После того, как завершился рассказ доктора Боба, сидели мы и молчали, отдавшись живой силе воображения. Смотрим в пустыню и ничего не делаем. Все смешивается – небо внизу, пески наверху. Смотришь лишь в одно место, постепенно сжимающееся в точку, малую и черную, и тогда чувствуешь, как глаза сближаются до того, что начинают косить, и тогда даже большой верблюд видится, как маленькая капля в песках. Ты косишь на эту точку и говоришь себе: «Вирус!» Любая вещь у тебя вирус. Когда мы сидим на пустой рампе от танков, посреди желтой пустыни, каждый миг превращается в вирус, носитель болезни. День перетекает в другой, и много дней, как один день.
От долгого сидения мы перестаем чувствовать мышцы. Жарко, душит, и мы сидим в трусах и смотрим на Суэцкий канал, по которому ветер гонит волны. В этой пустоте желтых пространств существует лишь канал и зеленый египетский берег.
И когда мы посмотрели на воду, я сказал: «Пошли ловить рыбу».
Мгновенно все проявили завидную оперативность – встали, потянулись, размяли тела, надели форму. Одели мы все гимнастерки, и уже не равны. Доктор Боб – капитан, я – младший лейтенант, артиллерист Морис Бутбуль и повар Марсель – сержанты, йеменец Нисим – старшина, и только Ами, наш гений, – рядовой. Доктор Боб не надел гимнастерку на майку, а лейтенант Дубик исчез в бункере – писать отчет о происходящем на вверенном ему участке. Я – единственный – в форме – младший лейтенант, я командую всеми, хотя послан сюда из особого подразделения по особому делу, но я не хочу выделяться и стараюсь быть как все.
Доктор Боб, как капитан, командует нами с помощью «Последних новостей», которые давно уже не новости, и тем более, последние. Он упрямо старается читать газету на иврите, расшифровывая каждое слово и каждую строчку, неделями читает одну газету, и теряет все новости. Доктор Боб остерегает нас: «Ребята, не высовывайте сильно головы перед египтянами». Почему это не высовывать голову? Как можно ловить рыбу, не высовывая головы? Есть соглашение о прекращении огня или нет его? Недавно приезжал к нам важный генерал и сказал, что мы – последнее поколение, которого коснулось война. Тогда даже командир Дубик успокоился на неделю, но затем снова вернулся к своим мрачным отчетам. И вообще, нечего беспокоиться. Но по лицу доктора Боба видно, что он обеспокоен. Вся его тревога связана с Яривом Кугельманом, который погиб. Ярив гулял в свое удовольствие по насыпи, египетский снайпер прицелился в свое удовольствие, и Ярив упал мертвым. Но это произошло месяц назад, и не в нашем укреплении. Виноваты ли мы, что у доктора Боба есть свои личные принципы в отношении мертвых? Когда доктор Боб отлучается в короткий отпуск, он посещает вдов и матерей погибших в «Войне на истощение» и после нее. Когда мы сидим в буфете военной лавки в Рафидиме за столами, едим, пьем, разговариваем, имя доктора Боба слышно за всеми столами. Кто-то рассказывает о знакомой вдове, и доктор Боб тоже пил у нее кофе. Другой говорит, что тоже с ней знаком, присоединяется третий, и многие знакомы с вдовами. Так что? Если доктор помнит о мертвых, мы не пойдем ловить рыбу? Я – офицер в форме и выступаю против доктора Боба, несмотря на то, что очень его люблю, и даю окончательный приказ: «Вперед!»
С высоты насыпи я оглядываюсь назад, на рампу. Доктор Боб сидит в одиночестве – гигант, уменьшившийся до точки. И тут приходит мне глупая мысль: танки увели с рампы, чтобы дать место доктору Бобу. Он машет нам газетой, и я кричу: «Вперед по склону!»
Мы – отборная рыболовная команда, и все мы сидим на автомобильных шинах. Синай усыпан обломками танков и автомашин, с колесами и шинами. Но бедуины утаскивают все, что только можно утащить, и нет у них такой вещи, которую нельзя утащить. Так или иначе, собрали мы шесть шин и сделали из них сиденья для ловли рыбы. На этих надутых шинах сидят лишь избранные, и командует всеми Морис Бутбуль. Он истинный рыбак среди всех рыбаков фронта. Он живет среди рыбаков Яффо, был у них помощником, и многое о них рассказывает. Он работал на лодке. Прямо в лодке рыбе отрубали голову и потрошили. Чтоб облегчить душу, насвистывал песни. Рыбаки Яффо не любили свист маленького Мориса, грозили ему кулаками. Они верили, согласно древней традиции рыбаков, что свист отпугивает рыбу. Но маленький Морис не переставал свистеть. Однажды птичка запуталась в рыбацкой сети, и рыбаки стали бить ее по голове, ибо по рыбацкой традиции, и птицы распугивают рыбу. Маленький Морис любил птиц и совершил сделку с рыбаками Яффо. Он прекратит насвистывать песни, а они перестанут убивать птицу.
Теперь артиллерист Морис сидит с нами на шинах и угрожает нам: «Задушу того, кто будет свистеть».
Птицы пересвистываются среди деревьев манго, а мы сидим на шинах, напротив крон этих деревьев, и забываем о «Войне на истощение». Тишина такая, что даже ослы не ревут, и ты напеваешь себе под нос на мотив популярной песни: «Ах, где они, где, ослы те?» Безмолвие – это египетская казнь, которая не записана в Тору. В воздухе, над каналом, разносятся ароматы. На египетском берегу все растет в избытке, все с оттенками густой и глубокой зелени, и мы сидим на шинах, совсем близко от египтян. Аисты, ласточки, перепелки, скворцы снуют в зелени. Пальмы скрывают листвой глиняные халупы. По узкому руслу плавают гуси и утки, и это – удивительно красивое зрелище. Расстояние между нами и ними всего каких-то двести метров. Пространство открыто и плоско, за исключением того, что скрывают кроны деревьев. Обезьяны, так мы называем снайперов, устраиваются между этими густыми ветвями. Хотя и действует соглашение о прекращении огня, но каждая сторона немного ее нарушает. Иногда пуля случайно вылетает из ствола, иногда попадает. В результате – труп для доктора Боба.
В тот день, о котором я рассказываю, канал был спокоен и тих и на востоке и на западе. Вода отличалась серым, старческим цветом. Нашими шинами пустыня как бы протягивала длинный свой язык к воде. Песчаная коса протягивалась в канал, и на ней росли финиковые пальмы-близнецы, возникшие из одного корня и лишь потом раздвоившиеся стволами. Деревья пострадали от артиллерийского обстрела, снаряды оборвали всю листву. И стволы остались оголенными. Иногда волны приносят обугленные предметы, которые покачиваются на поверхности еще со времени, когда здесь беспрерывно гремела канонада. Ветер закручивает их, рисует вокруг них веером круги на воде, словно возлагает на них букеты. В поздний час после полудня высвечивает заходящее солнце серые воды и превращает канал в цветную радугу посреди желтых песков. Высвечиваются воды, и шлейфы рыб серебрятся спинами, и лягушки прыгают, разбрызгивая воду во все стороны. Чудесен канал в часы заката, и мы чувствуем себя жителями страны Синай. Мы сидим на камерах, как в рыболовном клубе. Нет прекраснее отдыха, чем отдых за рыбной ловлей. Только тишина по берегам канала тревожит и возбуждает душу.
Морис Бутбуль провозглашает открытие сезона рыбной ловли, заставляет нас встать по стойке смирно на камерах. У него свой особый способ рыбалки: он вплетает тонкие нити в толстую веревку, и привязывает ее к тростнику, и вместо железного крючка, к веревке прикреплена петля, на которой – приманка. Морис готовит удочку, и все свои действия сопровождает лекцией: надо знать качества, чувства, ощущения и хитрости рыб, надо знать, что рыбы не менее умны, чем люди, наоборот, они чувствуют врага на расстоянии, не как люди, надо знать, что рыба достаточно ума, но лишь в хвосте. Если подвешивают приманку над хвостом, они сворачиваются и тотчас уплывают, а если приманку опускают перед головой, они слепы, глухи и глупы. Если помахивают мясом перед их носом, они всовывают голову в петлю, тянут за нити, и попадают в ловушку, только надо сидеть тихо. Морис Бутбуль громко приказывает: «Заткнуться, и не мудрить!»
Морис продвинулся до конца песчаной косы. Сидел под распотрошенными финиковыми пальмами, а мы – на шинах – за ним. Он запустил удочку в воду и ловил рыбу. Мы спокойны, свернулись на шинах, как бы вжались в себя, скрестили пальцы, держим руки на коленях, не думаем, не слышим, не видим. Некоторые из нас даже прикрывают глаза, и признаки напряжения в ожидании поимки рыбы чувствуются лишь в дрожании век. Все, как всегда, и все по иному. Потому что я видел все по-иному. Лицо доктора Боба я словно бы видел в первый раз, как и руку Мориса Бутбуля, что держит удочку в замершем воздухе и сама недвижна. Муха ползла по его руке, но она даже не дрогнула, как будто была мертва. Безмолвие канала окутывало протянутую руку Мориса и, казалось, прикрепленную к ней веревку. На египетской стороне запел муэдзин, и голос его как будто исходил из развалин Кантары, и тут же Ами, объяснил, что от Кантары берет начало легендарная библейская «дорога вдоль моря». Когда-то по ней шли караваны, пересекая место, где сейчас канал. А муэдзин поет, кажется: «Дайте дорогу! Паром уже проходит!». На шинах, у берега канала, под покровительством удочки Мориса Бутбуля, богатый простор для воображения.