– А что толку-то от него? – спросила она в лоб, и Редж не нашелся что ответить.

Через два месяца после возвращения из Ленинграда Ципа точно знала, что беременна. По утрам ее мучила тошнота, и не требовалось медицинского подтверждения: наконец-то ее организм вел себя так, как предписано природой. Она занялась подсчетами, чего раньше никогда не делала, и как-то за завтраком, запихивая в себя яйцо всмятку, сказала об этом Реджу. От радости он пустился в пляс.

– Я же говорил, – кричал он, – что момент подходящий! Тут не обошлось без белых ночей и перцовки! – «Или того, что припрятано сейчас в подвале среди пустых бочек из-под пива», – подумал он про себя. – Хочешь прилечь, милая? Я принесу тебе кофе в постель. Отмени все репетиции. Никакого барабанного боя, договорились?

– Брось. Если верить медицинской энциклопедии, это случится не раньше чем через двести семьдесят четыре дня.

– Совсем недолго ждать. Ребеночек уже есть, а барабанный грохот ему вреден.

– Ты уверен, что это мальчик? Может, скажешь еще, что в Ленинграде тебе было откровение?

– Вообще-то мне все равно кто, просто каждый мужчина мечтает о сыне. Но главное – это мечта о новом поколении, которое не унаследует наших грехов.

Ципа посерьезнела и выпрямилась.

– Ты понимаешь, что это – еврейский ребенок? Отец не в счет. Напишу-ка я матери, хотя она мне и не пишет. Родители обрадуются.

– Для начала прекрати барабанить. Напиши матери, что уйдешь из оркестра.

– Через две педели у нас концерт в Альберт-холле. Я не могу отказаться. Там большие партии ударных – «Петрушка» Стравинского и «Болеро» Равеля, где малые барабаны звучат двадцать минут без остановки. Не волнуйся, игра мне не повредит.

– Я тебе запрещаю.

– Отстань.

Мне довелось послушать, как моя сестра орудовала на своей музыкальной кухне. Я был в Лондоне по «террористскому вопросу»: капитан в штатском с британским паспортом в кармане получил задание организовать доставку бомбы с часовым механизмом в иракское посольство. С Ципой мы встретились в номере гостиницы на Гросвенор-сквер, которую облюбовала компания «Эль-Аль», а палестинские арабы уже успели использовать как тренировочный полигон, к счастью, без последствий. Она заказала в номер бифштекс с кровью. Я заметил, что это не кошерно.

– Ты что, ортодоксом стал? – удивленно подняла она на меня глаза. – Не помню, чтобы Левит запрещал есть конину а это, несомненно, конина.

– Приезжай в солнечный Израиль. Там знают толк в настоящем мясе. Нет, серьезно. Папа жаждет увидеть внука. А если ты родишь там, он просто будет на седьмом небе от счастья.

– Я знаю. Он мне писал. А я писала матери. Почему он о ней ни словом не обмолвился? Она что, ушла от него?

Женское сердце не обманешь.

– Боюсь, что она ушла от всех нас.

– О, боже! – Ципа отодвинула от себя тарелку с кониной. – Когда? Что случилось?

– Сердце, – соврал я. – Отец побоялся сообщить тебе сразу, не хотел расстраивать. Оправдывался тем, что у тебя может выкидыш случиться.

– Так вот почему ты тогда так неожиданно уехал.

Она не плакала. Как и я, сестра провела не много времени в обществе матери. Отсутствие ее теперь воспринималось скорее как небытие, чем как смерть.

– Значит, отец один остался. Шаркает тапочками, сам себе кофе варит, – сказала она печально, словно не раз видела эту картину своими глазами. – Ты с ним живешь?

– Нет. Но часто навещаю. Жить я обязан в казарме.

– Стыдно признаться, но я не чувствую утраты. Только шок. Они же всегда были вместе. Для отца это страшный удар.

– Мысль о тебе вернула его к жизни. Ему бы стало еще легче, если бы ты приехала. Но у тебя своя жизнь. У тебя есть Редж.

– Редж сумасшедший.

– Ты всегда так говорила.

– Нет, правда, он совсем спятил. Разговаривает с этим чертовым мечом, как с собственным ребенком, зачатым от Святой Троицы.

– С мечом? Ну-ка, расскажи поподробнее.

Она рассказала.

– Да, бедовый парень, – задумчиво протянул я. – И па кой же дьявол он это сделал?

– Я как-то открыла их энциклопедию. Хотела посмотреть статью «Беременность», а книга сама раскрылась на слове «Бенедиктинцы». Я прочла там про британский королевский дом и монастырь в Монте-Кас-сино. Редж всегда болтал о какой-то семейной миссии, о незыблемых ценностях, хотя вся их семейка – такие непредсказуемые люди, каких мне встречать еще не приходилось. В общем, он хранит меч в подвале и навещает свое сокровище по нескольку раз на дню.

– Началось это с Испании, верно? Незыблемые ценности, честь и святой долг. Кто бы знал, что такое абсолютная ценность! Если он и спятил, это помешательство сродни донкихотству. А рассуждает он как настоящий иудей.

– Редж? Не смеши меня. – Кажется, ее рассердили мои слова. – Он бредит христианским рыцарством и жаждет крови варваров и язычников.

– Оскверняющих святыни, – уточнил я, – в том числе и сарацин. Кстати, «Освобожденный Иерусалим» написан христианским поэтом.

– Бедная мама. Бедный отец. – Ее женская интуиция и тут не подвела, связав смерть матери с Иерусалимом. – Вы обязаны были сказать мне сразу. Ты мне правду сказал про сердце? Я иногда тоже газеты читаю. Там часто пишут о евреях, убитых арабскими бомбами. Скажи мне правду.

– Это случилось в Иерусалиме. Любой человек умирает от остановки сердца. Она была до смерти напутана, вот сердце и не выдержало. Отец страшно переживал. Зона военных действий – не место для женщины. Поэтому он и не хотел, чтобы ты примчалась туда, как я.

– Значит, ты сейчас в увольнительной?

– Не совсем. Я не участвую в военных действиях. Служу в частях командос, учу других, что надо делать. Мне приходилось уже руководить нашим десантом в Рас-Буруне, по об этом в газетах не пишут. А здесь мне предстоит небольшая миссия на Квинсгейт, двадцать один. Это называется террор, то есть запугивание врага. О работе больше не спрашивай.

– И не собираюсь. Ты когда-нибудь слышал о Хайе и Деборе Кишон?

– На арабские имена не похоже.

– Они пианисты. Я с ними играла Бартока. Хаим переложил концерт Равеля для двух фортепиано и ударных. Они работают и над другими вещами. Это так необычно – фортепиано и ударные. Бриттен пишет для них кое-что.

– Что ж, неплохая перспектива для тебя, по неужели ты способна думать о карьере, когда природа требует свое?

– Ну, время еще есть. Я думаю, пришла пора съездить в Израиль. Я этого хочу.

– Там сейчас война.

– Тут тоже совсем недавно была война. Бомбы на нас падали градом.

– Отец будет очень рад. А как же Редж?

– Реджа это не касается. Я теперь думаю о себе и о ребенке. А Редж пусть наслаждается обществом Экскалибура. Он и спать с ним будет, когда я уеду. Сказал, что у него теперь тоже есть ударный инструмент. Я же говорю, свихнулся. Слушай, я эту конину, пожалуй, выкину в окно. Как полагаешь, на Гросвенор-сквер много собак?

– Случилось то, что и должно было случиться, – так однажды вечером, сразу после закрытия бара, сказал Реджу Алед Рис.

– С чего вы взяли? – возбужденно запротестовал Редж.

Рядом с Аледом стояли темноволосый смуглый тип, похожий на индуса, чье имя Редж не разобрал, и молодой человек по имени Терри Макмагон, названный так в честь своего отца.

– Ты же сам хвастался Меган Причард, – ответил Алед Рис. – Она решила, что это шутка, но ее брат Том рассудил иначе. Том один из наших, как и ты.

– Нет, я не один из ваших, я просто идиот.

– Каждый честный валлиец с нами заодно, – подтвердил тип из Тигровой бухты.

– Я молился в ожидании этого дня, – сказал Алед Рис. – Эта миссия была тебе предначертана. Твой брат знал, где искать меч. Наивные люди – кладезь информации.

– А где же остальные? – спросил Редж, стоя за стойкой бара как за баррикадой, с чистой пивной кружкой в руках. – Где этот придурок, которого вы зовете принцем Кимру?

– Забудь о нем, – ответил Рис. – Другие двое тоже оказались ни на что не годными. Только болтать горазды. Остальные при деле.