— Не бойся, — сказала Ольга, будто и впрямь прочитав его мысли, — я тебя не выдам. В конце концов, с этой минуты я — соучастница.

Дымов с трудом выдавил кривую улыбку. «Соучастница, — подумал он с горечью. — Конечно, записываться в организаторы убийства ты не торопишься. Хотя, если разобраться, это больше твоя заслуга, чем моя».

В сарае уже было по-настоящему темно. Наугад протянув руку, Александр коснулся кончиками пальцев округлой, шелковистой от многолетней пыли поверхности бревна, провел сверху вниз, оставляя в пыли невидимые в темноте полосы, и нащупал полку. Полка тоже была мохнатой от пыли, но не шелковистой, а шершавой, занозистой, с крупинками какого-то мусора и упавшими сверху соломинками. Пальцы легко пробежались по полке, как лапки невиданного бледного паука, и коснулись жестяного корпуса керосиновой лампы. Дымов на ощупь снял с лампы закопченное стекло, отдал его Ольге и, отыскав на полке разлохмаченный коробок с четырьмя последними спичками, поджег фитиль.

В сумрачном оранжевом свете керосиновой лампы внутренность сарая выглядела совсем не так, как днем, — загадочно, тревожно, как будто они с Ольгой из обыденной жизни перенеслись прямиком в декорацию какого-то приключенческого фильма. И когда Александр взял из кучи сломанного сельхозинвентаря оставленную здесь час назад лопату, это ощущение усилилось. Черные тени кривлялись по углам в такт колебаниям коптящего огонька керосиновой лампы, то удлиняясь, то вдруг сжимаясь, как будто жили какой-то своей, бесплотной, но, несомненно, хищной жизнью, — тихонько ползли, подкрадываясь к самым ногам, испуганно отпрыгивали, корчась в непонятном ужасе, а потом, немного успокоившись, опять начинали подкрадываться, норовя окружить, навалиться, вцепиться со всех сторон и уволочь в непроглядную вечную тьму — туда, где они прятались до наступления ночи. Дымов подумал, что они с Ольгой сейчас похожи не то на кладоискателей, не то на похитителей трупов. С учетом обстоятельств верно было, пожалуй, второе.

Еще он подумал, что напрасно не использовал эту сцену в рассказе. У него там дело происходило днем, таким уж получился расклад времени. А жаль, лирическое отступление насчет хищно крадущихся теней могло получиться эффектным…

— Ну, и где?.. — озираясь, спросила Ольга.

Этот вопрос прервал отвлеченные размышления Дымова, одним махом вернув его из мира фантазий к грубой и очень неприятной реальности. Александр поднял лампу повыше и осмотрелся.

— Откуда я знаю? — сказал он безнадежно.

— Давай лампу, — сказала Ольга.

— Это еще зачем?

— Посвечу. Или ты намерен копать одной рукой? Так мы до утра не управимся. Ну, что ты на меня уставился? А ты думал, копать буду я? Даже не надейся. Во-первых, копать — это мужская работа. Во-вторых, если ты еще не забыл, я — хирург, мне надо беречь руки. Ну а в-третьих… Извини, но ведь это не я ее здесь похоронила, а ты.

Дымов молча отдал ей лампу. У него было что возразить. Ольга, черт бы ее побрал, могла бы и не напоминать ему о том, о чем он и без нее никак не мог забыть. Но спорить было бесполезно, он знал это по опыту. У его жены всегда в запасе имелось бесконечное множество веских, логичных аргументов, неопровержимо доказывающих ее правоту. Когда же аргументов не хватало, она просто умолкала, и тогда разговаривать с ней было все равно что биться головой в кирпичную стену. Так и молчала до тех пор, пока он, утомленный собственными эмоциональными речами, не капитулировал перед ее безмолвным упрямством.

Думая об этом, Дымов испытал прилив знакомого бешеного раздражения, которого не испытывал, пожалуй, с тех самых пор, как увлекся Никой. Когда это произошло, Ольга просто перестала его интересовать и их споры по самым разным поводам прекратились сами собой. Теперь, когда Ники не стало, все, кажется, готово было вернуться на круги своя, и Дымов внутренне содрогнулся, поняв, что о многом успел позабыть. «Господи, — мысленно взмолился он без малейшей надежды на то, что его безмолвный вопль будет услышан, — неужели все сначала?!»

Он взял лопату обеими руками, взвесил в ладонях, с трудом поборов кратковременное, но очень острое побуждение ударить Ольгу этой лопатой по лицу, по этим её странным, всевидящим сине-зеленым глазам, чтобы одним махом отрезать себе все пути к отступлению. Зарубить лопатой и зарыть прямо здесь, в сарае… А потом перевернуть керосиновую лампу, и дело в шляпе. Его обвинят в неосторожности, а может, и в умышленном поджоге ветхого строения, но производить раскопки на горячем пепелище никто не станет. Так, может, стоит рискнуть?

— Не стой, Саша, — мягко, но настойчиво сказала Ольга. — Надо искать. Ну неужели ты не помнишь, где это?

Дымов пожал плечами.

— Может, там? — неуверенно сказал он, показывая лопатой на полуразрушенные дощатые стойла.

— Сомневаюсь, — авторитетно заявила Ольга. — Стойла узкие, копать неудобно, да и землю отбрасывать некуда, она будет сыпаться обратно в яму. Ты глубоко ее зарыл?

— Господи, да откуда мне знать?! Говорю же, ни черта не помню!

— Не кричи, — твердо сказала Ольга. — Что ты, как маленький? Почему я должна тебя уговаривать? Мы же оба согласились, что это необходимо!

Она вздохнула, обошла неподвижно стоящего в метр от ворот Дымова, взяла из груды сломанных инструментов старый черенок от граблей и медленно двинулась по периметру сарая, тыча этим черенком в землю у себя под ногами, как человек, на ощупь пробирающийся через болото. Черенок был обломан и зазубрен снизу; с негромким тупым стуком ударяясь в присыпанную соломенной трухой, утрамбованную до каменной твердости землю, он всякий раз отскакивал, слегка вибрируя.

Дымов сунул лопату под мышку, зубами вытащил из пачки сигарету и закурил, сложив ладони лодочкой, хотя никакого ветра в сарае не было. Он курил короткими нервными затяжками, исподлобья наблюдая за женой, которая двигалась по сараю с такой неторопливой, спокойной уверенностью, как будто не искала зарытый труп соперницы, а просто выбирала место, чтобы вкопать скамейку. Сейчас она была повернута к Александру спиной, но тот вдруг преисполнился очень неприятной уверенности в том, что Ольга улыбается, не прерывая своего страшного занятия. Еще бы ей не улыбаться, ведь она убила одним выстрелом двух зайцев! И от соперницы избавилась, и мужа связала по рукам и ногам, так что он от нее теперь ни на шаг — так и будет всю жизнь умильно заглядывать в глаза и вилять хвостиком, как комнатная собачонка…

Он вдруг понял, что просто ищет повод убить Ольгу, и разозлился уже не на жену, а на себя самого. Она знала, что он убийца, она сама наполовину все это подстроила, сама толкнула его на путь, закончившийся в этом грязном сарае, так какой еще повод ему нужен?! Рассуждая логически, смерть Ольги необходима. Убить ее во всех отношениях проще и умнее, чем оставить в живых; единственное, что для этого требовалось, это перешагнуть через свою нерешительность — самому перешагнуть, сознательно, без помощи алкоголя. Так неужто он и впрямь такой слизняк, что не сумеет сделать этот шаг?

Тут ему пришло в голову, что это может и не понадобиться. Что, если никакого убийства не было? А если даже и было, то он вполне мог отступить от придуманного сюжета и закопать Нику не здесь, в сарае, а где-нибудь в лесу. В конце концов, жизнь и изящная литература — это не одно и то же. Для придания рассказу необходимой драматичности яму нужно было копать именно здесь, в сарае. А в жизни ему могла помешать сотня случайностей, да и далековато было отсюда до Москвы — в самом деле, пришлось бы прибегнуть к хлороформу во второй раз… К чему такие сложности?

Дымов представил, как будет разочарована Ольга, не найдя могилы и убедившись, что его покаянная исповедь — не более чем путаный пересказ обрывков какого-то пьяного бреда, тяжкого сна, привидевшегося перебравшему литератору и принятого им из-за повышенной впечатлительности за чистую монету. Вот это был бы сюрпризец! Ведь она уже все продумала, разложила по полочкам, разработала детальный план низведения мужа до уровня мелкого домашнего животного, наподобие кота или левретки. Интересно, что она станет делать, не найдя трупа? Ведь, как известно, нет трупа — нет и убийства…