Редж дождался ясной лунной ночи, одолжил у брата Меган велосипед и, уложив меч на руль, отправился к месту раскопок. Бросив велосипед у разбитых ворот, он вынул меч из ножен. Клинок заблестел в лунном свете, словно соскучился по небесам за много веков, проведенных в темных подземельях. Редж поднял меч, взмахнул им раза три и, спотыкаясь о рытвины, пошел к развалинам. Ухнул филин. Часы на колокольне ближайшей церкви пробили полночь. Редж спрыгнул в раскопанную яму и отыскал каменную плиту с надписью GLAD ART REG.

Ему вдруг пришло в голову, что надо прочесть молитву или какое-нибудь заклинание, но он отогнал эти мысли и, затаив дыхание, вложил меч в каменные ножны. Меч вошел легко, по самую рукоятку, будто жаждал вернуться в давно покинутый дом. Теперь никаких сомнений в его подлинности не оставалось. Но когда Редж потянул оружие на себя, то с удивлением и страхом обнаружил, что не может вытащить его из каменной плиты. Это под силу лишь тому, кто обладал правом извлекать его из каменных ножен, rex quondam et futurus. [72]Да нет, чушь все это. Редж попробовал еще раз, но меч не поддался. От напряжения Редж взмок. Он опустился на колени и несколько раз глубоко вздохнул. Повертев рукояткой, он наконец понял, что существует угол поворота, при котором меч легко выходит из камня. Всему есть объяснение, чудес не бывает. Редж усмехнулся, но, увидев пролетевшую над самой его головой летучую мышь, снова замер от страха, как будто ему явился волшебник Мерлин. Наверняка внутри каменных пожен был стопор. Когда рукоятку поворачивали вправо, лезвие от него освобождалось. Трудно поверить, что люди во времена темного Средневековья могли быть столь изобретательны. А Мерлин, если такой существовал, был, вероятно, великим фокусником. Дрожа всем телом, Редж обеими руками сжимал Калед-велч. Он уверял себя, что, несмотря на темноту, различает зазубрину у самого острия, которая, скорее всего, и цепляется за каменные ножны. Все просто, ничего сверхъестественного.

Домой он вернулся усталый, запер дверь и поставил меч вертикально на стул. Меч не устоял и с глухим лязгом упал па пол. Редж бережно поднял его и вслух извинился. Он обращался с мечом, как с дорогим существом, говорил с ним, как с любимым сиамским котом. Жаль, что в этот символ королевской власти нельзя вдохнуть жизнь. В современном английском языке слова, обозначающие предметы, утратили родовую принадлежность, если не считать кораблей. Меч Зигфрида носил мужское имя Нотунг, хотя в немецком «меч» – среднего рода. Оставив попытки разгадать, какого рода Каледвелч, Редж по вечерам читал ему вслух на каталонском излюбленный роман Дон Кихота «Тирант Белый», который начинается словами: «Во славу Господа нашего Иисуса Христа, да святится Имя Его, и Пресвятой Богоматери Девы Марии». Стенные часы на кухне били так громко, что казалось, весь протестантский Уэльс содрогался от этого папского приветствия. А Каледвелч, хоть и оставался предметом неодушевленным, наслаждался текстом, словно кот жирными сливками. Редж не считал себя сумасшедшим. Днем он безропотно отдавал дань унаследованной от отца отнюдь не рыцарской профессии.

Когда Ципа после гастролей вернулась домой и Редж выложил ей все как на духу, к ней вернулись подозрения насчет душевного нездоровья мужа.

– Послушай, тебе следует посоветоваться с доктором.

– С доктором? Если только с профессором археологии. По-твоему, святая Елена была сумасшедшей, когда нашла крест, на котором был распят Христос? Пойми, это – подлинная вещь, меч настоящий. Ты ведь настоящий, правда? – сказал он, обращаясь к мечу.

– Унеси эту проклятую штуку из дома. Сдай ее в музей.

– Он уже побывал в музее в безбожной стране и в монастырских подвалах насиделся. Он слишком долго провалялся без дела, а теперь будет освящать наше супружеское ложе.

– Господи! Что ты несешь?

– Он будет лежать под подушкой.

– Ну уж нет, там ему точно не лежать. Ты понимаешь, что украл его? Нас всех могут за это посадить.

– Украл? Это русские его украли у немцев, а сами прикрываются болтовней о репарациях. Ты не путай. Бенедиктинцы хранили его по просьбе британцев, которые о нем забыли. Теперь я, осознавая всю его ценность, храню меч для своего народа. – И он поклонился оружию.

– Если он принадлежит британскому народу, отдай его королю или премьер-министру.

– А они вернут его русским и еще извиняться станут. Нет, я говорю совсем о другом народе. Когда англо-норманны называют себя британцами, это звучит оскорбительно для кельтов.

– Тогда отдай его валлийцам.

– Валлийцы смешались с англо-норманнами. Валлийской нации больше нет.

– Почему? Есть кучка одержимых, которые орут всякую чушь, грабят банки и доводят старушек до сердечного приступа. Порадуй их.

– Да кто они такие, чтобы представлять Британию? Шайка горячих голов? Затеяли игру от нечего делать, когда сидели в Гибралтаре. Нет уж. Каледвелч будет храниться у меня, а когда мир излечится от безумия, он снова станет символом веры и рыцарства.

– Подонок Генрих Гиммлер тоже любил рассуждать о рыцарстве. Он считал рыцарством уничтожение евреев. Надеюсь, вы будете счастливы вдвоем.

– Счастливы? При чем тут счастье? Что ты имеешь в виду?

– Если берешь эту чертову железяку к себе в постель, тогда и трахайся с нею. Или я, или она – выбирай.

– Ты все равно уйдешь греметь своими трещотками в такт с пархатыми, которых поперли из Европы.

Ципа, все это время барабанившая пальцами по столу, присела и посмотрела ему прямо в глаза:

– С пархатыми, говоришь? Очень в духе твоей матушки.

– Прости, я не хотел, – устыдился Редж, почувствовав себя последним мерзавцем. – Не знаю, что на меня вдруг нашло. Я повешу его на стену. Или уберу в шкаф, вместе с Библией. Прости, я не знаю, как у меня язык повернулся такое ляпнуть.

– На следующей неделе у меня концерт в Кардиффе. Я сама отвезу меч в русское консульство.

– Только попробуй, я тебя им же и прикончу. – Он снова смутился и обмяк. – Конечно, я не сделаю этого. Но и ты ничего не сделаешь. Я спрячу его подальше, пусть лежит среди бочек в подвале. Ты его больше не увидишь. Действительно, подумаешь, железка какая-то. – Он явно кривил душой, и она это поняла.

– Ты врун, а когда не лжешь, то просто скрываешь правду. Да еще, оказывается, и антисемит.

– Нет, нет же. Я люблю тебя. Каждый раз, когда ты уезжаешь, я безумно тоскую. – Он протянул к ней руки. – Вспомни, тогда ночью, в Ленинграде, я говорил тебе правду.

– Что ты тогда говорил?

– Я говорил, что следует тщательно подбирать слова, потому что боги любят ловить нас на слове. Я сказал тогда тебе: вот подходящий момент. Я это чувствовал.

Ципа глубоко вздохнула и ударила кулаком по деревянным ножнам. Лежавший на столе меч подпрыгнул.

– Когда я читаю ноты и считаю паузы, мне все ясно. Иногда мне кажется, что и твои мысли я могу прочесть, как поты, но потом выясняется, что я тебя совсем не понимаю.

– Ты должна понять главное: я боготворю тебя. Идем ляжем. У нас есть час до открытия бара.

– И после всего сказанного ты надеешься, что я отвечу согласием?

– Я спрячу его в подвале. Ты его больше никогда не увидишь.

Как только Ципа уехала в Кардифф репетировать, а затем играть «Путеводитель по оркестру для молодежи» Бриттена и Четвертую симфонию Брамса, Редж извлек из подвала Каледвелч, принес ему извинения за непочтительное обращение и смазал жидким парафином. Устроив меч в. кресле, почитал ему вслух «Смерть Артура» Мэлори. Редж ликовал, думая, что такое чувство, верно, испытывал император Константин, читавший Евангелие прямо в седле, в которое был вбит гвоздь от подлинного Распятия. Как странно, что предмет, описанный Мэлори, находился теперь в кресле Реджа, а Редж знал секрет, неизвестный Мэлори: дырочка, просверленная в клинке примерно в дюйме от острия позволяла каменным ножнам не выпускать меч. Редж владел истиной, освобожденной от мифического налета, доказательством подлинности меча, владел предметом, которым мог любоваться дважды в день. Однажды он проболтался о своей тайне вертихвостке Меган. Новость не произвела на нее никакого впечатления.