам Гейнсборо. Глядя на лебединые шеи, гордую посадку головы и кроткий взгляд, Малколм вдруг подумал, что портрет Марсии среди них ни в коей мере не оскорбил бы идеал женской красоты, созданный ее предшественницами.

Это была мимолетная мысль, которая тут же покинула его, и перед ним возник образ другой женщины, тоже красивой и белокурой.

Внезапно, не говоря больше ни слова, он повернулся и вышел из столовой. Марсия молча последовала за ним.

Интерес Марсии к дому удивил его. Он привык к ее молчанию, к печально опущенным уголкам рта и равнодушию в глазах, словно она не находила ничего интересного в том, что происходило вокруг.

Но пребывание в Грейлинге изменило ее, в ней появились живость и интерес, на лице теперь мелькала улыбка, исчезли печальные складки в уголках рта. Она быстрее двигалась, что особенно было заметно, когда они шли по длинным, обшитым деревом коридорам дома, осматривая семейные реликвии, которые оставляли после себя все поколения этого старинного рода.

Спальни Малколма и Марсии были в новом, более современном крыле дома. Здесь их уже ждала экономка в черном шелковом платье, с белым воротником, сколотым старинной брошью. Униформа превратила ее из живого человека в традиционную модель экономки.

— Я приготовила для вашей светлости голубую спальню, — сказала она, обращаясь к Марсии, и провела ее в комнату с панелями из бирюзового в узорах шелка, сотканного в Италии столетие назад.

Мебель была изготовлена во Флоренции и украшена странным цветочным орнаментом и фигурками животных. Большая кровать была покрыта поразительным по красоте флорентийским вышитым покрывалом, представляющим собой музейную редкость.

Марсия не скрывала своего восхищения и высказала его вслух.

— А вы, ваша светлость, предпочитаете гардеробную или приготовить красную спальню? — спросила экономка у Малколма.

— Я воспользуюсь красной спальней, — ответил Малколм.

Он последовал за экономкой, оставив Марсию одну.

Какое-то время она неподвижно стояла, глядя на огонь в камине, а затем печально вздохнула. Казалось, чья-то тень упала на нее.