– Вижу, вижу и посейчас, – взывала Негация, простирая руки, словно в попытке обнять всю свою светловолосую паству. – Темный туннель, освещенный тусклыми факелами – нет, не яркими, как те, что зажгли мы, но совсем блеклыми, и мой ныне покойный друг, основатель нашего движения, Эррол Флинн Мак-Мастере, пошатываясь, бредет впереди меня…

Пока та вещала, стоя между двумя пламенеющими факелами, Тед заметил, что в языке у нее серьга в виде серебряного шарика – и более он ничего уже не видел, лишь отраженное в шарике пламя, что эхом отзывалось на ее речи о свете в конце туннеля. А Негация между тем продолжала:

– В дверях стояли христианин и иудей, оба лили слезы, оба плакали навзрыд. Мы вошли; он поднял глаза и узрел на потолке того грандиозного храма звезду, мерцающую звезду. Тогда он протянул ко мне руки – вот как я сейчас протягиваю руки к вам – и молвил: «Подойди ближе, дитя, подойди ближе». Я шагнула вперед – и вот оказалась перед ним, омытая заревом огня еще более яркого! И он коснулся меня рукою и рек: «Теперь должно тебе принять на себя тяжкое бремя. Тебе – вести их оставшуюся часть пути». И тут из туннеля донесся вопль боли – боли такой нестерпимой, что нам и вообразить не дано. Этот вопль боли звенел в моих ушах каждый Божий день – а теперь вот почти затих. Боль унялась, ибо бремя снято, снято, ведь Господь Бог откликнулся на мои молитвы и исполнил предначертание, о котором говорил мой отец столько лет назад, когда он домогался меня, когда дьявол овладевал им и направлял все его поступки. Но ныне, здесь с нами, здесь с нами на этой бренной, сладостной, недужной земле мы обрели Сына Божьего, Мессию Господа Бога нашего.

Негация помолчала и вновь осияла улыбкой Мессию, сиречь Теда. Эйвери изо всех сил старался сдержать неуместное веселье, хихикая сквозь туго сжатые губы и крепко зажмуриваясь: от смеха на глаза его наворачивались слезы.

– Моя бедная, потерянная душа горела в огне, тщась разрешить мучительную загадку бытия – и се! – мы обрели ответ, мой возлюбленный Господь пришел ко мне. Но, конечно же, это – лишь неоспоримое свидетельство того, что мы не готовы. Свершилось: судный день грянул над нами. Ныне мы в умелых руках нашего Господа Бога Иисуса Христа Всемогущего. Остается лишь уповать, что Он сочтет нас достойными, снизойдет до того, чтобы направить и сопроводить нас в сии последние дни. О, Господи Христе, молю, говори с нами, молю, подари нам первый отблеск своего божественного и высшего света! – Негация сошла с кафедры, колыхаясь всей своей массивной тушей, и раскинула жирные руки, приглашая Теда занять свое место.

Тед поднялся и шагнул на кафедру, еще хранящую тепло ее тела.

– Есть ли тут где-нибудь поблизости телефон? – спросил он.

Ветер врывался в открытые окна «форда»: Салли мчался на восток, углубляясь все дальше в Аризону. Он устал, смертельно устал; подумав об этом – о том, как мертельноон устал, – Салли рассмеялся. Что ж, пожалуй, он заслужил разрядку; более того, весьма в ней нуждался. А еще он нуждался в сне; очень скоро ему придется-таки затормозить и закрыть глаза – но прямо сейчас у него еще хватало пороху вести машину. Один раз Салли остановился подзаправиться – и заодно оставил сообщение на автоответчике Глории Стрит: дескать, дела идут на лад.

Глория стояла рядом с Ричардом: он провел лодку мимо длинного зеленого дощатого помоста – и дальше, за волнолом. Дело было к полудню. Они миновали огромную чайку, балансирующую на буйке; чайка была такая белая, а вода была такая синяя, что от этакой красоты Глория снова расплакалась.

Ричард наклонился к ней, положил руку ей на плечо.

– Мы найдем его.

Свернули направо, к выходу из гавани, и оттуда на юг. Ричард помахал одной из шерифовых лодок, что вроде бы держала курс в открытое море. Глория проводила глазами лодку, направляющуюся к пока еще невидимой большой земле, гадая, уж не попытался ли Перри вернуться домой и подождать отца там.

– Ты ведь не думаешь, что он мог податься туда, правда? – Ветер трепал ее волосы и сглаживал черты лица.

Ричард протянул Глории желтый бинокль и сказал:

– Смотри в него. Не пытайся ничего увидеть – просто смотри.

Рокот мотора отчасти успокаивал. Глория глядела в бинокль, однако видела только синеву.

И вновь просьба Мессии о телефоне была проигнорирована. Тед вернулся на прежнее место, в то время как братья и сестры радостно загомонили, взывая к Господу, и под конец затянули: «Майкл, к берегу греби». Тед ерзал на табуретке: сострадание его быстро иссякало, он чувствовал, что закипает. Наконец он решил, что воспользуется своей яростью себе же на благо. Он встал и воздел руки, обрывая пение.

– Чего вы хотите от Господа? – спросил он.

Никакого ответа не последовало; подобающее случаю смущенное молчание – и только.

– Хотите ли вы, чтобы Господь поразил замертво грешников среди вас? Хотите ли вы, чтобы Господь обратил всех в вашу веру? Хотите ли вы, чтобы Господь взял вас на небеса, куда вы так стремитесь, а инакомыслящих оставил гореть в аду?

Тед порадовался бы любому движению, любому отклику, но эти люди просто сидели, равнодушно, бесстрастно, ни на что не реагируя – одна коллективная светловолосая голова с пустым взглядом, не вполне сфокусированным на объекте их любви и страха.

– Мне нужен телефон!

Из всеобщего лица, разрушая образ, шагнула Негация Фрашкарт и положила руку на плечо Теда.

– Благодарю тебя, Господи, за то, что поговорил с нами и показал нам, что мы – всего лишь грешники в ожидании спасения.

Окончательно пав духом, Тед обернулся к Эйвери: от сдерживаемого смеха тот сделался совсем багровым. Когда же братья и сестры Небесного Ордена Пиромантического культа «Руах Элоим» вновь хором затянули песню про Майкла, ученый не выдержал и расхохотался в голос. Адепты, стоящие рядом и вокруг него, сочли этот смех всплеском Святого Духа и захотели приобщиться к нему: они тянули к Эйвери руки, так, словно небесная гостия передавалась через прикосновение. Эйвери заржал еще громче. Песнопение потонуло в неудержимом хохоте, что в устах двух-трех превратился в плач. Очень скоро рыдали все. Эйвери окончательно выдохся. Иисус -19 оглядывался вокруг, глаза его были мягкими и влажными: в них читалось участие или даже сострадание.

Тед потянул за собою Эйвери и попытался выбраться из лагеря, но в каждой точке по периметру их встречали двое-трое братьев или сестер – и преграждали им путь. Наконец оба вернулись в автофургон.

– Девятнадцатый остался снаружи. Это ничего? – спросил Тед.

– Да что он выболтает? – пожал плечами Эйвери.

– Кстати, а как он ест?

Вопрос застал Эйвери врасплох.

– По правде сказать, он вообще не ест – теперь, когда ты об этом упомянул, я и сам это понял. Он не ест. Как же это я лопухнулся? Он не ест – но он жив. Собственно, если не считать недостающего рта, он – лучший Христос из всех, что я сделал. Ты ведь не думаешь…

Тед покачал головой.

– Прямо сейчас я об этом вообще думать не буду. – На столике у плиты Тед углядел переносное радио и включил его.

Отзвучала парочка популярных шлягеров, очистив сознание Теда от песни про Майкла. Эйвери пересел поближе к фонарю и теперь лихорадочно копался в одной из сумок с записями; страницы так и разлетались во все стороны.

– Он не ест, – бубнил Эйвери. – Он не ест. Передавали новости. «В пустыне Мохаве в Калифорнии члены религиозной секты забаррикадировались в своем лагере; офицеры ДОС пытаются конфисковать их огромный арсенал пушек. Предводитель неформалов, человек, известный под именем «Большой Папа», поклялся, что ни он, ни его последователи живыми в плен не дадутся. Бежавший член секты подтвердил подозрения в том, что Большой Папа захватил и прячет у себя пятьдесят ни в чем не повинных детей в качестве заложников. Менее часа назад Большой Папа пригрозил, что начнет убивать детей, если власти не отведут войска и не согласятся на его требования. В чем заключаются требования, средствам массовой информации пока не известно».