Их обхожу из суеверия кругом я.

И каждый шаг, здесь сделанный, начнется вздохом,

А кончится он выдохом любви,

И в тысячах влюбленных отзовется,

Сцепляя их ладони и проникая в сцепленные рты.

И в том кафе, что «Флориан» зовется,

Я встречу назначаю с тем, с кем я по книгам

Свела свое знакомство, – единожды зовет себя

Он Казановой, а чувствует – в стократ.

И вот уж абрис дерзкий касается венецианских

Тех зеркал, и отражение лица его пленяет,

Но, а само лицо – узор из удовольствий – меня

ввергает

В стыд и, все движения его предупреждая,

Свою накидку подбираю и опускаю взгляд.

«О, белла, белла», – уж шепчут губы, неистовость

свою

В моей неистовости подтвердить хотят и, обжигая

Руку в поцелуе, последний лед и топят, и крушат.

И, в поцелуе замирая, глаза свои я открываю и…

Вижу странные глаза, морщинок сети избороздили

уж

Лицо его, уста мои – немы – теряются в вопросах

И путают года.

О, грезы, как мог венецианец этот мне показаться

Тем, кого так страстно я ждала, и покорить

обманом

Любви своей меня?

А он встает, мое недоумение заметив, и

продолжает

Путь свой, и вот уж в отражении зеркал я вижу

Абрис времени и… те ж горящие глаза,

И я кричу ему вдогонку: «Постой же, Казанова,

узнала я тебя!»

О, время, тебе подвластны лица наши, ну, а любовь

в сердцах

Не в силах покорить ты – любовь не знает времени

и мер,

И Казанова наш тому пример.

И песню сладкую Венеции пою я, и вторят ей

влюбленных голоса:

Любить, любить, любить,

Любить, как любят Казанову, – через века, через

года,

Стареют города и лица, любовь же не стареет

никогда.

Утро в Риальто

Мне чудится – вошел ты тихо,

И, своею тенью случайный солнца луч загородив,

Меня поцеловал так, словно нежностью любви

своей

В губах моих ты гнездышко облюбовал.

И воздухом, тобою принесенным с Риальто —

Праздного моста того – как соком праздничного

Счастья напоил, и ароматом розы утренней,

Венецианской, как завтраком влюбленных

накормил.

И глаз людей влюбленных отраженья, как свет

Впускаешь в комнату мою, и лишь твои глаза

В потоке этом отыскиваю и люблю.

И многолицие любви в толпе людей и радует,

И восхищает, и вот уж стая белых голубей —

Детей Венеры – в тугую высь взмывает.

И грусть, и счастье в жгучий тот водоворот

Любви впадая, толпой людей стекает по мосту,

И люди эти неповторимость утра венецианского

вдыхают.

И в сказочной той галерее жизни могу картину

Выбрать я любую, но среди сотни глаз той

Праздничной толпы лишь по твоим глазам

тоскую.

Жасмины

Жасминовые лепестки —

Роскошные пальцы восточных красавиц,

Китайского неба лучи вас касались;

В волшебном напитке теперь прикасаюсь

Своими губами – я.

Вас ветер ласкал руками своими,

О запахе чудном моля,

И ночь вас смущала темными крыльями,

Цветки закрывать веля.

И чувствовать вкус жасминов нежных —

Как чувствовать вкус бытия,

Как восхищаться небом прекрасным,

Как знать, что все в этом мире едино:

Жасмины, и ветер, и я.

Крольчонок

Гроздьями ливня – сливой небесной – залиты

неба сады,

Дремлет крольчонок в комнате теплой, видит

сладкие сны.

Веки – раскосы, тонкие лапы, нежная влага глаз;

Как ты влюблен в рук моих ласку, грезя о ней

сейчас.

Век твой недолог, но радость земную каждый

получит сполна:

Час – моей радости, твоей – минута смыслом

одним полна.

Смысл любви для всех одинаков, жажда

у всех – одна,

Души амброзией наполняем, этот подарок – один

на двоих нам —

Памятью на века.

Маленький друг, уйдешь слишком скоро – участь

у всех одна.

В снах буду видеть, как теплые уши твои нежно

ласкаю я.

Бабочка

Своими крыльями свободу ты волнуешь,

И крыльями предвосхищаешь холсты

Невидимых для глаз шедевров.

Рисуешь.

Что крыльями своими ты рисуешь,

Что так волнует и тревожит мои нервы.

И каждый день все в тот же час

Вниманья ищешь моего ты,

И невнимание минутное мое

Как вызов принимаешь.

Я здесь.

Тобой я восхищаюсь.

И в красоте твоей не сомневаюсь

Ни минуты.

Узоры твоих крыльев – сна наяву начало,

Где сон и явь дружны,

Где бабочка моя – учитель,

Где я – ее лишь верный ученик,

Где красотою мир рисовать

Меня научит.

Подруге

Ты, как тот серебряный ландыш, —

Свою песню неслышно поет,

И венок тонкорукими стеблями

Из волос моих ловко плетет.

Зазвенишь, и – раскаешься в звоне —

Так он сладок, но нет, не для всех —

Лишь для тех, кто услышать достоин

Светлый звон колокольцев тех.

Шапка светлых волос – нимбом,

Ландышу белый цвет – к лицу,

И найти бы дорогу к сердцу —

Твоему золотому дворцу.

Пробуждение

Потерянное тело – неумело,

Лишь странный дом для чувств моей

души,

А, ведь, когда-то и цвело, и пело,

Раскаянье похоронив в тиши.

Раскроют зеркала объятья по привычке,

Но странен телу старой песни звон —

Подвластное той красоте и тайне,

С душою тело дышит в унисон.

Воспоминания

Земную быль придумало сознанье,

Полутенями сделало людей,

Чтоб времени рукой – воспоминаньем

Прошедшего создать и тень и день.

Запечатлев навек души движенья,

Улыбкой странною – из света в тень,

Пыльцой в лучах летают привиденья

Прошедших дней.

Открытыми души глазами

Внимаю этой жизни каждый день;

Прикосновенья дней твоих запоминаю

Через их свет, через их тень.

Так просто скользят, переходя друг в друга,

Земной реальности часы передо мной;

Но им не избежать воспоминаний —

Лихого багажа дарованных мне лет,

Другого измеренья назиданий

На мой вопрос, на мой ответ.

Надежда

Хочу отдать тепло огня в камине

Морозящему лапу псу или же спину.

И не по вкусу мне вино – кровавым дивом,

Мне душу не развеселит оно, пока есть льдина.

На глыбу равнодушья-льда – разутым сердцем,

Чтобы – до дна, чтобы до льда достать всей

честью.

Мне радостью эта война,

Топленье – силой;

По льду – весной,

По центру льда – тепла плотиной.

Оглянись

Откройте, наконец, сердца и оглянитесь!

Тоской у вас весь мир в глазах,

А жизнь – в зените.

Мы человечность, как цветок в себя посадим,

Чтобы она цвела в других, когда не станет

Нас – себя и каждого.

А люди – пас, души – в кювете, и надо захотеть

Помочь, чтобы спасти и быть в ответе.

Вы захотите? – Ах, да ведь жизнь – в зените,

И надо многое успеть во многих сферах:

И в жизни, суете, детях, проблемах.

Не суть, как важно, что у бездомного

Бродяги-пса кость голодом застряла в горле,

И также мечется в душе тоска – безвыходно,