– Восемь с по... Да вы что?! – От возмущения очкарик, кажется, даже забыл о пистолете. – Вы соображаете, что вы говорите? Восемь миллионов на раскрутку молодых исполнителей? Да такого просто не бывает!
– Даллас так и говорил, – согласился Кастет. Дурное предчувствие росло и крепло у него в груди; хуже всего было то, что он не понимал, что именно предчувствует, какую конкретно пакость; как бы то ни было, ему теперь оставалось только переть напролом, что он и делал. – Говорил, дескать, это будет что-то небывалое. Все, говорил, только ахнут. Ну, и где оно, это ваше небывалое?
– Да откуда же я знаю?! – плачущим голосом прокричал очкарик. – Клянусь, это какая-то трагическая ошибка!
– Ишь ты, трагическая, – сказал Кастет. – Нет, братан, мне твои клятвы по барабану. Клясться ты будешь с утюгом на брюхе, и не мне, и не здесь...
– Да поймите же, – умоляюще прижав к груди трясущиеся кулаки, взвыл очкарик, – вы действительно что-то перепутали! Вот, – он принялся лихорадочно рыться у себя на столе, сминая бумаги, выхватил одну и сунул ее Кастету чуть ли не в лицо, – вот, убедитесь сами! Это список всех текущих проектов, я как раз перед вашим приходом над ним работал, думал, что оставить, что закрыть... Убедитесь! Нет здесь никакой «Мегатонны» и не было никогда!
Кастет выдернул помятый листок из его прыгающих пальцев, брезгливо расправил на колене и стал читать, водя по строчкам дымящимся кончиком сигареты. Пистолет мешал ему, и он рассеянно положил оружие на стол.
Как и говорил очкарик, это был список групп и исполнителей, раскруткой которых покойный Даллас занимался до того, как кто-то выпустил на волю его мозги при помощи ржавого железного лома. Здесь значилось много имен и названий, но никакой «Мегатонны», как и предупреждал очкарик, тут и в помине не было. В правом верхнем углу списка виднелся четкий штамп с реквизитами студии и взятой в кавычки надписью «Утверждаю». Поверх штампа, как и полагается, красовалась сделанная от руки затейливая подпись начальства. Подпись была Далласа, в этом Кастет не сомневался – ну, почти не сомневался, потому что есть ведь на свете мастаки, которым все по плечу! Доллары подделывают, не то что какую-то подпись...
– Что ты мне суешь эту филькину грамоту? – брезгливо сказал он, отшвыривая список куда-то в сторону, мимо стола. – Что ты мне втираешь, урод?! – бешено заорал он, вскакивая и нависая над столом.
Очкарик испуганно отпрянул, едва не опрокинувшись вместе с креслом. Дверь кабинета приоткрылась, и в щель просунулась озабоченная физиономия одного из быков.
– Дверь закрой!!! – рявкнул Кастет и снова повернулся к главному менеджеру или кем он там значился в платежной ведомости Далласа, этот очкастый слизняк. – Что ты мне втираешь, – продолжал он, зловеще понизив голос, – когда я своими глазами видел клипы? Я записи слышал, понял? И крутил их мне не папа римский, а Даллас – сам, лично! Кинуть меня решил, огрызок?!
– Боже мой, боже мой, что же это творится? – лиловыми от ужаса губами пролепетал очкарик.
– Хотел бы я знать, что тут творится, – проворчал Кастет. – За этим, блин, и пришел. А ты мне тут очки втираешь... Вот интересно – зачем? Ты же точно знаешь, что все расскажешь после первой же оплеухи. Дадут тебе подзатыльник ты все и расскажешь. Только поздно будет, и подзатыльником дело тогда не ограничится. За такие деньги тебя не просто убьют, а убьют медленно. Очень медленно, – со значением повторил он, снова нависнув над столом. – Тебе это надо?
– Клянусь вам, – бормотал очкарик, – не надо, клянусь... Может быть, я действительно не в курсе? – с надеждой вопросил он. Кастет пожал плечами. – Вы говорите, записи? Клипы? А где он их вам показывал, если это не секрет?
– Где, где, – проворчал Кастет. – В Караганде! Здесь, в кабинете у себя, вот где!
– Ничего не понимаю, – промямлил очкарик. Это прозвучало так искренне, что Кастет снова похолодел. – Может быть, они сохранились? Там, в кабинете... Как вы думаете? У Виктора Павловича богатейшая видеотека, так, может быть... Я сейчас! Сейчас пошлю секретаршу, она сходит...
Он снова кинулся к селектору. Кастет дал ему по рукам стволом пистолета, очкарик зашипел и совсем по-детски сунул ушибленные пальцы в рот. За стеклами очков на глазах у него появились слезы.
– Вместе пойдем, – сказал Кастет. – Зачем беспокоить секретаршу? Еще напутает что-нибудь, а тебе потом отдуваться... Вставай, пошли.
Они вышли в приемную, где два быка развлекали секретаршу. Кажется, они рассказывали ей анекдоты, а может, случаи из своей богатой трудовой биографии; Кастет подозрительно на них покосился, но секретарша выглядела вполне довольной общением, и он покинул приемную, подгоняя очкарика... Быкам он велел оставаться на месте, что их, похоже, вполне устроило.
Они прошагали по коридору, сели в лифт и поднялись на последний, четвертый этаж. Это место было освещено дневным светом, беспрепятственно проникавшим сюда сквозь наклонную, сплошь стеклянную стену коридора. Справа, за стеклянной перегородкой, буйно зеленел зимний сад; они свернули налево, очкарик, звеня связкой ключей, открыл дверь и пропустил Кастета в роскошно обставленную приемную. Здесь Кастет подождал, пока очкарик отопрет кабинет. Они вошли туда вместе, и Кастет остановился на пороге, озираясь по сторонам.
Здесь все было как раньше: та же стеклянная стена с видом на реку, тот же пушистый белый ворс под ногами, та же модерновая, но при этом очень удобная мебель, те же картины на стенах – большие, под стеклом, с какими-то непонятными пятнами, разводами и линиями, обозначавшими что угодно, но только не то, что, если верить подписям, было на этих картинах изображено. В кондиционированном воздухе все еще угадывался запах любимых сигар Далласа; Кастету пришлось сделать над собой усилие, чтобы прогнать ощущение, будто он находится в каком-то мавзолее или музее.
Очкарик торопливо просеменил к застекленному, набитому видеокассетами стеллажу и принялся там рыться, читая названия на коробках. ««Мегатонна», «Мегатонна», – невнятно бормотал он себе под нос, ловко тасуя коробки, – какая еще «Мегатонна»? Впервые слышу... Стоп! А это что?»
– Ну, что там у тебя? – устало спросил Кастет.
– Глазам своим не верю, – пробормотал очкарик. В руках у него была кассета. – Есть, представляете? Вот оно! Клянусь, я не знал, даже не слышал... Я бы запомнил, честное слово, я не вру...
– Да верю я, верю, – сказал Кастет. – Давай включай. Сразу все вспомнишь. А то заладил как попугай: «Не видел, не знаю»... Включай!
У него немного отлегло от сердца: если бы этот хорек водил его за нос, уж он бы, наверное, потрудился ликвидировать не только упоминания о суперпроекте Далласа в официальных документах, но и кассету с готовым клипом. А если бы и не ликвидировал заранее, то сейчас, делая вид, что ищет, мог бы просто содрать с нее наклейку с надписью и развести руками: нету, мол! И кто бы тогда стал рыться в этой навозной куче, просматривая кассету за кассетой? Да кто угодно, только не Кастет! На глаз тут было больше тысячи коробок с записями; Кастет просто не располагал временем, чтобы просмотреть их все.
Очкарик втолкнул кассету в щель видеомагнитофона, и на экране скачком появилось изображение: веселые полуголые девахи в сверкающих блестками микроскопических юбчонках и бюстгальтерах, лихо отплясывая, пели что-то зажигательное. Кастет удовлетворенно кивнул: кассета была та самая, которую Даллас крутил для них, чтобы похвастаться своими достижениями.
– Ну что, – обратился он к очкарику, – теперь вспомнил?
Очкарик немного поморгал на него глазами, казавшимися сквозь очки непомерно большими. Выражение лица у него было какое-то странное – уже не испуганное, а удивленное и как будто даже жалостливое.
– Ну, чего? – сказал Кастет. – Чего уставился? Вспомнил или нет?
– Вы знаете, – сказал очкарик, – теперь я действительно вспомнил. Да, это снимали у нас пару месяцев назад... Нет, простите, скорее три месяца назад, в конце февраля или начале марта.