– Сейчас – да.

Салли наклонился к ручке дверцы, дернул ее на себя.

– Послушайте, мой номер есть на карточке. Если вы вдруг встретите кого-то, кто отвечал бы моему описанию, пожалуйста, позвоните мне.

Большой Папа шагнул ближе. Салли распахнул дверцу и втиснулся за руль.

– Спасибо, что уделили мне время, – сказал он.

Освальд Эйвери просто обожал коней. Обожал настолько, что спустя ходов десять после начала игры его ферзь и ладьи вообще отключились. А кони резво прыгали туда-сюда, ловко уворачиваясь от опасности, но и вреда особого не причиняя. Генетик взахлеб рассуждал о том, что изобрести для крохотного всадника такой нестандартный ход под силу только гению, иначе и не скажешь.

– И как только такое в голову пришло создателю или там создателям игры? – гадал Эйвери. – Одна клетка вверх, две в сторону, или две вверх и одна в сторону. Какое потрясающее сумасбродство, какая смелость! Хотел бы я клонировать автора.

Эйвери словно язык проглотил: ну, где взять подходящие слова, чтобы объяснить жене, что он уедет на два года иона не сможет ни писать ему, ни звонить? В глубине души Эйвери осознавал печальную истину: на самом-то деле жене все равно, она спит со своим психоаналитиком и за долгие годы его поглощенности работой привыкла чувствовать себя неполноценной и ненужной. Но сейчас, уезжая на задание, о котором он не имел права рассказать ни одной живой душе, Эйвери откровенно боялся. Вот почему ему позарез нужно было знать, что в мире есть хоть кто-то, кто станет скучать по нему.

– Я горжусь тобой, – рассеянно обронила жена.

Муж и жена завтракали за кухонным столом. Дети уже поели и ушли – подростки, мальчик и девочка. Вроде бы. А может, две девочки. Ким и Ронни. Эйвери поглядел им вслед: длинноволосые головенки нырнули сквозь дверь во внешний мир – мир, с которым дети, похоже, находили общий язык куда легче, нежели их отец.

– Мне поручили один очень важный проект, – сказал Эйвери.

Жена пододвинула к нему тарелку с яичницей.

– А это значит, что на какое-то время мне придется уехать.

– Мы справимся.

– Я надолго.

– Долго ли, коротко. Буду платить по счетам, пока ты не вернешься.

– На два года. Задание секретное. Я не смогу ни звонить, ни писать.

– Дети будут скучать по тебе.

Эйвери откусил кусочек остывшей яичницы и глянул в окно на холодное небо Новой Англии.

– Ты когда-нибудь задумывалась, а стоит ли жить вообще?

– Каждый день, – отозвалась жена.

– Правда?

– А почему ты спрашиваешь?

– Потому что нынче утром я задумался об этом впервые. – Эйвери подцепил вилкой еще яичницы и внезапно смутился, почувствовал себя полным идиотом. На вкус яичница казалась чуть эластичной, и Эйвери вдруг осознал, что не в силах посмотреть жене в глаза. Он внимательно изучил один из желтков на своей тарелке – почти не жидкий (у жены они всегда прожаривались ровно настолько – почти не жидкие) и попытался отвлечься на размышления о том, что было раньше, эмбрион или курица, и сам же первый позабавился своим мыслям. Должно быть, даже жуя, он умудрился каким-то образом улыбнуться.

– Что такое? – спросила жена.

– А дети будут скучать по мне, если я умру?

– Что еще за дурацкие вопросы? – отрезала она.

Эйвери подумал, что такой отклик вполне уместен, при том, что на его вопрос жена так и не ответила – и засчитал услышанное за ответ сам по себе.

– Извини, – сказал он.

– Хорошо. – Жена была явно озадачена, но объяснений требовать не стала, а вместо того с головой ушла в газету.

– Извини, пожалуйста, – повторил он.

– Не скажу, что работать здесь мне не нравилось, – обронил Эйвери, крутя в пальцах «съеденную» пешку. – Нигде больше подобных опытов ставить бы просто не дали. Клонировать овцу или там мартышку, это пожалуйста, но человека… – Он прикрыл глаза и ущипнул себя за переносицу, словно отгоняя сон.

– А что, кто-нибудь из этих ваших клонов Христа… – Тед замялся, подбирая слова. – …ну, проявлял хоть какие-либо признаки божественности?

– Не вполне понимаю, что под этим подразумевать, – отозвался Эйвери, покусывая мундштук трубки и пристально глядя на доску. – Они все по большей части слабоумные, если вы не заметили. Штуки две удались просто милашками – на свой лад. Один был идиот-савант, [xliv]умел за пару секунд сосчитать количество зубочисток в запечатанной коробке, но в целом был туп как фонарный столб. Да вы, похоже, нацелились на моего коня, мистер Франкенштейн?

Замечание насчет Франкенштейна оглушило Теда словно удар кирпичом. Он вдруг осознал, что он и впрямь чудовище, внушающее страх любому, кто встретится ему на пути – будь то родная дочь, или сектанты, или доктор Лайонз, или охранники, словом, всем, кроме этого человека, которого он вот-вот обыграет в шахматы. Единственным, кто не испытывал перед ним страха, был ученый, сам создающий монстров; тот, кто взял спасителя столь многих в этом мире и изрезал его на ошметки плоти и отходы тканей.

Тед передвинул ферзя на клетку, защищенную слоном, напротив чужого короля.

– Мат, – объявил он.

– Чисто сработано, – похвалил Эйвери.

Глава 4

Освальд Эйвери отнюдь не торопился объяснять Теду, как именно поможет ему бежать. Он сидел над кладбищем шахматной доски, заново проигрывая в уме вымышленную кровавую бойню и оплакивая своих обожаемых коней.

– Вот здесь вы убили первого, – сетовал он, удрученно кивая. И, размышляя над ходами, приведшими к этой невосполнимой потере, отметил: – Возможно, вся проблема в эукариотических генах. Тьма-тьмущая повторяющихся нуклеотидных цепочек – и при этом мы толком не понимаем, почему и зачем. Две сотни пар повторяются миллионы раз. То есть невообразимо много. Некоторые называют эту штуку «эгоистичная» ДНК и говорят, что она нам на фиг не нужна, они просто так, болтаются себе в хромосомах. Может, это все от вирусов. Может, никакой они не мусор. – Эйвери покачал головой и в живую разыграл «съедение» коня. – Может, только эти гены и имеют значение.

– Так как вы меня отсюда выведете? – не отступался Тед.

– А я решил, что все-таки пойду с вами. – Эйвери вновь принялся сосредоточенно изучать деревянную конскую голову у себя на ладони. – Какая, в сущности, разница, убьют меня там, наверху, или тут, внизу, в здешнем аду. – Он поглядел на Теда – глаза в глаза. – Жалкий я был человечишка. И не потому, что помешался на работе, а потому, что боялся – боялся жить, боялся столкновений, всего боялся. Я в сущности и не жил никогда, не знал, каково это – жить. Как я мог научить жизни своих детей, если сам не знал, как это делается?

– Хорошо, так как мы отсюда выберемся? – спросил Тед. Он прикинул, что за последнее время задавался этим вопросом не раз и не два, хотя и не в смерти, не тогда, когда за ним захлопнулась последняя дверь. Интересно, а если бы он знал загодя, что умрет, если бы увидел со стороны распростертое на асфальте безглавое тело – попытался бы он отыскать путь к выходу? Да, предполагается, что он целенаправленно ехал кончать с собой, но даже сам Тед сомневался, так ли он был тверд в своем намерении, ведь ему еще ни разу не удавалось довести хоть один малоприятный план действий до конца.

– Сперва я кое-какие вещички соберу, – отозвался Эйвери. – А вы подождите тут, в компании Иисусов.

От перспективы остаться в одной комнате с двадцатью семью Иисусами Тед почувствовал себя крайне неуютно, отчасти потому, что, невзирая на весь свой атеизм, опасался – а вдруг в этом числе и впрямь заключено что-то божественное; вдруг, как в пари Паскаля, [xlv]один из Иисусов, чего доброго, увидит и разоблачит его истинную суть, уж какова бы она ни была. Кроме того, возможно ли, что он сам разгадает свою тайну, обнаружит некое сходство между собою и этими клонами? Если есть одна сходная черта, то, вероятно, есть и другие, так что вдруг он возьмет да вознесется в небеса и будет сидеть одесную того, в кого не верил вовеки и сейчас не верит?