«Закрыли тему».

Цион Хазизи, хоть и пьян, слушает приказ и замолкает, тянет носом волоски бороды, закручивающиеся печальными колечками. Снова они погружают глаза в чашки, и в араке Рами опять видит долину и дом. Журавли гуляют между высокими травами и поглядывают на этих двух странных существ, которые, несмотря на то, что они не птицы, вытягивают высоко шеи и движутся шажками на тонких длинных ногах. Черная полоса отходит от голов журавлей и тянется через шею по всему их серому телу. Птицы мудрые, которые не боятся шума и движений, совершаемых этими двумя под дум-пальмой – Адас и Рами, детьми рая, которые вкушают от древа познания между райскими птицами. Рами поймал прядь ее волос, тянущуюся до ее колен, повел ее в полумраке под черную тень журавля и сказал:

«Клянусь, ты на них похожа».

«Чем?»

«Высокая шея и длинные ноги».

«И черная полоса траура».

Приподнялась на локтях, и полоса темной косы выделялась на белой груди. Она смотрела на журавлей, и печаль в ее глазах отдаляла ее от удовольствия любоваться птицами. Рами бросился к журавлям и погнал их из высоких трав. Он буйствовал, как первый человек на земле, Адам, у которого даже листок не прикрывал мужское достоинство. Швырнула Адас ему одежду и сказала:

«Ну, и дикарь же ты!»

Дикарь-капитан и дикарь-старшина сидят в пустыне по вине девиц, пьют арак чашку за чашкой, и топят в крепком напитке мрачные страсти к маленьким, вечно оправдывающимся женщинам. За окном, в ночной темноте, плачет птица-авдотька. Нашла место, где рыдать – на крыше столовой военного поселения! Плач этот режет воздух и разносится по всему поселению. Часовой у ворот смотрит на крышу и взводит автомат. Рами насвистывает, вплетая эти звуки в плач птицы. Цион Хазизи поднимает голову и с удивлением смотрит во двор затуманенными и далекими от реальности глазами. Что делают в ночном одиночестве, сидя против затуманенного араком старшины, птицы, захлебывающейся плачем, воющего шакала и пустыни, замершей черными утесами? Рами втягивает старшину в свою печаль и говорит хмурым, строгим голосом:

«Надо привезти в поселение солдаток!»

«Командир, кому нужны здесь несчастья?»

Только когда Цион Хазизи налит по горло араком, он начинает возражать командиру, и только когда Рами в последней степени опьянения, язык его касается темы солдаток. Тут они словно пробуждаются, и прекращают об этом разговор. Рами продолжает витать в пьяных фантазиях и видит себя висящим в космосе, где-то там, поверх бесконечного неба. Цион Хазизи, который заснул над крепким напитком, исчезает из собственных глаз и мысли Рами, уносятся вдаль, он говорит сам себе, и эхо его слов доносится из пустой чашки:

«Кто ты, капитан Рами? Оставил душу в пользу космоса. Возвращайся домой, обогащенный трофеями и радиацией пекла пустыни, и поймешь, что в этом пустом космосе душа твоя заблудилась. Вернешься домой, и найдешь, что все, находящееся на поверхности твоей земли, потеряло силу притяжения, даже любовь. Кто ты, капитан Рами? Маленький человечек в необозримой пустоте пустыни, уносящий себя от земли в пустой космос. Вернешься домой в один из дней, и найдешь себя рыщущим в пустых песках и строящим башни в воображаемых небесах. Так кто же ты, капитан Рами?»

Капитан Рами стоит у стола в комнате Соломона, и не в чашку с араком он шепчет, а на письма и на все, что в них. Ударяет кулаком по пачке писем, громко говорит: «Точка!» В этот миг он решает поговорить с Адас, в миг воли и мужества встать перед нею со всей правдой. Если этот миг пройдет, он больше не придет к ней, и будет выглядеть в глазах мира слабым существом. Рами хватается за это решение, как будто обнаружил дорогой клад. Он выходит в ночь, и быстрыми шагами направляется к дому Адас. Скоро взойдет заря, и новый день откроет Адас и всему миру его близкую женитьбу. И Рами как бы говорит своим ногам, решительно топчущим тропу:

«Пришло время говорить правду».

Глава одиннадцатая

Нет в мире ничего более волнующего, чем плечи Юваля, на которых она восседает. Ноги Адас раскачиваются в воздухе, голова наклонена вниз, волосы спадают и рассыпаются по его лицу. Время от времени он поднимает руку, чтобы убрать их с глаз. Юваль вдыхает тонкий аромат ее мягких волос, ловит прядь губами и чувствует во рту вкус шелка. Дорогу сюда между наставленными ржавыми станками он видит одним глазом, он знает все проходы между этим железным хламом и чувствует себя в этом строении Рахамима, как у себя дома. Адас держится руками за его рубаху. Глаза ее закрыты, раскрытые губы улыбаются. Опирается она на плечи Юваля и чувствует себя легкой и порхающей, как перо.

Он замедляет шаг, и Адас оглядывает высящийся по сторонам железный хлам. Юваль добирается до старого катка. Адас сжимает пальцы, держась за его рубаху, и он чувствует, как ее пальцы щиплют его грудь, спускает девушку на землю и входит в потаенный уголок Рахамима. Свет неоновых трубок под потолком смутен, и Юваль включает другой свет. Черный каток, светящийся красным светом абажур лампы и сиреневый Юваль выступают из темноты уголка. Юваль вешает сиреневое полотенце на ржавый гвоздь, пробуждающий воспоминания у Адас. На этот гвоздь в прошлом Рахамим повесил «хамсу» – изготовленную из глины ладонь, предохраняющую от сглаза и приносящую счастье. Но лживая «хамса» изменила им всеми своими пятью пальцами. Адас, которая сделала первый шаг в угол, в удивлении замирает. Серая мгла окружает красный нимб света лампы. Рахамим убрал отсюда все свои украшения, кроме уродливой лампы с красным абажуром, на ножке из ржавой трубы, от которой тянутся рваные провода. Слышно, как мыши грызут стены, пилят пахнущее плесенью безмолвие. Это стало здесь постоянным звуком. Адас представляется, как мыши эти, в конце концов, подгрызут стены, и все строение рухнет на этот угол и погребет ее под собой. Лишь огромная гора мусора во дворе кибуца останется памятью тайн Рахамима. Однажды он обещал ей рассказать секрет своей бабки, и, верно, уже никогда не расскажет. Так или иначе, все свои старые вещи он спас отсюда с ее, Адас, помощью в ту страшную ночь, когда ее обозвали «проституткой».

Голубка, сидящая на старом катке, врывается воркованием в размышления Адас, и воркование доносится со всех сторон строения. Взволнованная голубка созывает все воинство голубей Рахамима напасть на Адас и бить ее крыльями. Страх охватывает ее сердце. Глаза ее мечутся во все стороны, но они не находит среди этих стен ничего, что может поддержать ее дух. Всовывает руку в карман халата и пальцы ее мнут ворованное письмо. Затем она вырывает нить из кармана и жует ее зубами. Пальцы ее сжимают письмо Мойшеле, но они словно бесчувственны. Да и зубы, жующие нить, не дают покоя. Каким-то отупевшим взглядом смотрит она на посмеивающегося над ней Юваля, мерцающего в свете красной лампы. Он всего-то от нее в нескольких шагах. Запах застоявшейся пыли душит горло Адас. Вонь и запах запустения смешиваются со свежестью, идущей от Юваля. Красный свет проливается на его склоненную голову с курчавым чубом. Зубы Адас усиленно жуют нить. На полу выделяется какая-то вещь, покрытая палаточным полотном. Широкая ладонь Юваля сдергивает полотно. Под ним – рыбацкая сеть, которая тоже что-то накрывает. Юваль потирает руки, в предвкушении чего-то радостного. Он торжественно поднимает сеть – и под ней оказываются связанные странным образом автомобильные шины с надутыми резиновыми камерами. Слова Юваля под порванным абажуром звучат радостно:

«Вот – сюрприз».

«Вот это?»

Свет карманного фонарика ведет лицо Адас к этому странному сюрпризу. На боку камеры начертано белыми красками и огромными буквами ее имя. Свет фонарика пляшет вокруг каждой буквы, и вместе со светом прыгают пальцы Юваля над буквами.

«Ну, что скажешь?»

«Что это может быть?»

«Лодка».

«Лодка?»

«Для тебя».

Боже, сохрани! Лодка, приготовленная ей, как сюрприз. Это «Санта Адас», как «Санта Виктория», корабль, который напоролся на мель в Хайфском заливе и обручил Лиору с Рахамимом – странное превращение корабля, который уменьшился до размеров лодки и попал на мель под жалким навесом. Этот не по возрасту выросший ребенок вернул ее сюда, в окружение железного хлама. Веселый юноша покорил ее сердце силой своей молодости, заставляя ее забыть мужское бессилие Рами. Новый любовник отрывает ее от страсти к мужу. Мойшеле и Рами постарели душой еще в юности, у Рахамима рано поседели волосы, юношу Ники убил сирийский снаряд. А теперь стоит Юваль и играет длинным своим телом с игрушкой по имени Адас. Неисчезающая радость пляшет в его глазах, обращенных к шинам. Адас ищет опору, прислонившись к его спине, и не находит. Вбирает в себя ее тело плотность пространства, и она сама ориентируется во тьме. Юваль смеется: