– Это вы фотографировали? – спросил Салли.

– Ага.

Салли нагнулся к ближайшей фотографии.

– Даже разобрать не могу, что это и впрямь вертолеты.

– Они-они, – заверил Стэн. – Вы заказывать готовы?

– Ага. – Салли сел и попросил чизбургер, картошку «фри» и порцию «чили». – Я ничего такого не имел в виду насчет фотографий.

Стэн скользнул взглядом по фотографиям на стене и, похоже, пропустил замечание Салли мимо ушей.

– Когда прилетают, так жуть просто. С ума сводят.

Стэн ушел на кухню, а Салли заметил, что либо свет в столовой включили чуть ярче, либо глаза у него наконец-то привыкли к полумраку. Он обвел взглядом комнату, посмотрел на пыльное окно. Там маячило чье-то лицо. Детектив встал, подошел к двери, приоткрыл ее на дюйм, выглянул наружу. На крыльце топталась молодая женщина. Она рванулась к Салли: в лице ее читалась тревога, руки, свисавшие по бокам, прямо-таки тряслись. На ней были джинсы и свободная черная футболка.

– Это вы детектив? – спросила она.

– Да.

Девушка нырнула в дверь мимо Салли.

– Меня зовут Синтия, – сообщила она, расхаживая туда-сюда до стены с фотографиями и обратно. – Я из лагеря Большого Папы.

– Того сектанта?

– Да.

Синтия скрестила руки на груди и остановилась.

– Вы поможете мне бежать?

– Право, мэм, даже не знаю. – Салли выглянул на парковочную площадку и захлопнул дверь.

Из кухни появился Стэн.

– Что тут происходит? Вы кто такая, черт подери?

– Я знаю кое-что о человеке, которого вы ищете, – сообщила Синтия, упорно стараясь не встречаться с Салли взглядом.

– В самом деле?

– Он был у нас в лагере. Большой Папа держал его в плену, пытался извести его и убить, но он вырвался на свободу. Ночью убежал в пустыню.

– Когда именно?

– В четверг.

– В какую сторону он направился?

– Наверное, попытался выбраться обратно к дороге. Не знаю, где он сейчас.

– В четверг прилетал вертолет, – заметил Стэн.

– Ах, вертолет.

– Чистая правда, – встряла Синтия. И подняла взгляд к небу, увидеть которое сквозь потолок комнаты не могла и надеяться. – Вертолеты давно уже не появлялись, но в ту ночь один пролетел как раз над лагерем.

Освальд Эйвери вернулся в комнату, таща за собой пять сумок с книгами. Он загодя переоделся в зеленовато-голубой комбинезон под стать Иисусам, и теперь в мигающем красном свете униформа его попеременно становилась то лиловой, то синей. Даже без его объяснений Тед понял: охранники пришли в себя и вернулись на пост. Эйвери поставил сумки на пол и тяжко выдохнул.

– Мои записи. И не спрашивай, зачем я их беру с собой – беру, и все. Я должен. Тут моя жизнь. Неплохо, да? Целая жизнь – в пяти сумках. Это либо много, либо мало: все в мире относительно.

Тед кивнул.

– А теперь что?

– А теперь мы воспользуемся трупосборником. Я его зову «труп-пушка». Вещь, необходимая в каждом доме. – Ученый подошел к подобию забранной жалюзи дверцы чулана и открыл ее, явив взгляду желоб из нержавеющей стали примерно трех футов в диаметре с четко очерченной пластиковой овальной дверцей, располагающейся где-то в восемнадцати дюймах над полом и высотой примерно четыре фута.

Тед заглянул в трубу, посмотрел вниз, на пористый пол, затем вверх по желобу, в конусообразно сужающуюся темноту.

– Что это еще за чертовщина?

– Мы под землей, – напомнил Эйвери. – Глубоко под землей. От покойников тут не особо избавишься. Так что вот эта штуковина пневматически выстреливает труп наверх, прямехонько в крематорий. Классно придумано, а?

– Вы ведь не предлагаете нам отправиться этим путем?

– Это больше чем предложение, – отозвался Эйвери, по всей видимости, слегка раздосадованный. – Предложение подразумевает возможность иных вариантов. – Убедившись, что пауза произвела должный эффект, ученый пояснил: – Нам придется подниматься по одному за раз. Проблема в том, что процесс кремации начинается с прибытием первого выпущенного из пушки объекта.

– Проблема и впрямь нешуточная.

– Элементы разогреваются не сразу.

– Не сразу – это сколько? – спросил Тед.

– Секунд девяносто.

– А как быстро объект оказывается наверху?

– Не скажу в точности. Возможно, по-разному. Я бы предположил, что процесс занимает несколько секунд, не больше, судя по тому, как стремительно они отсюда вылетают. – Эйвери глянул на сумки, подошел к ним, подхватил две. – Девятнадцатый, – приказал он, и один из Иисусов, тот самый, безротый, с которым Тед встречался взглядом, выступил вперед. – Держи крепче, Девятнадцатый. – А Теду пояснил: – Сумки-то тяжелые; чтобы вынести их наверх, нам без помощника не обойтись.

Иисус-19 прижал сумки к груди, как велено. Эйвери подтолкнул его к трубе и внутрь, захлопнул дверцу и нажал большую белую кнопку рядом. Иисус-19 с громким свистом исчез. Эйвери обернулся к потрясенному Теду.

– Нам стоит поторопиться. – Он швырнул сумку, Тед поймал ее. – Давай лезь. Не тревожься; просто положись на судьбу. Подозреваю, что там, внутри, захочется прижаться к стенкам, чтобы притормозить, но я бы не советовал. Чего доброго, обдерешься или обожжешься. Ну, покедова.

Тед обнял врученную ему сумку, словно та сулила хоть какую-то защиту, затем сам скользнул в желоб – и Эйвери, не колеблясь, ткнул пальцем в кнопку.

Изнутри свист звучал иначе – по правде говоря, как своего рода антишум, словно никакого шума и не было. Отрицательное давление, что традиционно причиняло боль, но только не Теду, взбурлило в его голове – и он полетел: пальцы ног чуть отставали от всего прочего, аволосы рвались с головы вверх. Он чувствовал, что вращается в трубе по часовой стрелке, и представлял себе, как перетасовываются его внутренности: надо думать, к тому времени, как он доберется до конца, дабы, вне всякого сомнения, изжариться заживо, все его органы вернутся на свои законные места, те самые, что занимали до хирургических изысканий Лайонз.

Борясь с напором воздуха, Тед наклонил голову так, чтобы видеть, куда летит. Время словно остановилось; путешествие казалось бесконечным. Впереди в трубе не было ни следа Иисуса-19, зато сиял свет, блик величиной с булавочную головку, и Тед подумал: что за ирония судьбы, лишь теперь, пытаясь удрать от преследователей и вернуться к жизни, он устремляется к тому самому пресловутому белому свету. Он вспомнил, как Эйвери велел ему просто-напросто положиться на судьбу. Как ни странно, Теду живо вспомнился аромат кофе, что сварила Глория утром после его признания насчет последней интрижки, – запах миндаля и еще, пожалуй, оттенок ванили в кофе, обжаренном по-французски, – тем более удивительно, что ароматизированных сортов кофе Глория никогда не жаловала. Он еще вошел в кухню и заметил: «Как вкусно пахнет-то», на что его жена не ответила ни словом. Тед сел за стол и смотрел, как она стряпает грудинку, и вафли, и блины – одного этого с избытком хватило бы на семью из двадцати человек. А еда все поступала и поступала, и тарелки уже заполнили разделочный столик; над мисками с ирландской овсянкой и «Крим оф уит» [xlvi]поднимались, тая в воздухе, клубы пара. В кухню спустился Перри и так и застыл в дверях, открыв рот, а затем медленно, опасливо подошел к отцу. Понаблюдал, как мать готовит соус по-беарнски для яиц-пашот. То, как она проворно взбивала соус, видимо, позабавило мальчика – в его-то шесть лет! – и Перри засмеялся, оглянулся на отца, ища подтверждения тому, что да, смеяться тут можно и нужно, но ошарашенная Тедова физиономия, должно быть, показалась ему ничуть не менее забавной, и мальчик захохотал пуще. Тут вниз сошла Эмили, увидела всю эту еду, увидела лицо брата, сморщившееся от неодолимого смеха, увидела слабый подбородок отца и разрыдалась – громко, буйно, неуемно. Перри перестал смеяться и тоже расплакался. Глория прекратила стряпать и расплакалась. И вот уже все они рыдали в три ручья. Вращаясь в цилиндрической трубе, Тед вспоминал эту сцену. Он уже привык думать о себе как о пародии на свой же генетический материал, но что еще в придачу к нормальным парам аденина, цитозина, гуанина и тимина таится в его ДНК? Где же обычно взаимоотталкивающиеся цитозин и аденин сплелись в цепочку, чтобы сделать его этаким уродом?