«Хорошо».

Душа ее освободилась от воображения и сна, и с наслаждением нырнула в прекрасную путаницу тел, охваченных любовью. Красота расцветает в полутемном безобразном уголке. Лицо Адас лучится, тело его светится. Все его гибкие мышцы прыгают на ее теле, и она уносится с ним в сладкое бессилие в едином ритме, она парит на страстном желании любви, которое упрятано глубоко в ее душе, взлетает на теле Юваля в неописуемые высоты. Только бы не завершился этот полет, и она докажет еще и еще раз свой талант в страсти, ощутит еще и еще это незабвенное чувство парения. Но вот ее летчик уже шепчет ей:

«Летели немного быстрее, чем надо».

Ощущение это касается их одновременно, и Адас поглаживает его тело, распростертое на ней, в приятной усталости как бы пеленая его объятиями заботливой матери. Тело ее все еще где-то далеко, вместе с его усталым телом. Надо напрячь ноги, и поискать клочок твердой почвы на этой надутой резине. Она все еще прижимается к нему, хотя они отделились друг от друга, и он лежит рядом, тихо, почти не дыша. Может быть, погрузился в печаль? Как Мойшеле! Тот становился тоже после этого печальным и тихо лежал рядом. Адас боится нарушить молчание Юваля. Глаза ее рыщут в полутьме в поисках сигареты. Рами обычно зажигал сигарету, чтобы возбудить в теле, уставшем от любви, новое желание. В пальцах Юваля нет сигареты, рука его беспомощно распростерта на сети. От края навеса неоновый свет протягивает слабую полосу по потолку – свет белый и охлаждающий, который, казалось бы, стерся из памяти Адас, но вот, вернулся, напоминая о своем существовании. Юваль глубоко погружен в ложе из надутых камер, Адас опирается на локти, смотрит на светлячков, мерцающих на старом катке и думает, как бы достать такого светлячка, дать эту искорку в руки Юваля.

Адас кладет голову на его лицо, покрывает его тело длинными своими волосами. На висках Юваля трепещет жилка, и губы Адас касаются ее, и ее сердце пульсирует в губах. Он позволяет ей делать с собой все, что ей хочется, и не шевелится под ее руками. Мягкостью, исходящей от нее, словно бы напоены – ночь, навес, Юваль. Приятно ему прикосновение ее нежной, ароматной кожи. Приятно ему молчание после бури чувств. Это погружает его в сладостную дремоту, и он прикрывает глаза в объятиях Адас, чтобы в них же проснуться. Но молчание это пугает Адас:

«Скажи что-нибудь».

«Как было?» «Чемпион».

«Я знал, что мне удастся».

«Из твоего опыта?»

«Ты, значит, даже не почувствовала?»

«Что?»

«Что ты у меня первая».

«Ты смеешься».

«Клянусь».

«Нет!»

«Я ждал тебя много лет».

«И не имел дела ни с одной девушкой?»

«Просто девушкой?»

«Что значит – просто девушка?»

«Такая, которая всегда на общую продажу».

«Есть и другие».

«Другая только ты».

«Юваль, ты большой романтик!»

«Удивляйся!»

«Любишь девушку с лунным светом».

«Даже!»

Адас лежит навзничь против полоски света на потолке, закрывает глаза руками, чтобы не видеть этот белый неон. Зубы ее впиваются в руку, и она пытается болью успокоить себя. Память взывает к ней голосом погибшего Ники. Девственник Юваль любит луну! Юваль и Ники связаны с ней одной романтической любовью, Боже, спаси и сохрани! Адас ужесточает голос и говорит:

«Зачем тебе эта романтика?»

«Она – это мечта, сон».

«Нельзя слишком много мечтать и жить снами».

«Но ты – моя единственная мечта и сон».

«Ну, это уже слишком».

«Что же делать, если это правда? Подростком я смотрел на тебя, как на легенду, как на прекрасную принцессу, живущую в замке, а я был рыцарем, преклоняющим перед принцессой колено, и она протягивает мне руку для поцелуя. Все как в сказке. Видел я тебя и в Синае. Когда мне на глаза попадался верблюд, я превращал его воображением в коня, сажал тебя на него, и мы скакали в исчезающие дали. Лицо твое возникало на волнах канала. Когда я упал в воду, то почувствовал, что погружаюсь в твое лицо и тону. Теперь ты понимаешь?»

«Понимаю».

Ники явился сюда, чтобы утянуть Юваля в тоннель. Вдруг ее охватил страх, что может что-то случиться с Ювалем. Она схватила его за руку, чувствуя, что они вместе возвращаются из реальности любви в воображение и в дурной сон, в котором стоит Рахамим в конце тоннеля и ждет Юваля, чтобы столкнуть его обратно в тоннель. Рахамим с побитой головой схватил девственника Юваля и потянул его в бурные волны Суэцкого канала, и Юваль тонет, и рыбы кружатся вокруг него и избивают его хвостами, острыми, как ножи. И она тоже тонет в канале, но Рахамим вытаскивает ее из воды при помощи петли и возвращает в тоннель. Испуганная Адас тянет шершавые пальцы Юваля к своей груди, и рука его, недвижная, пугающая, покоится на ней. Затем Адас поднимает его ладонь к своему лицу, и ладонь его холодна и влажна, как травы в утренней росе. Целует она каждый палец и просит прощения за дурной сон и за ужасное свое воображение, и Юваль говорит ей:

«Ты божественна».

Божественная и одноразовая! Они уже добрались до конца тоннеля, и там им предстоит расстаться. Она пойдет своей дорогой в пустоту, а Юваль вернется в пустыню. Она ведь жена, потерпевшая неудачу, и плохая любовница, и больше никто не увидит в ней принцессу. Охватившая ее в эту ночь великая страсть, по сути, обман, она знает, как броситься в авантюру бурных волн и чувств, но в глубинах моря найдешь лишь темноту ее холодной души. Она убегает от любви, ибо убегает от любой острой и четко ощущаемой боли, предпочитая погрузиться в серые потемки души. Она испытывала страх за судьбу Юваля точно так же, как за судьбу Ники, Рами, Мойшеле. Но те трое были на войне, а Юваль не был. Откуда же это тяжкое пророчество о судьбе Юваля? Страх отдаляет ее от Юваля и оставляет божественной и одноразовой. Она затащила за собой этого юношу на вершину наслаждения, чтобы оставить его в бездне своей холодной души, в которой только страх. Уйдет он своей дорогой, и она останется его сном в пустыне.

«Когда ты возвращаешься на Суэцкий канал?» «Завтра».

«Так мы расстаемся?»

«До следующего раза».

«Что бы ни было, храни себя».

«Положись на меня».

«Никогда так не говори!»

«Что с тобой?»

«Только не говори так!»

Она вскочила на ноги с такой быстротой, что заскрипели и содрогнулись камеры. Удивленный Юваль тоже встал, и они стояли обнаженными перед горами железного хлама. За его спиной мерцал светлячок на старом катке, освещая его стройное тело. Глаза Адас были прикованы к нему. На белую ее кожу стекали длинной волной волосы, притягивая взгляд Юваля. Разделял их лишь сгущенный напряжением воздух под навесом. Юваль пошел к ней, а она отступала, словно пытаясь от него сбежать, пока не прислонила спину к какой-то железной рухляди. Полоса света на потолке едва освещала этот угол. Глаза Адас перебегали с узкой световой полоски на лицо Юваля, словно пытаясь этот свет перенести на его тело. Юваль смотрел на нее и протягивал к ней руки.

«Иди ко мне»

«Уже поздно».

«Но я еще нуждаюсь в тебе».

Голос его гулял эхом под навесом, как вопль любви. Никогда Адас не слышала кричащую так любовь, а только произносимую шепотом, негромко, а сейчас звучит она криком, как сила его молодости, его свежести между ржавыми и выброшенными машинами. Адас побежала к лодке, спасаясь от вновь возникшего сильного желания Юваля, и он рванулся за ней. Она обогнула лодку, потянула свой халатик, и встряхнула его над сиреневым полотенцем, словно отмахиваясь им от Юваля. Он понял намек, отступил и зажег красный свет. Волшебство весны под навесом кончилось. Адас застегивает халатик, Юваль берет свое сиреневое полотенце. Что-то выпадает на пол, и он поднимает письмо Мойшеле и подает его Адас:

«Твое».

Она выхватывает из его рук ворованное письмо. Боже правый, она занималась любовью с Ювалем на письме от Мойшеле! Юваль надевает брюки, и пока застегивает пуговицы на гимнастерке, она кричит ему торопливо и оторопело:

«Прощай!»

«Погоди».