Кроме Бориса Годунова, у Нагих были еще влиятельные противники из его «партии» — дьяки Щелкаловы. Это означает, что князья Шуйские должны были дружить с родственниками царевича Дмитрия по принципу «враг моего врага — мой друг». Кто знает, не обсуждали ли князья Шуйские перспективу воцарения Дмитрия в 1585/86 году, прежде чем Борис Годунов расправился с ними? Подчеркну также факт возможного происхождения из рода суздальских дворян мамки царевича Василисы Волоховой и ее сына Осипа, обвиненного (справедливо или нет, еще попытаемся разобраться) в убийстве царевича Дмитрия [110]. Во всяком случае, оборот «плакася горько» отнюдь не может быть случайным в устах книжника и летописца. Употребив эти слова, являющиеся цитатой из евангельского рассказа о троекратном отречении Петра от Христа, автор «Нового летописца» делает какой-то понятный его современникам намек. И не было ли отправление боярина князя Василия Ивановича Шуйского в Углич очередным наказанием со стороны Бориса Годунова, пославшего одного из князей Шуйских, чтобы он удостоверился, что ему больше нечего надеяться на царевича Дмитрия и Нагих?

Дело царевича Дмитрия — хорошо известный сюжет русской истории. Подготовленное комиссией во главе с боярином князем Василием Шуйским следственное дело было издано фототипически В. К. Клейном еще в 1913 году и оказалось полностью доступно для самостоятельного анализа [111]. Об этой теме писали все классики исторической науки, начиная с H. М. Карамзина и не исключая С. М. Соловьева, Н. И. Костомарова и В. О. Ключевского. Все они практически были уверены в виновности Бориса Годунова. Другая исследовательская традиция связана с именем крупнейшего историка Смутного времени С. Ф. Платонова. Он считал все обвинения в адрес Бориса Годунова голословными и вообще говорил о «моральной реставрации» годуновского облика как о «прямом долге исторической науки» [112]. С теми или иными вариантами «обвинительный» разбор событий присутствовал в работах А. А. Зимина и В. Б. Кобрина, а «оправдательная» версия оказалась ближе Р. Г. Скрынникову [113]. Такое противоположное толкование событий случается тогда, когда исследователи обречены многократно изучать одни и те же источники. Для дальнейшего обновления темы уже не хватает ни палеографического анализа угличского следственного дела [114], ни построения оригинальных гипотез по собственному вкусу [115].

Из Москвы в Углич для разбора дела отправилось целое «посольство», возглавляемое митрополитом Сарским и Подонским Геласием, боярином князем Василием Ивановичем Шуйским, окольничим Андреем Петровичем Клешниным и дьяком Елизарием Вылузгиным. Состав следственной комиссии показывает, что она представляла как освященный собор в лице первого по значению митрополита Русской церкви, так и Боярскую думу. Представительство Боярской думы оказалось, впрочем, замысловатым, потому что боярину князю Василию Шуйскому пришлось вести следствие вместе с близким клевретом Бориса Годунова окольничим Андреем Клешниным, находясь тем самым под весьма недоброжелательным присмотром. Однако назначение в состав следственной комиссии окольничего Андрея Клешнина оправдывалось тем уже упоминавшимся обстоятельством, что он был в свое время дядькой царевича Федора Ивановича. Позднее ходили слухи, что Андрей Клешнин оказался причастен к делу царевича Дмитрия («точен крови»), а автор «Нового летописца» прямо обвинял его в организации зловещего убийства с помощью Битяговских [116].

Следственная комиссия боярина князя Василия Шуйского, как известно, сделала другой вывод — о несчастном случае, в результате которого погиб царевич Дмитрий. Дополнительные обвинения были выдвинуты в адрес Нагих, чья «измена» заключалась в бессудных расправах с дьяком Михаилом Битяговским и его сыном Данилой, с мальчиками Осипом Волоховым (сыном кормилицы) и Никитой Качаловым, торопливо обвиненными в смерти царевича. Также были наказаны за участие в убийствах и последовавших затем грабежах жители Углича, прежде всего чернь, рядовые посадские люди. Несколько сотен человек отправили в ссылку и даже показательно «казнили» вестовой колокол, собиравший угличан на царицын двор. Со временем официальная трактовка событий при прямом участии князя Василия Шуйского поменялась. Нагие в Смутное время сумели оправдаться. Правда, для этого потребовались сначала чудесное «воскрешение» Дмитрия из небытия, а потом торжественное погребение в Архангельском соборе тела царевича, перевезенное из Углича в Москву в 1606 году. Сам князь Шуйский трижды клялся в истинности своих слов — всякий раз утверждая прямо противоположное сказанному ранее: сначала, исполняя должность главы следственной комиссии, клялся, что Дмитрий умер случайной смертью; потом, в начале царствования Лжедмитрия I, — что Дмитрий вообще не умер, а спасся, и, наконец, вступив на царский престол, — что царевича Дмитрия Ивановича убили по приказу Бориса Годунова. По сходной дороге лжесвидетельств прошли Нагие, породнившиеся в 1604/05 году с тем, кого обвиняли в смерти царевича (дочь окольничего Андрея Клешнина Мария вышла замуж за царицыного брата и участника угличских событий Григория Федоровича Нагого). Поэтому вся история угличского дела 1591 года оказалась настолько запутанной, что у историков уже пятый век нет никакой надежды разобраться в том, что же действительно произошло на бывшем дворе удельных князей в Угличе в шестом часу субботнего утра 15 мая 1591 года. Известно только, что после обедни в праздничный день на «память отца нашего Исайи, епископа ростовскаго чюдотворца», царевича отпустили погулять под присмотром мамки и кормилицы и поиграть ножичками в «тычку» с «маненкими робятки». А дальше — звон всполошного колокола на угличской Спасской соборной церкви возвестил о вступлении Русского государства в эпоху Смуты.

Находясь в Угличе, боярин князь Василий Иванович Шуйский хорошо и быстро расследовал обстоятельства происшествия. У него уже был опыт службы в Московском судном приказе в 1584–1585 годах. Сколько бы кто потом ни пытался говорить о фальсификации дела, подготовленного комиссией Шуйского, оснований для этого нет. Никто из исследователей так и не смог доказать, что князь Василий Шуйский подделал результаты расследования. Разночтения вызывают лишь структура перепутанных листов дела, но не их аутентичность или наличие в изначальных материалах следствия. Реальные обстоятельства угличской драмы, известные из следственного дела и других источников, оставляют возможность только одной трактовки событий — как несчастного случая.

Комиссия боярина князя Василия Ивановича Шуйского, приехавшая в Углич «в вечеру 19 мая», сразу же стала расспрашивать, «которым обычаем царевича Дмитрея не стало» и «что его болезнь была» [117]. Во время допросов выяснялись также обстоятельства убийства дьяка Михаила Битяговского, его сына Данилы, Никиты Качалова, Данилы Третьякова, Осипа Волохова, а с ними еще посадских и дворовых людей Битяговских и Волоховых. Особо интересовало следователей, по какой причине Михаил Нагой пытался заставить городового приказчика Русина Ракова грубо фальсифицировать обстоятельства дела и подбросить к мертвым телам «ножи и питали и палицу железную и сабли». Из расспрос — ных речей выяснилось, что те, кого толпа обвинила в убийстве и с кем расправилась, даже не находились на дворе, когда ударил соборный колокол, возвещая о страшном происшествии. Было очевидно, что причиной расправ стали подозрения царицы Марии Нагой на мамку Василису Волохову и застарелая неприязнь, испытываемая Нагими к дьяку Михаилу Битяговскому, от которого они зависели во всех делах. Когда страшное известие о гибели царевича дошло до его матери, она явно пришла в беспамятство (выражаясь юридическим языком, в состояние аффекта) и, судя по всему, не очень отдавала отчет в последствиях своего гнева, обращенного на мамку Василису Волохову, действительно виноватую в том, что не доглядела за царевичем. Но ни ее самой, ни ее сына Осипа не было на царицыном дворе. По сказке «жилцов царевичевых» Петрушки Самойлова сына Колобова, Баженки Нежданова сына Тучкова, Ивашки Иванова сына Красенского, Гришки Андреева сына Козловского, которых прямо спрашивали, «хто в те поры за царевичем были», оказалось, что рядом были «кормилица Орина да постелница Самойлова жена Колобова Марья» и они сами. Из «сказок» (показаний) этих ребят — кстати, таких же маленьких, 8–9-летних сверстников царевича — выяснялось, что они играли в «ножички»: «Играл де царевич в тычку ножиком с ними на заднем дворе, и пришла на него болезнь — падучей недуг, и набросился на нож». Когда Дмитрий забился в припадке падучей болезни, другие дети, видимо, разбежались в страхе, а царевич умер на руках своей кормилицы Орины. Эта Орина, жена Ждана Тучкова, рассказала, что Дмитрий умер прямо у нее на руках: «и она царевича взяла к себе на руки, и у нее царевича на руках и не стало».