Изменить стиль страницы

Он еще не принял окончательного решения по поводу Ольги, но знал, что, когда наступит время, примет его без колебаний и сомнений. Из этой ямы у него было только два пути: один путь — к свободе и независимости, а другой — в вечное рабство под каблуком у жены, которая слишком много знала и относилась к нему совсем не так, как ему хотелось бы. Оставалось только сделать выбор между двумя этими вариантами и следовать своему выбору до конца, каким бы он, этот конец, ни был.

Дымов поудобнее перехватил лопату и несколькими резкими, точными ударами расщепил и сбил сначала одну поперечную планку, а затем и вторую.

Момент настал.

Александр перевел дух, прислонил лопату к стенке ямы и протянул Ольге руку.

— Помоги-ка, — сказал он, — я хочу выбраться.

— Зачем? — даже не думая бросаться ему на помощь, удивилась Ольга. В левой руке она держала лампу, а правая опять пряталась в кармане штормовки, как будто Ольга мерзла.

— Во-первых, я бы с удовольствием передохнул минуток пять где-нибудь в сторонке, подальше от этой штуки, — с легким раздражением сказал Дымов. — А во-вторых, как, по-твоему, я ее открою, если буду стоять обеими ногами на крышке?

— Действительно, — сказала Ольга, — об этом я как-то не подумала. И на старуху бывает проруха, извини. Давай, хватайся.

Она аккуратно поставила лампу на землю, проверила, надежно ли та стоит, улыбнулась Дымову своей милой, теплой и домашней улыбкой и протянула ему левую руку. Дымов взялся за ее узкую, горячую от лампы ладонь, сжал покрепче и резко дернул жену на себя, вложив в этот рывок все свои силы.

Глава 14

Лесная дорога кончилась, как рано или поздно кончается все — и плохое, и хорошее. Забрызганный грязью от колес до крыши джип с радостным ревом вырвался в поле. Несколько минут они продолжали скакать по ухабам, а потом Филатов, не снижая скорости, резко повернул направо, и колеса зарокотали по тому, что в народе метко именуется «щебенка с гребенкой». Беспорядочные толчки и рывки прекратились, сменившись мелкой размеренной тряской, в днище изредка гулко били выстрелившие из-под колес камни. Позади высокой стеной встала пыль и, повернув голову, Светлов мог наблюдать, как она, постепенно редея, уползает в поле, медленно, с большой неохотой оседая в бороздах.

Филатов вел машину уверенно, без колебаний, как будто отлично знал дорогу, хотя перекрестки, на которых он сворачивал, практически ничем не отличались от других, мимо которых джип проносился. Поначалу Дмитрий удивлялся, потом решил, что Филатов ищет дорогу наугад, полагаясь на свою интуицию, которой ему было не занимать. А потом машину тряхнуло в очередной раз, и откуда-то из-под сиденья под ноги ему выскользнул сложенный в несколько раз прямоугольник плотной бумаги. Наклонившись, Дмитрий поднял его и убедился, что это карта местности, на удивление подробная, очень похожая на армейскую. На карте был синей шариковой ручкой прочерчен маршрут, конечным пунктом которого являлся крошечный поселок, название которого было указано в качестве обратного адреса на конверте, содержавшем в себе рукопись Дымова.

— Спасибо, — не поворачивая головы, сказал Филатов. — А я думаю, куда она подевалась? В бардачок положи, ладно?

— И когда ты успел ею обзавестись? — удивился Светлов, хлопая отстающей крышкой бардачка.

— Когда, когда… Заскочил по дороге к Лукумычу.

Грешно иметь знакомого издателя и не прибегать к его помощи!

— Что-то я не заметил, чтобы ты раньше к ней прибегал, — скептически произнес Светлов.

— Так кто же знал, что он издатель? Лукумыч и Лукумыч… Удар у него классный. До сих пор, как вспомню…

Он не договорил, ограничившись тем, что дотронулся кончиками пальцев до левой скулы, будто проверяя, на месте ли она.

— Знакомства у тебя… — пробормотал Светлов. — Интересно, а в правительстве Москвы у тебя приятелей нет? Или в Кремле?

— Да кто их знает, — равнодушно откликнулся Филатов. — Может, и есть. К Адреналину разные ходили, и документы там ни у кого не спрашивали. Помнишь этот бородатый анекдот про еврея, который выправил себе новый паспорт, где было написано, что он русский, а его все равно побили? Помнишь? Бьют ведь по морде, а не по паспорту…

— М-да, — мечтательно сказал Светлов. — Сволочи вы все-таки с Мироном. Не могли меня с собой хоть разочек позвать! Это же такое наслаждение — дать по морде человеку из Кремля!

— Во-первых, у него на морде не написано, из Кремля он или из Бутырок, — остудил его пыл Филатов. — А во-вторых, господин главный редактор, с твоей комплекцией не ты бы морды бил, а тебе. Да еще как!

— Демократия в действии, — проворчал Светлов.

— Демократия — это власть народа, — наставительно сказал Юрий. — Народ у нас крепкий, не чета тебе, потомственному интеллигенту. И что характерно, кто крепче, тот и правит. Задорные такие, здоровенькие крепыши, всегда готовые к труду и обороне…

Они проскочили шаткий деревянный мостик над какой-то речушкой, машина еще раз резко свернула, как будто пытаясь отвязаться от намертво приставшего к ней пылевого хвоста, и неожиданно для Светлова влетела на длинную деревенскую улицу. Над зацветающими садами и шиферными крышами с изумрудными пятнами мха маячил унылый ряд типовых пятиэтажных домов с пестрыми от потеков грязной воды бетонными стенами. Увидев этот, с позволения сказать, микрорайон, Светлов понял, что ошибся: это была не деревня, а поселок, и даже, может быть, городского типа — тот самый поселок, который был им нужен.

Они мчались между двумя рядами покосившихся серых заборов, распугивая кур, собак и велосипедистов. Пыльный хвост по-прежнему волочился за ними следом, в машине все гремело и дребезжало. Покрытое толстым слоем грязи, пыли и разбившейся вдребезги мошкары ветровое стекло стало совсем непрозрачным, и Филатов, слегка пригнувшись, смотрел на дорогу сквозь протертое «дворниками» полукруглое отверстие, как через амбразуру.

— Фотоаппарат свой достань, — сказал он неожиданно.

— Зачем? — удивился Светлов.

— Для антуража. Как ты думаешь, с кем они охотнее станут разговаривать — с двумя новыми русскими на джипе или с корреспондентами московской газеты? Жалко, что у тебя диктофона нет. Или хотя бы блокнота.

— Да все у меня есть, — недовольно проворчал Светлов, отстегнул ремень безопасности и начал неловко карабкаться через спинку сиденья назад.

Он протиснулся между спинкой и потолком салона, боком упал на заднее сиденье, сел, потом встал на сиденье коленями и, перевесившись через спинку, выудил из багажного отсека полупогребенный под домкратом и пластмассовым чемоданчиком с гаечными ключами кофр. Открыв кофр, Светлов с удивлением и радостью обнаружил, что камера не пострадала — по крайней мере, внешне. Несомненно, камеру спас кофр — старый, кожаный, достаточно жесткий для того, чтобы выдержать пару-тройку случайных ударов. Этот кофр Светлову подарил покойный Мирон, который, насколько было известно Дмитрию, сам никогда не увлекался фотографией, а кофр вместе с лежавшей в нем камерой — не этой камерой, не цифровой, а с допотопным пленочным «Никоном» — приобрел по случаю, прельстившись какой-то связанной с этим обшарпанным чемоданом легендой. Что это была за легенда, Дмитрий не знал, в подробности Мирон его не посвятил, сказав лишь, что это не его ума дело. Поэтому все, что было известно Дмитрию о прежних владельцах кофра, ограничивалось надписью, сделанной простой шариковой ручкой на подкладке крышки. Синяя паста расплылась и смазалась, но надпись все еще можно было прочесть. Надпись гласила: «К. Скворцова». Дмитрий повесил камеру на шею, привычно провел большим пальцем по надписи, ощутив бархатистую мягкость потертой подкладки, а потом закрыл кофр и поставил его на пол рядом с сиденьем. Блокнот и диктофон с самого начала лежали в разных карманах его матерчатой ветровки — с этими орудиями производства он не расставался.

Машина постепенно замедлила ход и остановилась. Когда наконец-то догнавшая их пыль рассеялась, Дмитрий увидел что-то вроде площади, с трех сторон окруженной административными зданиями — одноэтажным кремовым особнячком с государственным флагом на крыше, где наверняка размещалась местная исполнительная власть, унылым параллелепипедом магазина и обшитым досками домиком с густо зарешеченными окнами и заметной голубой вывеской у двери, которая означала отделение связи.