На далеком, милом Севере меня ждут,

Обходя дозором высокие ограды,

Зажигают огни, избы метут,

Собираются гостя дорогого встретить как надо.

А как его надо — надо его весело:

Без песен, без смеха, чтоб ти-ихо было,

Чтоб только полено в печи потрескивало,

А потом бы его полымем надвое разбило.

Чтобы затейные начались беседы... Батюшки!

Ночи-то в России до чего ж темны.

Попрощайтесь, попрощайтесь, дорогие, со мной, — я еду

Собирать тяжелые слезы страны.

А меня обступят тая, качая головами,

Подпершись в бока, на бородах снег.

«Ты зачем, бедовы, бедуешь с нами,

Нет ли нам помилования, человек?»

Я же им отвечу всей душой:

«Хорошо в стране нашей — нет ни грязи, ни сырости.

До того, ребятушки, хорошо!

Дети-то какими крепкими выросли.

Ой и долог путь к человеку, люди,

Но страна вся в зелени — по колени травы.

Будет вам помилование, люди, будет,

Про меня ж, бедового, спойте вы...»

Все сказал, «гулаги, колымаги, певеклаги, сиблаги», все в стихах поэта. «Дети-то какими крепкими выросли» — в позднейших расстрельных подвалах, в тюрьмах, в солдатских могилах Монголии, Китая, Кореи, Польши, Венгрии, Югославии, Чехословакии, Болгарии, Румынии, Германии, под стелами Норвегии, Италии, Финляндии, Испании и т.д., и т.д., и т.д.

Да, «Ой и долог путь к человеку, люди!..». Но не одни МГБ и НКВД окровавлены. Окровавлен и КПК, тогдашний ЦКК, про него еще Владимир Маяковский упоминал:

Явившись в ЦеКаКа

идущих

светлых лет,

над бандой

поэтических

рвачей и выжег

я подыму,

как большевистский партбилет,

все сто томов

моих партийных

книжек.

Сильно, видать, допекли аппаратные инквизиторы этого мамонта — Владимира Владимировича Маяковского. ЦКК, КПК, ЦКК — а на деле: партийная хунта, хранители и блюстители «образцов принципиальности» участвовали в кровавых преступлениях, в геноциде — над калмыками, чеченцами, татарами, украинцами, мордвою, чувашами, всеми, всеми, кто лежит в безымянных курганах, под номерами и без номеров, кто — мы, русские!..

Комитет партийного контроля, рудзутаки, москатовы, андреевы, эти шкирятовы, эти пельши, не встали, не заслонили ни одного из членов партии «участников подпольного заседания террористов» — святых, русских писателей, патриотов.

А чем они, ленинцы, сталинцы, хрущевцы, брежневцы, андроповцы, черненковцы, горбачевцы, помогли нам, изнывающим под прессом «демократов и прорабов» перестройки, навешивающих на нас ярлыки «антисемитов», «черносотенцев», «шовинистов», «правых консерваторов», «переворотчиков», «экстремистов», чем? Мы — «правые», как «правые» Павел Васильев и те, кого уничтожили «левые», мы — «консерваторы», а палачи — «стахановцы», да? У Павла Васильева есть строки о наших днях:

— Что вы, ограбить меня хотите! —

Били в ладони,

Спор шелестел

Из-за коровьих розовых титек...

(Что вы, ограбить меня хотите!)

Из-за лошажьих

Рыжих мастей...

И — ограбили. И — расстреляли, сгноили, втоптали в советскую пыль крестьян — Васильевых, рабочих — Васильевых, ученых — Васильевых, втоптали дзержинские, ягоды, урлихты, межинские, ежовы, родзинские, берии, москатовы, вышинские, андреевы, шкирятовы, пельши и тысячи других «несгибаемых ленинцев», отдавших свою жизнь, всю, «капля по капле», партии, стране, обрызганной безвинною кровью тружеников. Интересно, что бы делали и как бы мы дивились, если бы еврея повели на суд или повели в тюрьму за оскорбление русских? Но... Смешно — правда? Но не смешно — и сегодня нас, русских, одергивать, поучать, как нам себя уважать, как нам себя обустраивать?

Край обилен. Пониже, к пескам Чернолучья,

Столько птиц, что нету под нею песка,

И из каждой волны осетриные жабры да щучьи...

И чем больше ты выловишь — будет все гуще,

И чем больше убьешь — остальная жирней и нежней.

Но — истребили мы обилие. Но — истребили мы нежность. Арал — высох. Иртыш — отравлен. Енисей — погибает. Волга — в болота превращена. И — доброта пускается в ночные грабежи, в изуверство: палачам, облавным уркачам, «молодежь» подражает?

* * *

Более двадцати лет я рвался к «Делу» Павла Васильева, зо-лотоголового богатырского наследника поэзии Сергея Александровича Есенина. Я пытался «проникнуть» к Шелепину, но безрезультатно. И вот — последний порог.

Начальнику Управления

КГБ СССР по Москве и

Московской области

товарищу Прилукову В. М.

Уважаемый Виктор Михайлович!

Видя Вашу доброту и большую государственную работу по восстановлению имен безвинно уничтоженных людей, по возвращению их образов, их дел в нашу жизнь и опираясь на неоднократные замечательные отзывы о Вас, человеке глубоком, А. Г. Михайлова, я взялся за перо: обращаюсь к Вам за поддержкой, за помощью.

Много лет я занимаюсь творчеством выдающегося русского поэта Павла Николаевича Васильева. Это — самый русский, самый блистательный поэт, так трагически погибший — после М. Ю. Лермонтова... Это — высверк могучей натуры великого народа, золотокрылый сокол! Душа моя плачет, когда я смотрю на его фотографию: умный, красивый, как витязь, верный и смелый, как Пересвет, одаренный, как Пушкин. Хочу рассказать о нем, не расплескивая кровь, не поучая, не судя огульно, а скорбя под временем и над судьбою юного богатыря слова. Пусть вместе со мною поскорбят и те, кто дорожит национальным правом — непреходящими качествами гениев отчей земли, дорожит трагической историей, страданиями и надеждами воскресающей России.

Павла Николаевича Васильева арестовали в Москве 6 февраля 1937 г., 15 июля объявили приговор, 16 июля расстреляли. По «Уголовному делу» Васильева расстрелян прозаик Михаил Яковлевич Карпов и старший сын С. А. Есенина Юрий, мальчик еще.

Хочу рассказать и о первом следователе, пытавшемся спасти поэта, но — расстрелянном.

Уважаемый Виктор Михайлович, благородный депутат России, руководитель Управления, в шкафах которого хранятся горькие документы, — разрешите мне ознакомиться с ними спокойно и подробно — для памяти, для пользы на будущее. Мой русский народ не лучше любого другого народа, но он — осиротелый народ... Мы, пока дышим, обязаны возвращать ему сыновей, даже из могил, сыновей, убранных клеветой и предательством, жестокостью и ненавистью.

Желаю Вам в новом году отличного здоровья и дальнейшей плодотворной деятельности!

Валентин Сорокин,

поэт, лауреат Государственной

премии РСФСР им. А. М. Горького,

секретарь СП РСФСР.

4 января 1991 г.

Русские, будьте самими собою, не давайте себя «переделывать», не давайте себя калечить чужою волей, чужими расистскими прихотями, стремитесь — к себе, стремитесь — к братству, как всегда вы стремились.

Русские, склоним головы перед жертвами, людьми, уничтоженными в черных расстрельных подвалах, склоним и проклянем сурнастых карликов, дикарей планеты, и послушаем еще пророчества Павла Васильева:

Я стою пред миром новым, руки

Опустив, страстей своих палач,

Не познавший песни и науки.

Позади — смятенье и разлуки,

Хрип отцовский, материнский плач.

Вот он — разбитый. Вот он — истоптанный, встает, золотоголовый, глаза широкие, озорные, летящие в синюю даль, в синюю даль.

Я ничего не выверяю, ни дни арестов, ни даты гибели — шестого марта его взяли или седьмого, тринадцатого июля его ухлопали или пятнадцатого, какая разница? Я не искал «бугорок» Юрия Есенина — не найти. Следователь, «пытавшийся спасти Павла», — Илюшенко, он дожил до пенсии. Имя садиста Андрея Свердлова я не обнаружил в «Деле» № 11245, вырванные машинописные страницы заменены чернильными и — наоборот...